Дело об обыкновенном кощунстве

30 ударов кнутом, вырывание ноздрей, клеймение и вечная каторга - такой приговор был вынесен в 1810 году 20-летнему Калине Стрельникову за жуткое по понятиям того времени и вполне обыденное по нынешним представлениям высказывание об иконе. Случись подобное двумя веками ранее, богохульника ожидало бы сожжение. А в 1811 году после вмешательства сенатора Лопухина, обратившегося к императору Александру I, приговор Стрельникову пересмотрели. Причем благодаря этой истории существовавшая в Российской империи практика наказания за кощунство стала меняться и кары за богохульство радикально смягчили.

ТЕКСТ ЕВГЕНИЙ ЖИРНОВ

Пьяное преступление

Дело крестьянина Калины Стрельникова, жителя Яранского округа Вятской губернии, казалось абсолютно простым и ясным. Компания односельчан собралась в доме одного из них, чтобы как следует выпить и закусить. Все шло своим чередом, но вдруг изрядно набравшийся Калина заметил явное сходство между хозяином дома и Николой Угодником на иконе. Оба были бородатыми и лысыми. По трезвому разумению Калине следовало бы промолчать, но парень уже прилично набрался и потому без промедления поделился своими наблюдениями с присутствовавшими. Какой была их реакция, в деле не говорилось.

Возможно, пьяная болтовня Стрельникова забылась бы, как любой пьяный бред в застолье. Но, как оказалось, кто-то из собутыльников затаил на него злобу. Удивляться этому не приходилось. Калина отличался задиристостью, регулярно участвовал в драках и не раз попадался на мелких кражах у соседей. Так что в деревне врагов у него хватало. Кто-то из них наутро сообщил о словах Калины местному священнику, а тот, как и требовал закон, немедленно отправил донос вышестоящему начальству о том, что Стрельников возводил хулу на святые иконы.

В ходе следствия участники возлияний дали показания о том, что Калина произносил хулу на святые иконы, однако передать точно его высказывания отказались. Мол, "произносимые Стрельниковым хулы и ругательства выразить не можно по причине употребления им скверных слов". Одна из присутствовавших при попойке женщин рассказала еще и о том, что Калина не только ругал образа, но и плевал на них. Сам Стрельников признавался лишь в одной неосторожной фразе о сходстве хозяина со святым. Но, по мнению следователей, учитывая его воровское прошлое, верить ему не следовало. Так что участь парня была решена — оставалось только выбрать меру наказания.

В старые времена единственным наказанием за кощунство веками была смертная казнь. Причем на Руси применялся один из самых страшных ее видов — сожжение приговоренного. Историки отечественной юриспруденции считали, что истоки подобного наказания следует искать в Ветхом Завете, где предписывалось побивать богохульника камнями и сжигать вместе со всем, что у него было, включая детей и скот.

Подобная мера наказания сохранялась на Руси веками и предусматривалась даже в Уложении царя Алексея Михайловича 1649 года. Первый пункт первой главы этого свода законов гласил:

"Будет кто иноверцы, какие ни буди веры, или и Русский человек, возложить хулу на Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, или на рождшую Его пречистую Владычицу нашу Богородицу и приснодеву Марию, или на честный Крест, или на Святых Его угодников, и про то сыскивати всякими сыски накрепко. Да будет сыщется про то допряма, и того богохульника, обличив, казнити, сжечь".

При сыне Алексея Михайловича — Петре Алексеевиче — в 1716 году наказание за кощунство претерпело некоторые изменения. В утвержденном Петром I Уставе воинском проводилось разделение богохульства на отдельные виды и вводилось новое наказание — прожжение языка каленым железом:

"Артикул 3. Кто имени Божию хуление приносить, и оное презирает, и службу Божию поносит, и ругается слову Божию и святым таинствам, а весьма в том он обличен будет, хотя сие в пьянстве или трезвом уме учинится, тогда ему язык раскаленным железом прожжен, и потом отсечена глава да будет.

Артикул 4. Кто пресвятую Матерь Божью Деву Марию и Святых ругательными словами поносит, оный имеет по состоянию его особы и хуления телесным наказанием отсечения сустава наказан или живота лишен быть".

Отдельное наказание предусматривалось для тех, кто слышал богохульные слова или видел кощунственные действия и не донес об этом начальству:

"Артикул 5. Ежели кто слышит таковое хуление и в принадлежащем месте благовременно извету не подаст, оный имеет по состоянию дела, яко причастник богохуления, живота или своих пожитков лишен быть".

