О национальной гордости великобританцев

Репортаж

Прогулявшись по Лондону, где сегодня состоится открытие Олимпийских игр, корреспондент "Ъ" АЛЕКСЕЙ ДОСПЕХОВ обнаружил, что, еще не начавшись, они уже успели изменить Великобританию и ее столицу. По крайней мере на взгляд самих британцев.

В предолимпийском Лондоне жарко. Очень жарко и душно. Почти как четыре года назад в Пекине. И с лица пожилого человека в белоснежном костюме, который только что закончил свой коротенький, в пару сотен метров, но такой трудный для него отрезок эстафеты олимпийского огня, ручьем тек пот. Держа в одной руке факел, другой он постоянно вытирал его, дожидаясь, когда оператор BBC, наконец, настроит камеру, чтобы взять свое интервью, и жадно пил воду.

За десять минут до этого я наблюдал маленькую драму. На парапете над входом в подтрибунные помещения Wembley, откуда должен был появиться седой джентльмен, прильнув к перилам, стояли десятки людей с фотоаппаратами и смартфонами в руках. Среди них — молодая пара. Когда джентльмен вышел из ворот, а девушка сделала свой снимок, парень, куда-то спешивший, дернул ее за рукав: "Все, пойдем". Она грозно посмотрела на него: "Ты что, я обязана увидеть, как он побежит! Это же Гордон Бэнкс! Я же его больше, наверное, никогда не увижу..." Парень сдался. А девушка вместе со всеми еще долго кричала от радости, увидев, что он все-таки действительно бежит.

Бэнкс, величайший среди английских футбольных вратарей, потом рассказывал, что, когда ему предложили участвовать в этой эстафете — на фоне величайшего среди всех британских стадионов, на котором он в 1966 году выиграл чемпионат мира (46 лет назад; до недавней реконструкции он, впрочем, выглядел иначе), пару секунд колебался: а сможет ли он в свои 75 не опозориться? Может лучше отказаться? Он, конечно, отбросил в сторону эти сомнения. И теперь говорил, что такого счастья, как в эту минуту, когда окруженный, оказывается, все еще слишком хорошо помнящими, кто он такой и что сотворил, соотечественниками, не испытывал давным-давно. Может быть, с того самого 1966 года.

Он говорил, что это ведь здорово, что Олимпиада пройдет в Лондоне: "Потому что дети будут смотреть ее и поймут, что спорт — это замечательная штука. И будут заниматься им. Необязательно футболом — велоспортом, хоккеем на траве..." Он говорил, что рад тому, что сам сгодился на то, чтобы как-то этой Олимпиаде помочь. И о том, что сейчас, когда стоит с факелом перед камерой, жалеет только об одном: "Мне бы так хотелось, чтобы со мной были мои партнеры — Алан Болл, Бобби Мур..." Он посмотрел наверх, туда, где перед входом для зрителей установлен памятник Муру — капитану той сборной 46-летней давности, в отличие от Бэнкса, до Олимпийских игр 2012-го не дожившему. И снова вытер рукавом глаза. Только, кажется, это был уже совсем не пот.

Я поднялся обратно к памятнику в компании трех женщин, которые пришли посмотреть на Бэнкса, трех типичных жительниц района Хэрроу, где расположен Wembley (ему на Олимпиаде принимать футбол, а примыкающему к арене крытому залу — бадминтон и художественную гимнастику). А у типичного жителя Хэрроу смуглый цвет кожи — и его предки родились неподалеку не от Лондона, а, скажем, от Дели или Кингстона.

Одна из них — Эйша — с высоты показывала мне, как тут, в их маленьком мире, куда судьба занесла футбольный храм, все изменилось перед Олимпиадой.

— Вот видите стройку под нами? Это будет шопинг-центр. Там — огромная новая парковка. Плюс новое метро...

— Это значит, вам Олимпиада принесла счастье?

Женщина вдруг задумалась:

— Ну, зато цены выросли. Не выросли — взлетели... Вы знаете, что такое выделенная полоса для олимпийского транспорта? Так вот, если вы заезжаете на нее, то штраф — £120. £120 фунтов!

