За сорок лет богатой приключениями жизни Руперта Мэрдока сравнивали со всеми мыслимыми животными — от кенгуру и коалы до дракона и Кинг-Конга. Столь дружная нелюбовь смущала его гораздо меньше, чем десять миллиардов долгов. Руперт Мэрдок запасся, по собственным словам, "очень толстой шкурой" и выждал время. В результате словарный запас соперников был исчерпан, а долги почти розданы.
Руперт Мэрдок — человек, вызывающий пламенную ненависть. Его ненавидят как минимум на четырех континентах — банкиры и политики, либералы и консерваторы, рабочие, студенты и домохозяйки. Борцы за права человека, профсоюзные лидеры, актеры и писатели.
Руперт Мэрдок владеет самой большой газетно-телевизионной империей в мире.
Ему принадлежат семьдесят процентов всей австралийской прессы. Издательства, редакции теле- и киностудии в Америке. Самая респектабельная газета мира — лондонская The Times и самая бульварная в мире The Sun. Газеты на островах Фиджи и Новой Гвинеи. Спутниковое телевидение в Европе, Индии, Гонконге, Китае и Африке.
Еженедельный тираж всех его газет и журналов приближается к шестидесяти миллионам.
Его телевизионные программы могут принимать две трети всех существующих на Земле телевизоров.
Родилась империя сорок лет назад в австралийской провинции.
Встреча на Темзе
Начало всемирной карьеры Руперта Мэрдока было ознаменовано приступом народного восторга. Первым — и единственным в его жизни.
Разразился восторг в 1968-м году. Когда Мэрдок приехал из Сиднея в Лондон, дабы прицениться к старейшей английской воскресной газете News of the World с тиражом в пять миллионов экземпляров.
Кроме Мэрдока News желал купить господин по имени Роберт Максвелл.
Последний, хоть и был по паспорту британцем, имел наглость происходить то ли из Венгрии, то ли из Польши. Что, по мнению тогдашних англичан, было совершенно одно и то же. Происхождение магната — увы! — оказало пагубное воздействие на его застольные манеры и словарный запас.
Побыв депутатом парламента, завладев кучей газет и заработав сотни миллионов, Роберт Максвелл оставался в Лондоне вечно незваным гостем.
Руперт Мэрдок выгодно отличался от Максвелла в двух отношениях. Во-первых, Австралия была английским доминионом. То есть, в некотором роде, все еще принадлежала Англии. Во-вторых, она находилась так далеко, что в представлении британцев ассоциировалась только с кенгуру.
Короче, Мэрдок был в Лондоне своего рода бедным родственником. Тем более, что одевался он плохо, а говорил еще хуже.
Его и приняли как бедного родственника — снисходительно.
Рассказывали, что талантливый юноша унаследовал от отца совершенно разоренную газету. И превратил ее в цветущий сад австралийской журналистской мысли.
Была бы Австралия хоть чуть-чуть поближе — и кому-нибудь тогда, в 1968-м, пришло в голову осведомиться о деятельности нового владельца News of the World — события, возможно, приняли бы другой оборот.
Хотя вряд ли Мэрдока это смогло бы остановить. Во всяком случае, не надолго.
Австралийская рапсодия
Отец Руперта Мэрдока, Кейт, был сверхконсервативным австралийским журналистом, имевшим обезоруживающую привычку орать на не нравящихся ему членов правительства.
Его амбиций и популярности вполне хватило бы на небольшую газетную империю. То, что после его смерти Руперту досталась всего одна чахлая газетка Adelaide News в провинциальном городе Аделаида, следует отнести, скорее, к разряду недоразумений.
У недоучившегося в университете Руперта выхода было ровно два — один хуже другого.
Либо продать отцовскую газету первому желающему, обеспечив себе некоторый доход. Мизерный, но зато пожизненный. Либо быстро и безвозвратно разориться.
Однако вместо того, чтобы продать Adelaide News, желторотый птенец Руперт купил к ней за бесценок еще одну — в городе Перте. И носился на самолете между обеими редакциями.
Ибо он уже тогда считал прямой обязанностью владельца совать свой нос во все, что творится в стенах его — пока еще весьма убыточной — собственности.
У него было совершенно непоколебимое представление о том, как делаются газеты.
Вернее, о том, как с помощью газет делаются деньги.
Нельзя сказать, что до Мэрдока газеты в Австралии делали благородные девицы. Но то, что юный Руперт предложил вниманию публики, даже для самых небрезгливых оказалось чересчур.
Просто констатировать, что на страницах его изданий одна сенсация наезжала на другую, значит ничего не сказать.