Царь-реформатор предусмотрел и отдельное наказание для тех, чья вина в кощунстве будет сочтена незначительной: за первый случай заковывание в кандалы или прогон сквозь строй с ударами шпицрутенами и лишение на месяц жалованья, отдаваемого на содержание госпиталей. Только за третий полагалось более суровое наказание:

"Артикул 6. А ежели слова оного ругателя никакого богохуления в себе не содержат и токмо из легкомыслия произошли, а учинится то единожды или дважды, тогда имеет преступитель 14 дней в железа заключен быть, и жалование его на месяц в шпиталь вычтено, или гонянием шпицрутен наказан, а в третье аркибузирован (расстрелян.— "Деньги") быть".

Кроме того, тех, кого не казнили, вынуждали еще и к публичному церковному покаянию.

В 1720 году в Морском уставе царь-реформатор уточнил свои указания о том, как именно наказывать тех, кто совершил богохульство по легкомыслию. За первый случай офицеры карались вычетом из жалованья, а рядовых Петр I приказал жестоко бить "кошками". За второй случай те же наказания увеличивались в жестокости — и к ним прибавлялось церковное покаяние. За третий случай, как и прежде, расстреливали.

Петровские законы действовали на протяжении многих десятилетий. Принятый в 1782 году в правление Екатерины II Устав благочиния, или Полицейский устав, подтверждал этот факт:

"Буде кто учнет возлагать хулу на Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, или на рождшую Его Пречистую Владычицу нашу Богородицу и Присно-Деву Марию, или на Честный Крест, или на Святых Его Угодников, того отослать в Суд, и да накажется, как законом предписано".

Возможно, Калину Стрельникова и признали бы сказавшим кощунственные слова по легкомыслию, после чего подвергли бы жестокому телесному наказанию. Однако с учетом допроса односельчан — повального обыска — о его поведении, а главное, показаний свидетелей его по действующему законодательству ожидала смертная казнь.

На что он еще мог надеяться, так это на замену смертного приговора, практиковавшуюся со времен императрицы Елизаветы Петровны. В 1754 году Правительствующий сенат счел, что казнить всех приговоренных к смерти не очень рачительно. Ведь смертников с большим успехом можно использовать на уральских и сибирских рудниках или заводах. Поэтому было решено всех приговоренных "к натуральной смерти", как тогда говорили, отправлять на бессрочные каторжные работы. Но предварительно вырывать им ноздри и клеймить, чтобы начальству и охране каторг эти осужденные сразу бросались в глаза. А ответственным за каторжников офицерам и чиновникам предписывалось использовать клейменых каторжников на самых тяжелых работах, не делая для них никаких послаблений.

Наверное, история Стрельникова тем и закончилась бы, но местный суд, вынеся приговор о клеймении и вечной каторге, отправил дело в Сенат. Возможно, что, видя шаткость обвинений, вятские судейские чиновники решили снять грех со своей души и переложить бремя принятия окончательного решения по делу на сенаторов.

Однако в Сенате не стали мудрствовать лукаво. 28 ноября 1810 года сенаторы Ю. А. Нелединский-Мелецкий (который, кстати, был известным поэтом) и Н. М. Сушков вместе с обер-прокурором Пятого департамента Л. Н. Шетневым подписали заключение по делу Стрельникова, в котором говорилось:

"Хотя означенный крестьянин Стрельников в произношении им дерзновенных и Христианскому закону противных изречений и не признается, но как, во-первых, уличается в том свидетельскими показаниями; во-вторых, прежде сего сужден уже был за кражу по двум делам и присужден к наказанию плетьми и, в-третьих, повальным обыском оглашен он человеком поведения распутного, обращающимся в кражах с людьми подозрительными, а при том в обществе нетерпимым, то его, Стрельникова, согласно решению Вятской Палаты Уголовного Суда, наказать кнутом тридцатью ударами и, выставя повеленные знаки, сослать в каторжную работу".

Калина Стрельников мог погибнуть под ударами палача, а мог и умереть от непосильной работы, ведь приговор Сената утвердил император Александр I. Но, на его счастье, журнал с упоминанием о деле попался на глаза известному в России специалисту по преступлениям, связанным с верой, и автору многих законов сенатору Ивану Владимировичу Лопухину, который к тому же был широко известен своей заботой о бедных и страждущих.

