Измениться к вечному
Владислав Иноземцев: России нужны не революции, а реформации
Когда этот номер журнала увидит свет, приговор девушкам из Pussy Riot будет известен. Он позволит узнать, в какой правовой атмосфере мы живем
Страна у нас не то чтобы тоталитарная или мракобесная; ни того, ни другого в России уже не установить, — но она вопиюще несовременная. Это страна, где ни церковь, ни государство не способны говорить с обществом. Страна, где коммерсантствующие иерархи все больше отдаляются от граждан. Страна, которая по экономическим и технологическим параметрам отстает от развитых европейских государств на десятилетия, а по политическим и этическим — на века.
России не нужны революции — убеждают сегодня нас и с церковных амвонов, и с кремлевских трибун. Учитывая исторический опыт, с этим сложно не согласиться. Хотя право народа на восстание и является одним из "естественных" прав, им очень редко пользовались так, чтобы сумма позитивных последствий бунтов перевешивала провоцировавшиеся ими беды и страдания. Но об опасности революций мало говорить — их нужно предупреждать, а это значит, что структуры, отражающие традиционные элементы общества, должны учиться трансформироваться по мере изменения ценностей и предпочтений составляющих общество граждан. Меняться, не опускаясь до применения насилия, искать и находить оригинальные консенсусы.
В этом процессе роль моральных устоев общества и нравственных императивов людей не может быть переоценена. И было бы ошибкой считать, что даже в современном, быстро меняющемся мире эти устои и императивы носят исключительно светский характер — ведь историческая идентичность христианской цивилизации, к которой относится и Россия, определялась и определяется религиозными догматами. Конечно, многие священные заповеди давно воспринимаются как части светской этики и гуманистической морали, но это не отрицает их происхождения. Христианство привнесло в мир важнейшие постулаты современного сознания: догмат о человеческом равенстве; принцип отделения светского от духовного; идею особости пути каждого человека к Богу. Оно стало первым религиозным учением, проповедующим идею прогресса. И поскольку христианская традиция во многом создала современные европейские гуманистические общества, современное христианство не может не быть гуманистическим, в то время как политика в исторически христианских странах не может быть полностью свободной от религиозного влияния. И то, и другое в России забыто — собственно, именно за это и расплачивается наше общество.
Реформация N 1
Судьбу российской версии христианства нельзя назвать простой. Претендуя на самое последовательное сохранение "чистоты" учения, оно куда больше своей западной версии пресмыкалось перед светской властью. За всю историю европейских государств католическая церковь не канонизировала столько царственных особ, как православная — за историю одной лишь России. И власть на протяжении столетий платила православным иерархам так, как они, по ее мнению, того заслуживали — пренебрежением и репрессиями. В день, ныне празднуемый как День народного единства, 4 ноября 1568 года, церковный суд по настоянию Ивана Грозного отрешил от должности митрополита Московского Филиппа. В начале XVIII века церковь в России была низведена до статуса одной из государственных служб: без патриарха, с ограниченной собственностью, обер-прокурором Синода и полной зависимостью от власти. Еще через 200 лет настало время гонений, превзошедших преследования христиан в римскую эпоху. По самым скромным подсчетам, было разрушено 4/5 православных храмов, не менее 150 тысяч священников были расстреляны или умерли в лагерях, а наиболее смирным из оставшихся на свободе волей Сталина были вручены архиерейские знаки отличия — в самые тяжелые для судеб России дни вражеского нашествия.
Все это сформировало крайне противоречивое отношение русской церкви к государству. С одной стороны, иерархи всегда считали свою власть исходящей от Бога; с другой — они смотрели на светских владык снизу вверх и, порой кажется, завидовали их могуществу и возможностям. В итоге православная церковь не научилась черпать силу в общении с людьми, не постигла необходимости перемен, а после ослабления гнета со стороны коммунистической верхушки стала мощной реваншистской силой, стремящейся вернуть себе скорее статус, чем уважение. Именно поэтому сейчас наши иерархи хотят быть как можно ближе к государственным мужам; пользоваться как можно большими привилегиями; обретать как можно больше собственности. В определенной мере это схоже с той ситуацией в Европе XVI века, которая спровоцировала Реформацию, возвращение "к основам", отказ от посредников между Богом и людьми. Основной тезис Реформации состоял в том, что вера человека, ее степень и глубина не могут быть оценены другими людьми, а должны быть отнесены на суд Всевышнего. Человек должен сообразовывать свои действия с христианским мировоззрением, а не с мнением того или иного священника — ведь говорили же апостолы, что "человек Христос Иисус, предавший Себя для искупления всех,— един[ый] посредник между Богом и человеками" (1 Тим., 2: 5,6). Что последовало, известно: новую силу обрела идея равенства; труд был признан почетным; провозглашен принцип священства всех верующих, резко усилился интерес к печатному слову; люди научились противостоять тирании. Бог превратился в защитника человека перед властью. У Лютера читаем: "А что, если князь не прав; обязан ли народ последовать за ним? Нет, ибо против истины никто да не идет; Богу подобает более повиноваться, нежели человеку" ("О светской власти и до каких пределов ей надлежит повиноваться", гл. III)". Будь у нас сейчас такие пастыри, оспаривал бы кто-нибудь их моральное лидерство?
