Двойное дно Парижа

В двух словах про его, кавалера ордена Почетного легиона, кавалера ордена Искусств и литературы, лауреата Большой национальной премии по фотографии, вклад в искусство не расскажешь. В великолепной венгерской пятерке его роль — самая неоднозначная. Если Мохой-Надь — это авангард, Кертес — композиция, Мункачи — движение, Капа — война, то Брассай — это не пойми что. Сюрреализм. Или просто поэзия. Фотографией он занялся всерьез, когда ему было под тридцать. Не прошло и четырех лет, как он выпустил едва ли не самую знаменитую фотокнигу всех времен и народов, "Ночной Париж". Эта история мгновенной славы — прозвище "глаз Парижа", придуманное Генри Миллером, навечно закрепилось за Брассаем — будет бесконечно соблазнять начинающих фотографов. Тут стоит напомнить некоторые подробности.

Профессионально фотографии Дьюла Халас (1899-1984), уроженец трансильванского Брашова, теперь румынского, тогда венгерского, от венгерского названия которого был образован его псевдоним, обучался не у кого-нибудь, а у Кертеса. Кертес якобы и сказал ему, что фотография — его призвание. Впрочем, Пикассо потом говорил ему, что фотография — его глупость, а призвание у него совсем другое. Но Брассай поверил именно соотечественнику. Поначалу он вообще больше вращался среди своих, мадьяр-эмигрантов, и в Берлине, и в Париже, зарабатывая на жизнь журналистикой и уча французский, как гласят предания, по "A la recherche du temps perdu". У него было легкое перо, и читать его прозу, мемуарную по большей части, одно удовольствие — кажется, дар слова достался ему по наследству от отца, профессора филологии, приезжавшего в начале века читать курс в Сорбонну. Приезжавшего с семьей, так что город, позже прославленный им и прославивший его, будущий Брассай увидел еще ребенком. К фотографам-соотечественникам он сперва и обращался, когда редакторам требовались снимки к его газетным статьям. Вскоре качество чужих иллюстраций перестало удовлетворять автора текста, и он сам взялся за камеру, которую раньше презирал, как и положено художнику. Потому что Брассай по основному образованию — до войны он учился живописи и скульптуре в Академии художеств в Будапеште, а после, отстрелявшись в рядах австро-венгерской кавалерии, продолжил штудии в Высшей школе искусств в Берлине — был художник. Глаз художника, дар литератора и уроки великого Кертеса... И еще, конечно, Монпарнас в его золотые годы. И еще — неплохая компания плохих мальчишек: Генри Миллер, Пикассо, Дали, Бретон, Батай, Кокто, Жене... Сочетание всех этих факторов и дает такую книгу, как "Paris de nuit". Такую, чтобы вместе с "Тропиком Рака" и "Праздником, который всегда с тобой" образовать популярную туристическую трилогию, легшую в основу мифа о "Париже великой эпохи".

"Ночной Париж" многоликого Брассая, фотографа бретоновского "Минотавра" и многолетнего сотрудника Harper's Bazaar, иллюстратора Превера и репортера Life — это городок в табакерке с двойным дном. Пустынный, потому что ночной, утонувший в слегка старомодном пикториалистском тумане, растворившийся в призрачном свете фар и газовых фонарей, разрисованный сложными кривыми тротуаров, бульваров и набережных — Брассай все же был выдающийся график, Пикассо как раз и советовал ему не валять дурака с камерой, а заняться рисунком. Но этот вроде бы глубоко интимный портрет Парижа оказывается всего лишь видом снаружи, внутри же спрятан второй, настоящий, если в сюрреалистических снах есть что-то настоящее, город. Город ночных кафе и борделей, наркоманов и сутенеров, шлюх и гомосексуалистов, уличных банд и гуляк, пожилых расфуфыренных нимфоманок за столиком и усталых стриптизерш за сценой, продажных поцелуев, отраженных в зеркале дешевого номера, и дряблых задниц проституток, вышедших на парад перед клиентом в чем мать родила, но на шпильках. Город в аромате гашиша и сифилиса — "чрево Парижа" вспорото, и из него кишками вываливается бессознательное. Если в литературе Брассай был недюжинный прозаик, то в фотографии — поэт. Виртуоз "автоматического письма", первый опыт которого пережил вместе с Дали, когда снимал для него "непроизвольные скульптуры" — серию со скомканными автобусными билетиками и извлеченными из карманов катышками, материальными следами невротической работы подсознания. Строки "автоматического письма" он наловчился считывать прямо со стен, став едва ли не первым художником мира, обратившим внимание на городские граффити — в изначальном смысле слова, то есть на заборные каракули, в наскальных образах которых проступает нечто первобытное, из области тотема и табу.

Ретроспектива Брассая в Москве — не первая, в 2006-м его снимки уже привозили на Фотобиеннале. На этот раз обещают чуть больше: не только фотографию — ночной и тайный Париж, обнаженных в будуарах, авангардистов в мастерских, граффити и "непроизвольные скульптуры",— но и графику со скульптурой. Но и без новинок, скульптурной "Головы Пикассо", например, Брассай — это праздник. Который не всегда с нами.

Мультимедиа Арт Музей, до 14 октября