10 лет назад начался вывод советских войск из Афганистана
Среди тех, кто покидал Афганистан в 1987-1988 годах, был и редактор отдела преступности "Коммерсанта", тогда механик-водитель батальона специального назначения МАКСИМ Ъ-ВАРЫВДИН. Сегодня мы попросили его рассказать, как именно мы оттуда уходили.
Наша часть, батальон спецназначения, выходила из Афганистана одной из последних. Ребята потом рассказывали, что прорываться пришлось с боями, бросая технику и взрывая за собой мосты: "духи" шли буквально по пятам. Но всего этого я не видел — весной 1987 года меня демобилизовали и отправили на родину. До Москвы из маленького афганского городка Асадабад я добирался две недели.
Наша часть стояла на берегу реки Кунар. За речкой — Пакистан и горы, на которых душманы разместили свои позиции. Их бомбили с воздуха, штурмовали, но "духи" всякий раз возвращались и снова рыли окопы и строили площадки для запуска ракет. У них на вооружении было что-то типа наших "катюш". Из них они нас и обстреливали. В день прилетало по пять-десять ракет, но прицельно бить по нашим палаткам не давали соседи-артиллеристы, расстреливавшие горы из пушек и установок залпового огня.
В начале 1987 года артиллеристов торжественно отправили в Союз, а мы начали строить бомбоубежища и каменные казармы — надо было как-то выживать. В начале апреля, когда министр обороны подписал приказ о нашем увольнении в запас, в расположении батальона стало как на передовой: бойцам с утра раздавали сухпайки и отправляли в укрытие. Кто какое найдет. С рассветом, после утренней молитвы, мятежники начинали обстреливать нашу часть едва ли не из всех видов оружия и успокаивались только к вечернему намазу.
Мы обычно забирались в бронированный тягач, запирали все люки и, обкурившись до одури, играли в карты. Тот, кто проигрывал, отправлялся за водой или за обедом на уже разрушенную ракетами кухню.
В свободные от обстрелов дни мы готовились к дембелю: ушивали парадки, плели из парашютных строп аксельбанты и гладили сапоги — после этой довольно сложной процедуры они переставали заминаться.
Офицеры старались не обращать на нас внимание. Только ротный ворчал: "Лучше бы залезли на горы и разгоняли палками облака". Небо над частью было настолько сильно затянуто, что прилетавшие за нами вертолеты никак не могли приземлиться. Потом вертолетчики вообще перестали летать: поступила информация, что к "духам" завезли "Стингеры".
В Джелалабад, где был ближайший аэродром, нас, уже безоружных дембелей, отправили на броне. Колонна БТР и БМП часов шесть пробиралась по узким горным дорогам. Как рассказали нам потом, для того чтобы вывести дембелей из части, пришлось проводить целую операцию: зачищать прилегающую к трассе территорию от "духов", выставлять на опасных участках дополнительные посты... Добрались без приключений, если не считать нескольких мин, которые обезвредили сопровождавшие колонну саперы.
Из Джелалабада в Союз прямых рейсов не было — только через Кабул. На борт нас взяли через неделю. Когда приземлились в кабульском аэропорту, летчики перекрестились: крылья и фюзеляж самолета были пробиты крупнокалиберными пулями.
На родину летели в гражданском самолете. В туалете распили купленный у стюардессы на внешпосылторговские чеки флакон одеколона. Потом был Ташкент — пограничный шмон, во время которого у нас отобрали трофейные кинжалы, и ресторан, где мы спустили последние деньги.
Через три дня я был в Москве. С приятелем из Кривого Рога у нас была одна парадка на двоих — вторая за время наших мытарств перепачкалась настолько, что ее пришлось выбросить еще в Ташкенте. А мой приятель домой так и не добрался: его зарезали в поезде.