Во времена Реформации церковь нашла свою нишу как альтернатива государству и тем обеспечила свое возрождение. Православие не пережило этой трансформации, хотя попытки подобного движения были. В 1631 году появилось так называемое "Восточное исповедание христианской веры (Orientalis confessio Christianae fidei)", приписывавшееся перу Кирилла Лукариса, патриарха Константинопольского, в 1638 году казненного турецким султаном и посмертно преданного церковной анафеме; этот текст содержал практически все основные элементы реформаторского подхода, но оппозиция православной церкви западным христианским конфессиям (да и политические интересы) не позволила "восточной реформации" широко распространиться. Сегодня в России задача реформирования церкви, несомненно, стоит на повестке дня, причем поставлена она отнюдь не Pussy Riot. Православие серьезно проигрывает "альтернативным" христианским конгрегациям. В Хабаровском крае, например, где РПЦ недавно открыла третий по размеру православный храм в России, в регионе у нее насчитывается 48 отделений, тогда как из 163 зарегистрированных в крае религиозных организаций 96 — протестантские. В Приморье у протестантов 178 общин, у православных — 89. Реальный прирост паствы в подобных общинах идет в разы быстрее, чем у традиционного православия, отчасти и потому, что их представители не так откровенно лебезят перед государством. Примечательно, что один из руководителей российской церкви адвентистов седьмого дня недавно лишился своего поста, как утверждают источники, с формулировкой "за излишнюю близость к власти". В самой православной церкви тоже нет полного единства: противостояние реакционеров и реалистов в ней нарастает и будет нарастать. Наконец, возникают и новые православные церкви, например Украинская реформаторская православная церковь архиепископа Сергея Журавлева, весьма радикально выступающая за возврат к исконным христианским традициям. На этом фоне упоминание в уголовном деле Pussy Riot установлений Трулльского собора 692 года вызывает в лучшем случае усмешку, а мольба "Путина прогони!", обращенная к Богородице, может восприниматься как акт отчаяния глубоко верующего (и к тому же не желающего выходить на баррикады) человека. Уверен: чем больше будет "огосударствляться" церковь, тем сильнее будет спрос на "новое православие", и оно имеет большое будущее: ведь если реформаторство политическое предполагает слом государственной машины, то реформаторство религиозное сводится к выстраиванию новых структур и сетей, конкурирующих с прежними. Более того, речь тут идет не о принятии зарубежных практик, к чему значительная часть граждан относится с сомнением, а о реальном "возвращении к основам", которое всегда встречается у нас с большим энтузиазмом. И чем скорее такая "православная реформация" у нас начнется, чем быстрее будет явлена людям гуманистическая сущность христианства, тем лучше это будет для всего российского общества — как для верующих, так и для атеистов.
Реформация N 2
Однако было бы несправедливо критиковать одну только церковь. Российская политика заслуживает не менее критичного к себе отношения. Для христианской страны она вопиюще пренебрегает исконными христианскими ценностями. Если взглянуть на европейскую общественную жизнь, легко увидеть, что эти ценности давно взяты политиками на вооружение. Как только в Европе стали заметны элементы социалистических движений, папа Лев XIII выступил со своими знаменитыми энцикликами Rerum novarum и Graves de Communi Re, в которых осудил идеи классовой борьбы и социализма, призвав к поискам общественной солидарности. После Первой мировой войны в Европе возникло множество христианских партий, объединявших людей скорее не по принципам веры, а по их стремлению к построению более справедливого общества, которому не были бы свойственны крайности любого рода. Идея уважения гражданских свобод, принципы демократии и концепция социальной рыночной экономики на протяжении десятилетий поддерживались христианскими демократами, которые в течение последнего полувека стали одной из самых влиятельных сил в европейской политике. В свое время известный американский социолог Дэниел Белл говорил, что является "либералом в политике, социалистом в экономике и консерватором в культуре", и такая позиция во многом свойственна в наше время христианским партиям повсюду в мире. Учитывая, что значительное число граждан не являются сторонниками революций, ее популярность понятна. Утверждение смирения, покаяния и терпимости как политических ценностей вполне соотносится, на мой взгляд, и с потребностями современной российской политики. Отторжение низменного материализма и восхваление честного служения обществу нам бы тоже не помешало, а принципы социальной солидарности, которые и поныне лежат в основе политики христианско-демократических партий, на мой взгляд, близки и понятны значительной части простых россиян.