Трезвое осмысление

К примеру, Иван Лопухин, в отличие от других высокопоставленных государственных чиновников, считал старообрядцев не преступниками, которых следует карать за кощунство, а людьми темными и заблудшими. В 1796 году он писал Екатерине II об уголовных делах против сторонников старой веры:

"Первое дело о Московском купце, старообрядце Якове Сергееве, который судится за то, что он будто пьяный говорил оскорбительное Св. Димитрию Ростовскому, о чем донес на него один Квартальный Офицер, засвидетельствовав потом и другими, которые все, равно как и Офицер и Поп, бывши с оным раскольником приятели, вместе пили и сами ввели его в такие разговоры. Мудрено ли раскольникам, которые, как известно, и не почитают Дмитрия Ростовского Святым, и негодуют на него, привести на него оскорбительные против него слова? Если за это судить, то всех их, сколько есть, можно вдруг осудить безошибочно; ибо всякий из них, конечно, когда-нибудь оное делал. Однако раскольника того Городовой и Губернский Магистрат присудили по первому пункту Уложения как Богохульника к смертной казни, или, вместо нее, высечь кнутом, вырезать ноздри и, поставив знаки, сослать на каторгу. Теперь дело сие в Уголовной Палате, которая обещает весьма облегчить жребий судимого; но он между тем более года сидит в тюрьме".

Лопухин в письме императрице описывал и еще одну похожую историю:

"Другое дело началось нынешним летом также о раскольнике московском мещанине Осипе Максимове в поношении непристойными словами новописанных икон и обрядов Церкви по новым Никоновским, так называемым раскольниками, книгам, которых они, также известно, что не принимают. На него донесли восемь человек (достойный внимания дух доносительства!) из мещан и другого звания людей, при которых он будто произносил оные поношения в лавке, мимо коей на то время несли иконы. Он отослан из Управы Благочиния к суду в Магистрат, который также его, как Богохульника, осудил к вышесказанному наказанию и внес дело на ревизию в Губернский Магистрат, откуда, слышно, вышло оно в Уголовную Палату; между тем подсудимый в тюрьме, хотя он не признался и в том, что на него те доносчики показали".

Лопухин убеждал императрицу отменить эти чрезвычайно жестокие и непропорциональные вине наказания:

"Вот два дела, которыми я, не зная страждущих и в лицо, и даже никого из знающих их не зная, по одному чувству человеколюбия, очень интересуюсь и не мог и не могу об них слышать без сердечного сострадания! Дела сии должны обращать на себя умы просвещенные и трогать сердца чувствительные. Начальников и судей нельзя винить за такие дела: ибо хотя истинное богохуление и хула святыни состоит, кажется, в хулении существа святости, а не обрядов, каких-нибудь образов и проч., но ведя оные дела порядком судебным, трудно освобождать судимых от строгих слов старинных законов. Но, впрочем, осмелюсь сказать, что, кроме жестокого истязания человечеству, таковая строгость может иметь много злоупотреблений:

1. Бесполезно произведенный ропот и неудовольствие между сотнями тысяч людей.

2. Всех раскольников, коих в Государстве, конечно, есть несколько сот тысяч, можно таким образом легко за разговоры довести до суда и до тюрьмы. Ничего нет легче, как заводить их в речи против трех аминей, против лишнего и, иже, против образов, не бородачами писанных, и тому подобного, а там и выйдет: "Дай, так не донесу", или: "Дай, так выпущу", или: "Дай, так оправлю".

3. Найдутся между глупых раскольников безумцы, которые охотно будут бросаться в тюрьмы и под кнут по суесвятству, и фанатики и плуты, каковых между ими не мало, будут обращать оное в мученичество, и тем укрепится больше фанатизм. Множество может последовать злоупотреблений, которых довольно описать не можно.

Правда, что всякое вранье, для народа соблазнительное, унимать надобно, если только из самых способов унятия не может выйти больше вреда и беспокойства обществу, нежели от оного соблазна. И так мне кажется, что ежели нельзя довольствоваться одним презрением тех глупых раскольнических врак, то, по крайней мере, должно их наказывать как поступки против благочиния, как бесчинства, а не как величайшие злодеяния".

Свое письмо Лопухин написал незадолго до кончины Екатерины II, и это послание не успели доставить императрице. Так что в декабре 1796 года Иван Владимирович доложил свои соображения Павлу I. Император, как вспоминал Лопухин, отнесся к делу с сочувствием, приказал требовать все дела подобного рода в столицу, в Тайную канцелярию, и, как писал сенатор, "изволил весьма облегчить участь сужденных".

И вдруг 14 лет спустя возникло похожее дело со столь же жестоким приговором. Казалось бы, помочь Стрельникову уже нельзя: решение Сената утверждено императором.

"Я узнал уже о сем деле тогда, как Доклад был конфирмован, и узнал только потому, что, увидевши в записке о получаемых в Сенате именных Указах такую конфирмацию за хулу на иконы, полюбопытствовал узнать содержание дела. Я читал его с удивлением и сожалением неописанным. "Ну, ежели ты можешь как-нибудь помочь этому страдальцу и сделать чрез то услугу правосудию, а не употребишь всех возможных к тому способов", говорило мне сердце!"