Она вздохнула. Затем добавила:

— Зато нам пообещали, что под Олимпиаду создадут новые рабочие места.

— Создали?

Эйша смутилась:

— Лично я до сих пор ищу работу... Но вы не подумайте, что мы против Олимпиады. Нет-нет! Это же праздник. А проблемы — они всегда были и всегда будут.

От Wembley я отправился в центр Лондона — последнее место, где нужно искать признаки предолимпийского ажиотажа. В Гайд-парке, где будут соревноваться триатлонисты, триатлоном, например, и не пахло. Вокруг озера Серпентайн — не спортсмены и их тренеры, пробующие акваторию, а спасающиеся от жары на траве полуголые лондонцы. И ассоциации с триатлоном вызывала разве что дюжина местных жирных гусей, которые спокойно отдыхали на бережку, но застигнутые врасплох веселой собачкой, решившей поиграть со смешными клювастыми толстяками, также рядком, словно по выстрелу стартового пистолета, плюхнулись в воду и бойко поплыли подальше от невежливого животного.

У ворот в казармы Королевской конной гвардии, что в пяти минутах от Вестминстера, в двух шагах от кабинета премьер-министра, не пахло бич-волеем, в который очень скоро будут играть на большой площади перед ними. Не пахло, пока к ним не подъехал микроавтобус и из него не вышли две одетые в шортики и топики с бразильским флагом девушки, чьи фигуры — сильнейший аргумент для тех, кто считает пляжный волейбол самым эстетически привлекательным видом спорта. Жулиана и Ларисса — более титулованной, чем эта пара, в нем нет. Многие уверены, что нет и более красивой.

Ворота, как обычно, охраняли два гвардейца в полагающемся им обмундировании — при сверкающих на солнце, словно золотые медали, кирасах и, естественно, верхом. Сбоку от каждого на стене была прикреплена надпись, строго предупреждающая, что лошадей трогать нельзя: могут лягнуть или укусить.

Жулиана увидела и ее, и такую симпатичную лошадиную морду прямо перед собой. И неожиданно, словно маленькая капризная девочка, бросилась к гвардейцу: "Ну пожалуйста, можно я ее поглажу!" Она улыбнулась так мило, что, как мне казалось, в ответ улыбнулись и гвардеец, и его конь. Они растаяли моментально. А Жулиана спустя мгновения уже прижималась своей щекой к лошадиной и гладила мягкую гриву. И ушла тренироваться, похоже, получив такую же полную миску счастья, как и Гордон Бэнкс тем утром.

Дальше в моей программе значился Стратфорд, то есть, собственно говоря, Олимпийский парк, где пройдет чуть ли не треть состязаний из программы лондонской Олимпиады — скажем, по легкой атлетике, плаванию, велогонкам на треке, и где расположен ее главный стадион. К нему, правда, попасть непросто. Сначала нужно подняться от выхода из метро по эскалатору. Вернее, сначала нужно попасть на этот эскалатор, потому что к вечеру около него уже образовалась внушительная давка. Штурмовали, понятно, не столько Олимпийский парк, сколько грандиозный торговый комплекс, ставший его неотъемлемой составной частью. Но и Олимпийский парк, где как раз готовили репетицию церемонии открытия в том числе.

Две милые посетительницы комплекса — Льянос и Мелани, стоя в загончике для курящих с пакетами в руках, признавались мне, что после магазинов обязательно пойдут в парк и что уже купили билеты на баскетбол и тхэквондо.

— На легкую атлетику, конечно, хотим сходить. Но на нее так тяжело попасть,— вздохнула Мелани.

Я спросил у них, разделяют ли они точку зрения, что Олимпиада — это подарок Лондону и их стране. И Льянос без паузы, будто долго репетировала эту речь, принялась доказывать, что, безусловно,— подарок.

— Обратили внимание на мое имя? Я из Уэльса. И раньше, когда меня спрашивали, кто я по национальности, я отвечала — валлийка. Не англичанка, не британка... Великобритания на самом деле разобщенная страна. Недружелюбная, циничная, злая. Когда проходит чемпионат мира по футболу, поражения англичан просто смакуют в газетах: "О, они опять проиграли!" А Олимпиада — я сама поражена — изменила ее в этом смысле до неузнаваемости. Мы впервые единая нация.