Сегодня в мире существуют десятки христианско-демократических партий, в том числе и панъевропейская Народная партия, объединенных в Центристский демократический интернационал. Две из этих партий зарегистрированы и действуют на преимущественно православной Украине. В России, однако, Закон о политических партиях (п. 3 ст. 9) запрещает "создание политических партий по признакам профессиональной, расовой, национальной или религиозной принадлежности", причем в очень жесткой форме, предполагающей даже "отражение целей защиты религиозных интересов в наименовании политической партии". В результате мы получаем два крайне странных и опасных феномена.
С одной стороны, церковь, формально не являющаяся политической организацией, de facto обретает право на слова и действия, которые, несомненно, привели бы к запрету любого политического объединения. По Конституции, народ Российской Федерации многонационален. Согласно мнению нынешнего патриарха, высказанному им в 2002 году,— нет. Напомню, он тогда возгласил: "Россия — это православная страна с национальными и религиозными меньшинствами (курсив мой.— В.И.)". В Уголовном кодексе нет статей, по которым граждане могли бы привлекаться к ответственности за оскорбление чувств верующих, — в практике, поддерживаемой церковью, они есть, и дело Pussy Riot тому подтверждение. И это только политические вопросы. Экономика церкви также, строго говоря, "теневая": глава XV Устава РПЦ гласит: "Порядок владения, пользования и распоряжения имуществом, принадлежащим Русской православной церкви на правах собственности, пользования и на иных законных основаниях, определяется настоящим Уставом, правилами, утвержденными Священным синодом и Положением о церковном имуществе". Но это Положение не утверждено, а сам Устав, принятый Архиерейским собором 16 августа 2000 года с поправками от 27 июня 2008 года, не регистрировался в Минюсте и потому с точки зрения действующего законодательства ничтожен. Таким образом, в России церковь является одним из самых откровенно попирающих общеустановленные правовые нормы политических и хозяйствующих субъектов.
С другой стороны, граждане Российской Федерации — верующие и сомневающиеся,— разделяющие постулаты христианской социальной доктрины, не имеют права на выбор представляющей их интересы политической силы. Что мы видим сейчас? Самыми ревностными богоискателями стали коммунисты, которым, будь у них в достатке совесть и историческая память, следовало бы ни при каких обстоятельствах не обнаруживать своего почтения к церкви, кровью лучших представителей которой буквально пропитано то красное знамя, под которым эти партийцы маршируют на своих демонстрациях. Или современные российские коммунисты полностью отказались от идей марксизма-ленинизма, авторы которых не слишком-то жаловали поставщиков "опиума для народа"? Лично я не понимаю, как верующий христианин, поддерживающий идеи равенства и справедливости, может состоять в рядах этой партии. Но и это не все. Почему в России активнее всех бродят по улицам с хоругвями и крестами националисты всех мастей? Неужели наша церковь стала настолько неразборчивой к собственным священным текстам, что готова поощрять фашиствующих молодчиков? На мой взгляд, стороннику христианских ценностей не по пути с коммунистами и националистами — а иного выбора в России практически не остается. Поэтому можно не сомневаться, что христианские политические объединения пользовались бы популярностью в России и укрепили бы ее политическую систему. Вполне достаточно лишь запрета на разжигание розни — в остальном в этом политическом "крыле" нет и не было ничего опасного для гражданского мира и процветания.
***
В начале XXI века перед Россией явственно стоит задача проведения двух Реформаций. С одной стороны, реформации православной церкви, которая привела бы к осознанию первичности ее христианских, а не православных, черт; к ее примирению с социальным прогрессом и современной доктриной прав человека; к возвращению церковного служения к исконным христианским канонам; к возрождению среди духовенства подлинно христианских (но, видимо, глубоко противных православию) идей нестяжательства, смирения и прощения. Церковь в России должна превратиться из жалкого подобия политической вертикали власти в значимый элемент общества, в инструмент пропаганды и распространения подлинно христианских ценностей.
С другой стороны, политика в России также должна быть реформирована с учетом многоконфессиональной природы российского общества; должны появиться партии и объединения, свободно и ненасильственно отстаивающие имеющие общечеловеческое звучание принципы религиозных доктрин и строго действующие при этом в границах правового поля. Отсутствие христианских объединений (за исключением тех же "хоругвеносцев") в стране, столетиями формировавшейся в лоне христианской традиции,— идеальное условие для пестования экстремизма всех мастей, развития почвы для религиозной вражды, национализма и насилия. И если и церковь, и власть в России не хотят революций, они должны начать меняться — и идти при этом навстречу народу, а не только друг другу.