Сенатор всерьез изучил дело и нашел в нем немало процессуальных ошибок:

"а) Свидетели не все под присягою спрашиваемы, и самый бы надежнейший, старик хозяин, у которого в доме все происходило, спрашиван без присяги. Свидетельство же без присяги, по законам, не приемлется. б) Что будто Стрельников плевал на иконы, о том показала только одна баба и также без присяги. Но свидетельство одного лица, какое бы оно ни было, и хотя бы с присягою, по законам недостаточно. в) Не изыскано: 1. Пьян ли подлинно был Стрельников или нет? 2. Не раскольник ли он? 3. Свидетели не имели ль с ним ссоры, и не мог ли он их чем законно отвести? Приметить должно, что главное свидетельство, на котором основывались, происходило от отца и родных братьев — сынов его".

Кроме того, Лопухин обнаружил несоответствие обвинения букве закона:

"Должно приметить, что всеми статьями законов, к настоящему и подобным делам относящихся, определяются наказания за поношение ругательными словами Святых Угодников, а не икон. В толковании же законов известно, что надобно держаться точных их слов; и особливо, кажется, приятный есть долг человеколюбивого судьи придержаться слова, когда через то можно спасти от гибели человека, не ослабляя силы закона".

А в дополнение к этому сенатор нашел еще одно несоответствие в законах: для одних преступлений нетрезвое состояние обвиняемого служит отягчающим обстоятельством, а для других — смягчающим:

"Есть преступления, которые законами за пьянство не извиняются, однако по Уложению, гл. 21 ст. 69, 72 и 73, даже тот, кто до смерти убьет пьяным делом, наказывается не смертью и гораздо легче, нежели кто бьет с умышления и в трезвом уме. Впрочем, неоспоримо и по опытам известно, что самый благоразумный и добронравный человек может в пьянстве то сделать, чего бы никогда он не сделал в уме трезвом, и что всякому может случиться быть пьяну. О следствиях пьянства то же опять можно сказать, что о бреду в горячке или о приказах в сумасшествии. Не натурально требовать, чтоб горячкою больной не бредил и сумасшедший не проказничал. Законы же земские, человеческие не могут налагать обязанностей, кроме таких, которых исполнение не превосходит натуральные силы и зависит от свободной воли человека. Справедливее закон наказания за самое пьянство, которое есть болезнь произвольная, а не за следствия ее; и в Уставе Благочиния, в статье 256, о воздержании пьянства, наконец, сказано: "Буде же в пьянстве кто учинил проступок или преступление без намерения, да накажется пьянство срочным воздержанием в рабочем доме"".

Картина действительно получалась довольно странной. За преступление в нетрезвом виде наказывают отбыванием небольшого срока в работном доме, а за неосторожные слова — кнутом, клеймением и бессрочной каторгой.

Но на этом изыскания сенатора Лопухина не завершились. Подробно исследовав петровские установления о наказании богохульников, он пришел к выводу, что Стрельникова можно было бы подвергнуть только телесному наказанию, не отправляя на каторгу:

"И так тяжко было бы наказание несчастному Стрельникову, если б и не изуродовав его вырезанием ноздрей и клеймами и не ссылая на каторгу, наказать только кнутом, который есть самая большая степень телесного наказания. Но как я думаю, что сущее есть преступление против человечества — не смягчить наказание, когда самый закон дозволяет, то по неопределенности слова телесным наказанием весьма бы довольно наказать его батогами или плетьми. Когда ж он еще за воровство судится и не оправдается, то несколько бы ударов за глупые его слова велеть ему прибавить в науку и написать, буде годен, в солдаты, а негоден, сослать на поселение; или, может быть, за настоящее преступление, сужденное в Сенате, кроме воровства, о котором судится в своем месте, по прилежнейшему с начала следствия разбору, подвергся бы он только наказанию, в 256 статье Устава Благочиния назначенному как за поступок пьяного. Таким образом молодой человек, довольно наказанный, мог бы годен быть на службу и еще исправиться; что всегда, а не месть одна и терзание, долженствует быть при наказаниях предметом!"

