Альфред Кох сейчас в Нью-Йорке. Там он намерен издать свою книгу о приватизации. Кох обижен на сотрудников московской прокуратуры, которые нарушили джентльменское соглашение о неразглашении информации. Обвинения в свой адрес он считает надуманными. Обо всем этом АЛЬФРЕД КОХ рассказал корреспонденту Ъ ВЛАДИМИРУ Ъ-КОЗЛОВСКОМУ.
— К чему самому худшему вы готовы?
— Я ко всему готов, поэтому мне трудно делать какие-то прогнозы. Вот пример: Станкевича, которого я тоже не идеализирую, польское правосудие признало невиновным, а документы, которые представила Генпрокуратура России,— поддельными. Для меня это очень плохой знак.
— Вы придете в прокуратуру на допрос 20 мая?
— Да, я планирую это сделать и жду очередных обвинений.
— Обвиняют вас справедливо?
— Мне предъявлены два обвинения. Одно — будто бы похитил квартиру у государства. В 1993 году я был назначен зампредседателя ГКИ. Жилья Москве не имел, поэтому один из первых вопросов, который я задал, когда меня назначили: "А что мне делать с жильем?". Мне сказали: "Не волнуйся, мы эту проблему решим". Через несколько месяцев заседала жилищная комиссия, которая приняла решение выделить мне средства на квартиру из внебюджетного фонда ГКИ. На эти деньги я купил на вторичном рынке квартиру у частной компании "Эксиком". Это подтверждено документально. Я заплатил все налоги. И через пять лет мне говорят, что я эту квартиру похитил у государства. Как можно похитить у государства то, что ему не принадлежит? И как можно с похищенного заплатить налоги? Я пока не очень понимаю суть этого обвинения: оно абсурдно, нелепо, и причины, как мне представляется, кроются в совершенно другой сфере.
— Какой именно?
— Я думаю, что это политическое преследование, расправа. Со стороны тех лиц, которым не нравится то, чем мы занимались в течение пяти лет в России.
— Кто это и что им не нравится?
— Прежде всего приватизация, которую мы сделали. Мы разрушили экономический базис для возрождения коммунизма в России, создали частную собственность и навсегда похоронили планы прихода коммунистов к власти.
— Поименно или по группам вы можете назвать этих лиц?
— Это левое крыло нашего политического истеблишмента.
— Какие-нибудь имена у этого крыла есть?
— Думаю, что эти имена не так важны, как имена исполнителей, которые выполняют их волю. Это прежде всего, конечно, руководство московской прокуратуры. Несправедливо, когда мне на допросах предлагают не разглашать то, что на них происходит, и меня всякий раз благодарят за то, что я это не комментирую. Сами же на себя они такого рода обязательств не берут и постоянно комментируют обвинения, которые они мне предъявляют, называя меня жуликом, вором и так далее. Я надеюсь, что суд признает меня невиновным. И я намерен требовать от них извинений, поскольку они меня оскорбили.
— То есть вы считаете себя абсолютно беспорочным?
— В части тех обвинений, которые мне предъявляют, я безусловно беспорочен. Я не берусь судить о том, насколько хорошо я выполняю Моисеевы заповеди. Но уголовный кодекс я, так же как великий комбинатор, чту.
— Как относится Чубайс к этой истории?
— С возмущением и недоумением. Естественно, ему тяжело, потому что член его команды. Ему, безусловно, тяжело, потому что уже несколько его единомышленников, включая Мостового, в ситуации, когда обсуждается вопрос об их посадке в тюрьму.
— Какие у вас отношения со следователями?
— Против меня работает огромная группа людей. Даже не знаю, сколько человек. Когда обыскивали мою квартиру, было четыре машины, полностью набитые людьми. Думаю, что так интенсивно и так массированно, и с таким количеством людей и техники не работают против ни одного громкого дела в России.
— Как происходят допросы?
— Формально мы ведем ровный, вежливый диалог, пьем кофе, обращаемся друг к другу на "вы". Хотя, конечно, особой любви я к ним не испытываю, безусловно. Всякий раз они говорят, что они маленькие люди, что они ничего не решают, им дано указание этим заниматься. В их поведении сквозит некоторая неловкость: они маленькие клерки, и винить их в том, что они вынуждены выполнять чей-то заказ несправедливо.