Жирные заголовки вопили, визжали и верещали. О покушениях, коррупции, чудесных спасениях и прочее. Дикие волосатые аборигены бродили по зарослям, пугая детей. Юные девы становились жертвами брутальных насильников. Инопланетяне...
Инопланетяне были серьезной темой. "Как заставить НЛО держаться подальше от Вашего сада" — гласил один из заголовков. Статья, как отмечал позже один из биографов Мэрдока, имела сногсшибательный успех — с момента ее появления не было зарегистрировано ни одного случая приземления НЛО в австралийских садах.
И так изо дня в день.
Короче говоря, Мэрдок всего за несколько пенсов ежедневно продавал своим согражданам волшебную разноцветную страну, полную опасностей, приключений и чудес.
Оторвав взгляд от газетной страницы и с разочарованием осмотрев провинциальный пейзаж, пропитанный пылью и скукой, читатель поспешно возвращался к восхитительным приключениям, каждое второе из которых, согласно заверениям репортеров, происходило прямо на соседней улице.
К этому добавлялся калейдоскоп бесконечно изобретательного хамства в адрес конкурентов. Вообще, количество словесных помоев, ежедневно лившееся на страницах двух газет Мэрдока, претендовало на национальный рекорд.
Как несложно догадаться, тиражи обоих изданий резко рванули вверх. Популярность самого Мэрдока с той же скоростью устремилась в прямо противоположном направлении.
Решительно все — включая его преданных читателей — считали своим долгом заметить, что Руперт Мэрдок бессовестный юноша. Подло играющий на низменных инстинктах. Что в его газетах нельзя верить ни единому слову. И что это вообще не газеты, а грязные листки.
Все это было, разумеется, святой правдой.
Низменные инстинкты функционировали безукоризненно. Вскоре Мэрдок мог начать выпуск общенационального еженедельника. И прикупил телевизионный канал.
Бдительная общественность едва успела издать возмущенный вопль по поводу монополистических замашек, как объект возмущения буквально исчез из виду.
26 октября 1968-го года Руперт Мэрдок вылетел в Лондон.
Где и разыгралось вышеописанное всенародное ликование. По поводу того, что вот приехал интеллигентный, скромный молодой человек, который спасет национальную святыню News of the World от разнузданного выскочки Роберта Максвелла.
Еще через пять лет, когда газетная империя Мэрдока расползлась по трем континентам, заваливая их своей пестрой продукцией, выскочку Максвелла вспоминали с невыразимой тоской.
Но было уже безнадежно поздно.
Экспорт революции
В шестидесятые годы самая влиятельная в мире пресса делалась на одной-единственной улице. На пресловутой Флит-стрит.
Улица, на которой находятся почти все лондонские редакции. Где в барах не слишком свежие сливки подаются наряду со свежайшими новостями. И журналисты выбегают с пачкающимися гранками на десять минут — выпить кофе и посплетничать.
В конце шестидесятых здесь было довольно странно.
Мэрдок со своим диким австралийским опытом быстро сообразил, в чем дело.
Флит-стрит была тяжело и безнадежно убыточным предприятием.
Центральную прессу Великобритании — всю без исключения — уже давно поделили между собою газетные лорды. Лорды были немногочисленны, зато беспредельно амбициозны. Флит-стрит по их убеждению, следовало признать самой верхней палатой английского парламента. Лордов интересовала политика.
Британией правили те, кому принадлежала Флит-стрит.
Здесь публиковали самые глубокомысленные передовицы и самые взвешенные экономические прогнозы. Тонко издевались над правительством и незаметно нападали на оппозицию. Изящно подставляли политического противника и распускали слухи.
Короче, здесь оказывали влияние, решали судьбы, принимали решения, плели кружевные интриги...
То, что издательства при этом приносили каждый год на сотни миллионов убытка, не казалось их владельцам обстоятельством, достойным упоминания. Денег у лордов была и без того уйма — от торговли нефтью, акциями, антиквариатом, недвижимостью — и бог весть, чем еще.
К моменту прихода Мэрдока финансы Флит-стрит находились в ошеломляющем состоянии.
В конце предыдущего года главный редактор The Times, с подобающим ситуации британским юмором сообщил:"В нынешнем году мы идем на рекорд: каждая лондонская газета приносит убыток. Это еще никогда не удавалось из-за неспортивного поведения Financial Times. Но как я только что узнал, Financial Times завершает этот год с дефицитом и присоединяется, таким образом, к нашему союзу." Бурные аплодисменты.