Свои размышления сенатор Лопухин сложил воедино в доклад императору Александру I и добавил в полученный текст весьма важную мысль:

"Правосудие выше законов. Оно есть действие истины вечной и непременной. Законы суть только его орудия. И ежели случится такое, по обстоятельствам своим, дело, что общий на него закон не сообразен самому существу правосудия, то постановление нового на случай сей закона или решение непосредственное такого дела есть обязанность и лучшее право законодательной власти, которая долженствует быть священным гласом правосудия, изрекающим оное в судах и законах. Блистание мудрости в чадолюбивых решениях отеческого сердца столько же украшает законодателя, отца народов, как и праведный меч".

Обычно уже принятые решения императора по уголовным делам не отменялись. Но Лопухин настоял на своем:

"Я написал мемориал, послал его к Министру Юстиции — настаивал; Министр, конечно, к великой и незабвенной для него чести, доложил Императору, не смотря на то, что и Доклад Сената им же для конфирмации поднесен был, и вследствии того дан Сибирскому Генерал-Губернатору Высочайший рескрипт, чтоб, выдержав Стрельникова на каторжной работе один только месяц, обратить в поселенцы".

Как вспоминал сенатор Лопухин, император отменил и клеймение с вырезанием ноздрей:

"Постановление знаков Милосердый Государь изволил отменить еще при конфирмации Доклада, написав на нем, кроме того, "Быть по сему"".

Мягкое наказание

Своими усилиями сенатор Лопухин помог не только Стрельникову, но и многим другим обвиненным в кощунстве. К примеру, в 1817 году Государственный совет рассмотрел во многом похожее дело, в решении по которому говорилось:

"Государственный Совет рассматривал рапорт Правительствующего Сената по делу о казеном крестьянине Пермской Губернии Кунгурского уезда Александре Мичкове, сужденном за произнесение им в пьянстве при ссоре с братом своим за землю богохульных и дерзких против Высочайшей Особы слов; от чего хотя он, Мичков, и отзывался беспамятством, но изобличается бывшими при том свидетелями. Правительствующий Сенат, заключая, что произнесенные Мичковым слова произошли от буйства, пьянством усугубленного, от грубости и свойственного состоянию его совершенного невежества, а не от какого-либо закоренелого в нем зломыслия, полагал наказать его плетьми сорока ударами сколько для того, чтобы он сам восчувствовал дерзость своих изречений, столько и для удержания примером его прочих крестьян в пределах благоразумия, из коих часто выводит их неумеренное употребление горячего вина. Поелику же он, Мичков, есть человек порочный, бывший неоднократно за разные преступления под судом и повальным обыском неодобренный, то посему сослать его в Сибирь на поселение. Государственный Совет, находя заключение Правительствующего Сената об нем, Мичкове, основательным и существу дела сообразным, мнением полагает оное утвердить".

А Александр I наложил на решение следующую резолюцию: "Быть по сему, единственно в наказание за богохульные слова, прощая его совершенно в словах, произнесенных на Мой счет".

Как свидетельствуют документы, со временем наказания за кощунство становились все более мягкими. Так, в 1821 году Государственный совет рассмотрел уже прошедшее Сенат дело однодворца Гранкина, приверженца особо вредной, как тогда считалось, ереси — молоканства. Он, так же как и предыдущие подсудимые, обвинялся в оскорблении святых икон. Его, как и Мичкова, наказали сорока ударами плетьми, но сослали не в Сибирь, а на юг, в Таврическую губернию, чтобы поселить с единоверцами-молоканами.

В дальнейшем смягчение наказания за богохульство привело к тому, что в начале XX века за него карали арестом от трех недель до трех месяцев или, если кощунство считали ужасным, тюремным заключением на срок от четырех до восьми месяцев. Однако даже после такого изменения законодательства суды приговаривали обвиняемых к срокам наказания ниже нижнего предела. Так, в 1911 году студент Деменков на вокзале прилюдно прикурил сигарету от лампады, за что получил наказание в две недели ареста.

Случалось и так, что виновный в кощунстве и вовсе уходил от наказания. Например, в 1909 году в Воронежской губернии полицейский чин, становой пристав, пришел на молебен в храм в подведомственном ему селе с женой и собачкой и встал возле царских врат. Прихожане были возмущены, однако священники, как сообщали газеты, сделали вид, что ничего особенного не происходит. Так что никакого хода дело не получило.

Собственно, как свидетельствовала полицейская статистика, кощунство годами оставалось довольно распространенным преступлением. В 1910 году только в столице за него задержали 3947 мужчин и 299 женщин. Однако никто не пытался превратить их уголовные дела в яркое шоу для всей страны. Ведь власти прекрасно понимали правильность мысли сенатора Лопухина:

"Правда, что всякое вранье, для народа соблазнительное, унимать надобно, если только из самых способов унятия не может выйти больше вреда и беспокойства обществу, нежели от оного соблазна".