Искусство отказа от проповеди

Согласно рейтингам эта книга — лидер продаж за последние полгода, а в "народном голосовании" на сайте премии "Большая книга" за нее отдано больше всего голосов. Рейтинги у нас вообще-то считать не умеют, а голосование "Большой книги" продлится еще до ноября, но в популярности сборника рассказов архимандрита Тихона Шевкунова сомневаться не приходится: его читали в метро, обсуждали в интеллектуальных компаниях и в блогах — включая такие, где обычно только вывешивают смешные картинки.

При желании этой популярности легко найти объяснение: жанр книги можно определить как "байки о духовном", а такое всегда пользуется спросом — и читать занимательно, и при этом время не зря потрачено.

Объяснение это, впрочем, хоть и говорит что-то о читателях (или — о некоторых читателях), ничего не говорит ни о самой книге, ни об авторе.

Георгий Шевкунов принял послушание в 1982 году в Псково-Печерском монастыре, только окончив сценарный факультет ВГИКа. Потом работал в издательском отделе Московской патриархии, потом был пострижен в монахи под именем Тихона, потом стал игуменом, потом — архимандритом, потом — наместником московского Сретенского монастыря и ректором Сретенской духовной семинарии.

Про него говорят, что он мракобес и что он — духовник Путина. Но при этом "Несвятые святые" не дают противникам современного положения вещей в РПЦ, возмущенным ситуацией с девушками из Pussy Riot, нанопылью и высказываниями священника Чаплина, практически никакого материала.

Архимандрит Тихон с непривычной для высокопоставленных представителей церкви (он, кроме прочего, ответственный секретарь Патриаршего совета по культуре) скромностью не навязывает читателю никаких своих представлений ни о политике, ни о культуре. Ну разве что вдруг проскользнет у него что-то насчет того, что памятник Пересвету и Ослябе работы скульптора Клыкова — "необычайно красивый монумент", но о сугубо почвеннических воззрениях автора этого монумента не говорится ни слова.

Клыков появляется в книге мимолетно (в рассказе, посвященном епископу Василию Родзянко) и фигурирует скорее как друг, а не как художник или носитель какой-то идеологии. Слово "друг", вообще, центральное для этой книги: лучшее, что в ней есть, это то, что написано о друзьях или о тех, к кому автор испытывает чувства, пусть не впрямую описываемые словом "дружба", но все равно личные и сложные.

О своем любимом друге иеромонахе Рафаиле (в миру — Борисе Огородникове, брате известного диссидента) архимандрит Тихон рассказывает, что он совершенно не умел читать проповеди. В лучшем случае у него получалось "Э-ээ...М-эээ... Братья, сестры, того... С праздником, православные!" Те, кто достаточно часто слушает проповеди, знают, что гораздо хуже такого трогательного неумения — это когда с амвона звучит нечто пусть грамотное и стройное, но абсолютно выверенное и предсказуемое.

Так вот, в большинстве рассказов архимандрита Тихона (особенно в тех, которые касаются его жизни, знакомств и дружб в Псково-Печерском монастыре) эта выверенность и предсказуемость начисто отсутствует.

Он рассказывает о наместнике отце Алипии, называвшем себя "советским архимандритом" и проявлявшем совершенно библейскую целеустремленность в деле сохранения монастыря, который при Хрущеве то и дело хотели закрыть. ("Когда в очередной раз пришли требовать закрытия монастыря, он без обиняков объявил: "У меня половина братии — фронтовики. Мы вооружены, будем сражаться до последнего патрона. Посмотрите, какая здесь дислокация. Танки не пройдут. Вы сможете нас взять только с неба, авиацией"".)

Он рассказывает о сменившем его наместнике — отце Гаврииле, человеке буйного нрава, впоследствии отстраненном от священнослужения, и это выходит совсем какой-то толстой-достоевский: "Через несколько месяцев после решения Синода о запрещении истощились все его средства, и он пытался устроиться в своей бывшей епархии то пономарем, то сторожем. Но новый архиерей не разрешал священникам брать прежнего епископа на работу и даже не велел пускать его в алтарь".

Он рассказывает о своих друзьях — иеромонахах Рафаиле и Никите и дьяконе Викторе, отсидевшем семь лет и вынесшем из мест не столь отдаленных прилипчивую теремную лексику, и это трогательно и часто смешно. ("В автобусе народу было немного, и мы вчетвером — отец Рафаил, отец Никита, отец Виктор и я — удобно расселись. Пассажиры посматривали на нас с умилением: в те годы нечасто удавалось встретить молодых монахов, вот так спокойно, в рясах и с посохами, путешествующих по Советской стране. Мы так увлеклись разговором, что чуть не пропустили нужную остановку. Но отец Виктор в последнюю секунду закричал на весь автобус: "Отцы! Быстро — рОги мочим!" Опрометью выкатившись из автобуса, мы все-таки успели заметить потрясенные лица пассажиров".)

Бледнее всего здесь отец Иоанн Крестьянкин — знаменитый печерский старец, многими почитаемый как святой,— именно потому, что автор пишет о нем выверенно, явно держа в уме уже сложившийся канон. Но даже и в посвященных ему главах автор "Несвятых святых" умудряется сохранять "нецерковный", человеческий совершенно голос, оставаясь на территории церковного, отдельного от обычных людей мира.

Это, безусловно, перевешивает некоторое мракобесие — всякие рассказы про черного пуделя, обернувшегося чугунным Мефистофелем, или про впавшего в блуд батюшку, предложившего в искупление греха прихожанам топтать его ногами. Ну а про Путина, может, еще и неправда.

Архимандрит Тихон. Несвятые святые и другие рассказы. М.: Изд-во Сретенского монастыря, Олма Медиа Групп, 2011