Ознакомившись с положением дел, Мэрдок пришел в состояние сильнейшего раздражения. Респектабельное политиканство, приносящее убытки, решительно действовало ему на нервы.
Он любил наличные деньги и сочные прибыли — по складу характера и жизненной необходимости. Поскольку все купленное им было куплено в кредит. И денежного потока как раз хватало на то, чтобы заплатить проценты банкам.
К возмущению английских коллег, он недвусмысленно дал понять, что интересуется только и исключительно доходами. И готов поставить всю Флит-стрит на голову, пока она не начнет ему эти доходы приносить.
Даже если это нанесет непоправимый ущерб священным традициям британской прессы.
Через год после своего появления на Флит-стрит Мэрдок с блеском осуществил свой коварный замысел.
Солнце встает на западе
Умирающую от нерентабельности газету The Sun ему почти что навязал в подарок один из пресловутых "лордов" — нельзя же назвать пятьдесят тысяч фунтов разумной ценой.
Лорд при этом считал, что совершает особенно удачную подлость — навязывает проклятому "кенгуру" на шею чистый убыток.
Через год The Sun продавала миллион экземпляров ежедневно. Через два года два миллиона. Через четыре года — четыре миллиона. Таким образом, став самой раскупаемой ежедневной газетой Британии.
И самым прибыльным приобретением Мэрдока, ежегодно выкачивающим из публики двести миллионов наличности.
Как бы примитивно это ни звучало: Мэрдок просто привил свой опыт времен Аделаиды на английскую почву. Почему это домашнее садоводство оказалось таким оглушительно успешным, сегодня уже почти необъяснимо.
Надо заметить, рецепт Мэрдока не менялся никогда. Будь то Америка, Австралия или Тайвань. Пятидесятые годы или девяностые.
Если речь шла о том, чтобы из больших убытков сделать большие прибыли, ему был известен только один путь. Зато надежный. Скандал, сенсация, секс. Чем пошлее, тем лучше.
Как позже справедливо замечал один уважаемый американский журналист, с треском покидая редакцию только что купленной Мэрдоком газеты Chicago Tribune, — "ни одна дохлая рыба с остатками самоуважения не позволит заворачивать себя в газету, принадлежащую Мэрдоку".
Сенсационным изобретением The Sun стала так называемая "дежурная девушка на третьей странице". В каждом выпуске на этой самой третьей странице появлялась фотография во всю полосу.
Девушек на фотографиях критики Мэрдока называли "полураздетыми". Что следует признать безбожным преувеличением. Как правило они были раздеты не наполовину — а на пятнадцать шестнадцатых.
Какой бы невинной ни казалась нынче эта газетная новинка образца шестьдесят девятого года — попасть в "фотогалерею" The Sun до сих пор считается такой же удачей, как оказаться в числе сотрудниц какого-нибудь престижного модного агентства.
После триумфа The Sun у Мэрдока больше не было проблем с наличностью. Банки охотно субсидировали самые безнадежные его приобретения.
Еще через пятнадцать лет его долги выросли до десяти миллиардов. А годовой оборот перевалил за пятьсот миллионов.
В этот момент Руперт Мэрдок произвел первую и единственную газетную революцию двадцатого века. Разумеется, все на той же Флит-стрит и в ее окрестностях.
Униженные и оскорбленные
Газетные лорды были самым популярным, но, положа руку на сердце, не самым эффектным аттракционом Флит-стрит.
Изумительнейшим явлением в английской прессе оставались профсоюзы. Призванные выторговывать у владельцев газет выгодные условия труда для подопечного пролетариата.
Делали они это с железной несгибаемостью, заслуживающей отдельного внимания.
Дабы работодателям-эксплуататорам не пришло в голову чересчур угнетать рабочий класс, профсоюзы неумолимо фиксировали кому, сколько и за что нужно платить. За каждое отдельное движение типографскому рабочему полагалась определенная сумма.
За то, что он приносил манускрипт к своему рабочему месту. За то, что он доставал свинцовый шрифт из ящика. За то, что он время от времени менял шрифты. За курсив, само собой — отдельная плата.
Специально нанятый человек перелистывал страницы манускриптов для наборщика. Предложение заменить этого человека простым пультом профсоюзы провалили в единодушной и непобедимой ярости.
Как они вообще проваливали любое предложение, связанное с экономией.
Неудивительно, что решительно все лондонские газеты ничего, кроме чистого убытка, не приносили.
