Ъ впервые публикует неизвестное интервью с маршалом Победы
Это интервью в 1965 году взял у Георгия Жукова старший преподаватель кафедры истории войн и военного искусства Военной академии Генерального штаба полковник ВИКТОР АНФИЛОВ. Но публиковать его было нельзя: после снятия Жукова со всех государственных и партийных постов в 1957 году советские власти наложили на общение с ним строжайший запрет. Ъ публикует его в канун 57-й годовщины начала Великой Отечественной войны.
— Как вы оценили предвоенную докладную записку начальника разведывательного управления Генерального штаба генерал-лейтенанта Филиппа Голикова?
— Какую записку?
— От 20 марта 1941 года, в которой излагались три варианта возможного нападения немцев на СССР. Один из вариантов был, по сути, замыслом плана "Барбаросса" — в нем даже назывался ориентировочный срок вторжения. Два других доказывали, что нападение Германии возможно только после победы над Англией. Голиков отстаивал последнее, утверждал, что оперативные документы немцев, о которых он докладывал, следует расценивать как дезинформацию английской или германской разведки.
— Я впервые слышу об этом документе.
— Разве Голиков вам не докладывал?
— Он не подчинялся мне, а потому и не делал этого. Он докладывал непосредственно Сталину, а иногда и Тимошенко. Но об этом документе он, по-видимому, наркома не информировал. Потому что тот делился со мной основными сведениями разведки, получаемыми от Голикова. Я вас прошу добиться опубликования этого документа, чтобы показать, чего стоил Голиков.
(Позднее генерал Голиков объяснял свое поведение следующим образом: докладывая документ Сталину, он лично был не уверен в правильности своих выводов насчет намерения Гитлера начать войну против СССР только после победы над Англией. Но так как они соответствовали точке зрения Сталина, доложить сомнения побоялся.— Прим. авт.)
Сведения об отсутствии угрозы нападения Германии на СССР направлял наш полпред в Берлине Деконозов. Его Берия внедрил в дипломаты. Он был доверенным лицом Сталина... Вот такие голиковы и деконозовы и подкрепляли уверенность в возможности предотвращения войны в ближайшее время. Сталин до того уверовал в свой вывод о намерениях Гитлера, что в проект директивы Наркомата обороны от 21 июня вставил указание в случае вторжения немцев командирам наших передовых частей договариваться с германскими офицерами об урегулировании конфликта. Нам с трудом удалось уговорить его это указание опустить. Даже когда началась война, прибыв в Кремль в шестом часу утра, Сталин спросил у нас с Тимошенко: "Не провокация ли это немецких генералов?" Надеясь на свою мудрость, он перемудрил самого себя. Отсюда его установка не поддаваться на провокации и жесткое требование не дать повода для них.
— Почему все-таки вам с Тимошенко не удалось убедить Сталина в необходимости своевременного приведения войск в полную боевую готовность?
— Мы настойчиво, особенно в последние десять дней до начала войны, пытались получить разрешение на это. Но Хозяин, как тогда называли в близком окружении Сталина, так и не позволил. К тому же вы, вероятно, помните, какая перед войной была вера в мудрость и прозорливость вождя. Нам представлялось, что он найдет способ отодвинуть войну. И вот поймите наше с Тимошенко состояние. С одной стороны, тревога грызла души, так как мы видели, что противник занимает исходное положение для вторжения, а наши войска из-за упорства Сталина не приведены в готовность. С другой — сохранялась все еще, пусть и небольшая, вера в способность Сталина избежать войны в 1941 году. В таком состоянии мы находились до вечера 21 июня, пока сообщения немецких перебежчиков окончательно не развеяли эту иллюзию.
— Может быть, Сталин был так уверен в отдаленных сроках войны из-за разведданных, положенных ему на стол после выступления Гитлера 23 ноября 1939 года перед руководителями вермахта? (Гитлер сказал тогда: "Сегодня мы ведем борьбу за нефтяные источники. Мы сможем выступить против России лишь после того, как освободимся на Западе".— Ъ)
— Вполне возможно. Решительно отвергая нашу с Тимошенко просьбу о приведении войск западных военных округов в полную боевую готовность — мы высказали ее 12 июня 1941 года,— Сталин так и говорил, что для ведения большой войны с нами немцам, во-первых, нужна нефть, а во-вторых, необходимо ликвидировать Западный фронт — высадиться в Англии или заключить с ней мир. Когда я в очередной раз попытался получить разрешение на приведение войск в полную боевую, он подвел меня к карте и, показав на Ближний Восток, заявил: "Вот куда они (немцы) пойдут".
— А как же в таком случае в Наркомате обороны могла родиться директива от 15 мая 1941 года о стратегическом развертывании (согласно этой директиве, предполагалось нанесение упреждающего удара по стягиваемым к нашим границам войскам.— Ъ)?