— Национальная гордость — так это называется,— вмешалась ее подруга.

— Да-да, национальная гордость. Поверьте, пару лет назад у вас сложилось бы ощущение, что Лондон — неприветливый город. А сегодня все не так, верно? Хотя бы ради этого стоило Олимпиаду провести.

— А деньги, потраченные на нее? Они же огромные — миллиарды фунтов.

— Во всяком случае я вижу, на что они потрачены, и понимаю, что не впустую. Единство и должно стоить дорого.

И они пошли к Олимпийскому стадиону в надежде узнать, что будет в пятницу на церемонии открытия, сюжет которой на любой Олимпиаде стараются держать в тайне. Сквозь стальной ажур арены громыхала музыка — хиты 1960-х от The Who, The Rolling Stones, The Kinks, The Beatles: а кто-то мог предположить, что обойдется без них? Парень, работающий волонтером на стадионе, приплясывал под "My Generation". "О Россия! — заметил он аккредитацию.— Вольдемар Кличко! Я обожаю бокс".

Когда я уточнил, что Кличко вообще-то Владимир и вообще-то украинец, он всплеснул руками: "Боже, так облажаться! Но у вас же в России все равно хороший бокс?"

Дэвид был местным, из Стратфорда. И, обводя рукой асфальтовые просторы Олимпийского парка, говорил, что он возник на жутком месте:

— Тут была свалка, маленький бизнес, какие-то чадящие заводы. Ист-Энд. Всех отсюда выгнали, очистили почву. Получилась такая красота. Все довольны.

— Кроме, наверное, маленького бизнеса, который выгнали,— сказал я ему.

— Ну он куда-то же переехал... О, смотрите, репетиция зажигания олимпийского огня.

На фоне воздвигнутого рядом со стадионом факела, похожего на американские горки, которые силач-великан скрутил жгутом, еще туже переплетя рельсы, действительно возникли клубы черного-пречерного дыма. Горело где-то в паре километров от парка. То есть, надо полагать, не все, что чадило и загрязняло воздух, из Восточного Лондона все же успели вывезти.

Через полчаса я сидел в кафе со Стивом Скоттом, знакомым журналистом из ITV News, и интересовался у него, верное ли сложилось впечатление, что Великобритания, такая вроде бы самодостаточная, нуждалась отчего-то в этой Олимпиаде. Скотт подтверждал, что нуждалась:

— Про единство нации тебе уже сказали. Это чистая правда. Есть еще одно обстоятельство.

Он ткнул пальцем в экран телевизора. Бегущая строка тревожно кричала о том, что "британская экономика сжимается", а "экономические показатели с апреля по июль оказались на 0,7% ниже запланированных".

— У нас рецессия, кризис. Это чувствуется. Дела плохи, настроение у народа скверное. Олимпиада была нужна, чтобы отвлечь людей от плохого, подарить им позитив, вдохновить. Если эта задача будет выполнена, я буду считать, что право принять ее мы выиграли не напрасно.

Прощаясь, я задал ему еще один мучивший вопрос:

— Вот у нас в России есть привычка измерять успешность Олимпиады и по завоеванным медалям. А у вас, британцев? Вы обращаете внимание на командный зачет? Для вас важно, чтобы дома Великобритания, допустим, в первый раз была впереди России, вошла в топ-тройку?

— Слушай, мое личное мнение — неважно. Мне все равно, десятые мы или вторые. Главное, чтобы какие-то моменты задерживались в памяти. Хочешь, верь, хочешь — нет, но я не смогу сказать, какие места Великобритания занимала на Олимпиадах, хотя это в принципе моя работа. Зато я прекрасно помню, как побеждали Келли Холмс или Дейли Томпсон.

— Так важен или нет командный зачет?

Скотт взял паузу:

— Нет, если ты понял так, что у нас считать медали не собираются, то прости. Будут считать. Домашняя Олимпиада как-никак.

— Национальная гордость,— подсказал я.

— Национальная гордость,— согласился он.