Работать на Флит-стрит имели право только члены профсоюза. Уволить их можно было только с согласия профсоюза. Если владельцу газеты приходила в голову шальная мысль напечатать тираж где-нибудь на стороне, то наборщикам полагалось стопроцентное возмещение убытка — от несостоявшегося заработка.
Рабочие типографии зарабатывали примерно в пять раз больше, чем журналисты.
Там, где мог справиться один человек, профсоюз требовал нанять пятерых.
Переход от ручного набора к автоматическому, как несложно догадаться, был насмерть заблокирован.
Так же, как и самая скромная критика. Наборщики просто отказывались набирать статьи, в которых о профсоюзах говорилось что-либо не совсем хвалебное.
Любая капиталистическая акула, которой пришло бы в голову как-то защититься от этой беспрецедентной диктатуры пролетариата, могла твердо рассчитывать на полный разгром — причем не в переносном смысле, а в совершенно прямом.
Пролетариат готов был не задумываясь разнести вдребезги любое мятежное издательство.
Руперту Мэрдоку потребовалось не больше месяца, чтобы понять: революция или смерть.
На подготовку революции ушло восемнадцать лет и пара сотен миллионов. В сентябре 1985-го Мэрдок объявил начало вооруженного восстания.
А 25 января 1986-го пятисотлетняя история Флит-стрит завершилась.
Залп "Авроры"
В сентябре 1985-го года издатель Руперт Мэрдок обратился ко всем газетным профсоюзам со списком недвусмысленных требований.
Во-первых, никаких забастовок. Во-вторых, разумные тарифы. В-третьих, на работу отныне имеют право все желающие — а не только члены профсоюза. В-четвертых и последних — количество рабочих определяет не профсоюз, а издательство.
На пятое условие никто в первый момент не обратил внимания. Все издания Мэрдока немедленно перебираются в новое редакционное помещение в Ваппинге — за три километра от Флит-стрит.
Борцы за права угнетенного пролетариата, а вместе с ними и конкуренты, прямо-таки ликовали. Проклятый Руперт сам себя загнал в западню. Все живо представили себе, как возмущенные наборщики не оставляют от этого нового редакционного помещения камня на камне.
Стихийно образовавшаяся демонстрация рабочих Мэрдока без труда промаршировала три километра и в ужасе остановилась перед новым зданием издательства.
Одного взгляда на него хватило, чтобы понять — Флит-стрит катастрофически недооценила своего самого ненавистного работодателя.
Помещение редакции окружала железная решетка высотой в четыре метра.
За нею были натянуты три ряда колючей проволоки под током.
Двор освещали прожекторы, стальные ворота были заблокированы электронными устройствами и охранялись телекамерами.
Частная охрана и посадочная площадка для вертолетов не оставляли никаких сомнений в том, что Руперт Мэрдок серьезно подготовился к диалогу с профсоюзами.
Исход самого диалога был решен за пять минут. После первого беглого взгляда на крепость забастовщики поняли — либо они безоговорочно соглашаются на выдвинутые условия, либо прощай работа.
Монополия профсоюзов рухнула в одночасье. Причем, как несложно догадаться, цепная реакция немедленно охватила все издательства.
Конкурирующая пресса, не переставая обзывать Мэрдока акулой, змеей, фашистом, монополистом и капиталистом, упоенно пользовалась результатами его триумфа.
Еще через два года английская пресса была едва ли не самой конкурентоспособной в мире. А сам триумфатор вскоре чуть не лишился своей империи.
Начиналась эпоха банковских кризисов.
Руперт Мэрдок, вот уже почти тридцать лет сидевший на пороховой бочке из долговых обязательств, с неприятным изумлением обнаружил, что кредиторы требуют деньги назад.
В течение нескольких месяцев ему пришлось распродать солидную часть своих изданий, оставив себе лишь самые прибыльные и престижные
После чего Мэрдок понял, что слегка утомился от газетного дела. И отправился завоевывать кабельное и спутниковое телевидение.
За что его в очередной раз объявили авантюристом. Обе отрасли в начале девяностых старательно пожирали миллиардные инвестиции без малейшего намека на прибыли.
Через пять лет после внезапной перемены курса Руперта Мэрдока ненавидят больше, чем когда бы то ни было.
Ибо он обзавелся ужасающей привычкой вкладывать миллиарды в право на прямую трансляцию самых соблазнительных программ. Например, двух следующих чемпионатов мира по футболу.
Несчастные телезрители, неожиданно оказавшиеся в положении английских наборщиков, абонируют платные каналы Руперта Мэрдока, не уставая проклинать всемирного монстра. И сердечно желая ему скорейшего разорения.
Как и сорок лет назад.
Ангелина Сирина