— Кроме квартиры, вам еще приходится объясняться по книге о приватизации.
— В 1996 году я заключил контракт со швейцарской фирмой "Сервина трейдинг". Я должен был написать, а они мне за это — гонорар $100 тыс. Я этот контракт полностью выполнил и отдал им рукопись, а они мне — деньги. В прессе началась кампания — мол, этой книги вообще не существует, и в качестве доказательства ее отсутствия говорилось, что я отказался предъявить ее следователям. А следователям я отказался ее предъявить совершенно по другой причине. Она мне больше не принадлежит! Я ее продал! И если они хотят ее получить, они должны попросить ее у "Сервины".
— А что, трудно было показать рукопись? Или просто у вас не было своего экземпляра?
— Нет, у меня был экземпляр, но я не имел права это делать. Более того, я после этого его уничтожил. Потому что если бы я ее предъявил прокуратуре, тем самым я нарушил бы договор и стал бы должен "Сервине" $100 тыс.
— Но они же просили ее не для того, чтобы самим издавать, а посмотреть на нее?
— Нет, они хотели направили ее на рецензию, чтобы выяснить у специалистов, сколько она стоит. Ну, естественно, я отказался это делать. Я продал рукопись! Она теперь не моя! Почему вы у меня ее просите? Просите у "Сервины". Они так этого до сих пор и не сделали. Более того, после этого "Сервина" права перепродала, и все права теперь перешли к литературному агентству "Бар-Ор интернэшнл".
— Ну показали бы им хоть одну главу?
— Я им привезу книгу! "Бар-Ор" занялся поиском издательства, вот нашел издателя (SPI-Liberty.— Ъ), и работаем: закончили редактуру буквально вчера, и теперь книга выйдет. Первый экземпляр будет на следующей неделе. Я ее привезу в Россию и отдам прокуратуре. Ведь основное обвинение состояло в том, что "Сервина" мне заплатила деньги в виде взятки, а никакой книги я не писал. Вот вам книга! Интересная взятка, на которой "Сервина" еще деньги заработала (сообщают, что эта швейцарская фирма продала права на книгу Коха за $130 тыс.— Ъ). Ведь меня упрекают в том, что "Сервина" мне дала слишком большую сумму: эта книга не стоит этого. Но "Сервина" заработала на ней еще $30 тыс.
— Возникнет подозрение, что вы приехали в Америку быстренько сделать книгу, чтобы потом показать ее в свое оправдание.
— Даже сталинское правосудие не отменяло презумпции невиновности. Это не я должен буду доказывать, что я не именно с этой целью приехал в Нью-Йорк, а это они должны будут доказать, что я для этого сейчас в Нью-Йорке. Но доказать это будет невозможно. Вот свидетель, который эту рукопись видит, наверное, уже полгода.
Кох указал на сидевшего по левую руку от него хозяина издательства SPI-Liberty Илью Левкова, который с апреля 1985 года опубликовал более 60 книг, в том числе воспоминания Евгения Евтушенко, Анатолий Карпова и Виталия Коротича. Левков сообщил мне потом, что держал в руках переведенную на английский язык рукопись книги Коха, которая называется в оригинале "Приватизация в России. Экономика и политика", уже давно: может, не полгода, но по крайней мере три месяца назад. Издатель показал мне макет обложки книги, которая называется по-английски "The Selling of the Soviet Empire", и заявил, что ее переплетенные гранки будут готовы уже в воскресенье или в понедельник.
— Что вы думаете о перспективе получить 10 лет заключения (именно такое наказание предусматривает статья УК, по которой обвиняется Кох.— Ъ)?
— А как нормальный человек должен на такую перспективу смотреть? С оптимизмом? Разочарование чувствуется за все, что мы делали, какая-то опустошенность. Семь лет по 12, по 14 часов в сутки работать для того, чтобы сделать из этой страны минимально демократическое какое-то государство, открытое общество, свободное от всех этих завихрений семидесятилетних... И в результате — 10 лет... Прокуратура изображает из себя орган, который борется с преступностью и коррупцией, притом ни одного преступника так и не посадили на самом деле. Кого они сажают? Собчака, Коха, Станкевича, Кобеца. Они не хотят признавать преступниками людей, которые в 93-м году из автоматов устроили настоящий бой в центре Москвы, в Останкино и других подобных. Грустно.