— Идея предупредить нападение Германии появилась у нас с Тимошенко в связи с речью Сталина, с которой он выступил 5 мая 1941 года перед выпускниками военных академий. Он говорил о возможности действовать наступательным образом. В обстановке, когда враг сосредоточивал силы у наших границ, это выступление убедило нас в необходимости разработать директиву, предусматривавшую предупредительный удар. Конкретная задача была поставлена Василевскому. 15 мая он доложил проект директивы наркому и мне.
Однако мы этот документ сами не подписали, а решили предварительно доложить его Сталину. Но он прямо-таки закипел, услышав о предупредительном ударе по немецким войскам: "Вы что, с ума сошли, немцев хотите спровоцировать?" Мы сослались на складывавшуюся у границ СССР обстановку, на идеи, содержавшиеся в его выступлении. В ответ Сталин буквально прорычал: "Так я сказал это, чтобы подбодрить присутствующих, чтобы они думали о победе, а не о непобедимости немецкой армии, о чем трубят газеты всего мира". Так была похоронена наша идея о предупредительном ударе...
Сейчас же я считаю, что хорошо, что он не согласился тогда с нами. Иначе при том состоянии наших войск могла бы произойти катастрофа гораздо более крупная, чем та, которая постигла наши войска.
— Значит, причина наших поражений в начале войны вовсе не во внезапности немецкого удара?
— Да, из всех причин наших неудач на первое место я ставлю не внезапность, в смысле того, что наши войска оказались застигнуты врасплох, и даже не незавершенность технического переоснащения и реорганизации их, а вооружение противника, мощь его удара. Для нас это явилось большей неожиданностью, нежели внезапный переход границы. Надо смотреть правде в глаза и, не стесняясь, признать, что в начале войны противник был значительно сильнее и опытнее нас, лучше подготовлен, выучен, вооружен, оснащен. Мы же учились в ходе войны, выучились и стали бить немцев. Газеты стесняются писать о неустойчивости и бегстве наших войск, заменяя это термином "вынужденный отход". Это не так. Войска были и неустойчивыми, бежали, впадали в панику. Были дивизии, которые дрались храбро и стойко, а рядом соседи бежали после первого же натиска противника. Обо всем этом надо писать. Современный читатель, в том числе молодой, не должен думать, что все зависит только от начальника.
— Вы же еще в 1940 году предупреждали о высоком уровне военного мастерства немцев: "Красной Армии нужно готовиться к боям с сильным противником".
— На словах было одно, а на деле оказалось другое. К сожалению, бывало и так.
— Георгий Константинович, расскажите подробнее, как 21 июня вечером готовилась директива о приведении войск в боевую готовность.
— С наступлением сумерек через Буг переплыл перебежчик и сообщил пограничникам, что утром немцы начнут наступление. Об этом доложили начальнику штаба Киевского особого военного округа генерал-лейтенанту Пуркаеву. Тот немедленно сообщил нам, в Генеральный штаб. Я позвонил Тимошенко, и мы с ним в девятом часу вечера направились в Кремль, где заседало Политбюро. Сталин, увидев мое побагровевшее лицо и красную папку под мышкой, в которой я носил к нему проекты директив, нахмурившись, спросил: "Ну что, за разрешением на подпись пришли, что ли?" Я сказал: "Да, товарищ Сталин, пора!" Прочитав, наконец, впервые этот документ, он забраковал его и дал указания, как надлежит составить эту директиву. Я вызвал срочно Ватутина, и мы с ним в приемной составили ее и доложили Сталину. После правки и обсуждения тот сказал, чтобы, кроме нас с Тимошенко, документ подписал член Главного военного совета Маленков. После зашифровки директива пошла ночью в штабы военных округов.
— Но буквально неделю назад вы еще писали директивы, которыми запрещали командующим войсками округов выводить части прикрытия в укрепленные районы. Почему?
— Это требование диктовалось мне Сталиным. Но вы, историки, должны писать правду, и я не обижусь, когда будете указывать мою фамилию в этих случаях. Сам сейчас пишу об этом в своих мемуарах. Зловещую роль здесь сыграл Берия. Он сообщал Сталину обо всем, что, по его мнению, могло бы спровоцировать немцев. Начальник пограничных войск Украины донес Берии о выводе командующим Киевского особого военного округа Кирпоносом уровских частей (УР — укрепленный район.— Ъ) в предполье (полоса местности перед укрепрайоном или главной полосой обороны, оборудованная в инженерном отношении.— Ъ). Тот представил действия Кирпоноса как провокационный акт. Сталин вызвал нас с Тимошенко, устроил разнос и строго потребовал, чтобы разобрались с этим самочинством. Нарком поручил мне 10 июня послать телеграмму соответствующего содержания Кирпоносу и командующим другими западными военными округами.
— А если бы директива была отдана своевременно — хотя бы за неделю до начала войны? На каком рубеже Красная Армия остановила бы немцев?
— Абсолютно точно обозначить рубеж трудно. Но я убежден: не далее Днепра.
Материал подготовил ЮРИЙ Ъ-РУБЦОВ