Дело о типичном святотатстве

14 копеек украл в церкви в 1818 году обнищавший казак Войска Донского Потап Нехаев. Кражу эту сам он считал пустяшной и вполне обыденной: нужно было безотлагательно вернуть долг. Но за кражу из церкви, за святотатство, по законам Российской империи полагалась максимальная кара — смертная казнь. Однако несоразмерностью преступления и наказания возмутились сами выносившие приговор судьи, и дело Нехаева отправили на рассмотрение в высшие судебные инстанции. Причем подобное решение вполне соответствовало всей предыдущей истории преследования святотатцев. Со времен крещения Руси власть и церковь с немалым трудом искали устраивающие обе стороны меры наказания за святотатство.

ЕВГЕНИЙ ЖИРНОВ

Чуждое преступление

Так уж случилось, что признание святотатства особо тяжким преступлением давалось жителям крещеной Руси с немалым трудом. В отличие, например, от кощунства. С последним все было ясно: сказал богохульные слова, оскорбил Спасителя, Богородицу или святых угодников — получи положенное в таких случаях наказание. Ведь и до прихода христианства действовали практически те же правила: за обиду, нанесенную языческим богам, от жрецов и общины следовали кары.

Но со святотатством дело обстояло совершенно иначе. Даже само название этого вида преступления приживалось на Руси медленно и тяжко. Кража святого — святотатьба — никак не укладывалась в сознание новообращенных христиан. Как можно украсть святое, если оно неосязаемо? Трудно принимали новое понятие и русские князья, а потому в их грамотах использовался другой термин — церковная татьба. Один из главных дореволюционных знатоков вопроса, профессор Императорского Варшавского университета Владимир Владимирович Есипов, считал, что причины неприятия русичами кражи церковного имущества как особо тяжкого преступления лежали в обычаях обитателей Руси и их дохристианских культовых обрядах.

Есипов доказывал, что в отличие от западных славян, а уж тем более древних греков и римлян у русичей не существовало помпезных и богато украшенных культовых сооружений. Поэтому на Руси не было и никаких особых законов, защищавших храмы и их убранство. В Древней Греции, например, кража священных предметов приравнивалась к государственной измене, каравшейся смертной казнью и конфискацией имущества виновного. В Риме виновного в хищении из храма в ранние времена также казнили, а в позднейшие в зависимости от обстоятельств могли депортировать, отправить на рудники, отдать на растерзание зверям, повесить или сжечь. Не менее сурово карали святотатцев и германские племена. Там человека, покусившегося на вещи, пожертвованные богам, подвергали беспощадным пыткам, а затем приносили в жертву обиженному им богу.

Жестокое наказание ожидало святотатцев и в Византии, откуда христианство пришло на Русь. Однако на первых порах русским князьям, как и священноначалию, приходилось прислушиваться к настроениям народа.

"Древние славянские начала,— писал профессор Есипов,— еще были настолько крепки, что князья должны были с ними считаться. У русских славян основою преступления считался вред имущественный или личный. Понятие вреда у русских славян почти вовсе исключало понятие греха... Поэтому и на святотатство древняя Русь смотрела главным образом с точки зрения его вредоносности, а не с точки зрения его греховности. Греховность являлась лишь причиною выделения святотатства из ведения светской власти в ведение церковной власти".

Правда, в передаче церковному суду дел о святотатстве присутствовало некоторое лукавство. По законам крестителя Руси великого князя киевского Владимира Святославича, церковная татьба являлась одним из видов квалифицированных краж, выражаясь современным языком. А потому дела о ней рассматривались самим князем или назначенными им людьми из числа особо доверенных слуг — тиунов, но обязательно в присутствии представителя церкви. В итоге за посягательство на храмовое имущество виновный приговаривался к штрафу в пользу церкви, а меру наказания за кражу определял в зависимости от обстоятельств дела князь или тиун.

Позднее, при наследниках Владимира Святославича, дела о святотатстве полностью передали в ведение церковного суда. Но власти не забывали и о своих правах в деле наказания святотатцев. Так, меру наказания для них внесли в Псковскую судную грамоту, создававшуюся с конца XIV века и утвержденную псковичами на вече в 1467 году. Там ясно говорилось о том, что наказанием за это преступление будет смерть: "а храмскому татю живота не дати". А в 1497 году то же положение перекочевало в Судебник великого князя московского Ивана III, причем святотатцы попали в число важнейших государственных преступников:

"А государскому убойце и коромольнику, церковному татю и головному, и подметчику, и зажигальнику, ведомому лихому человеку живота не дати, казнити его смертною казнию".

В последующие годы и века это положение перекочевывало из одного русского свода законов в другой. Его подтверждали и Иван Грозный, и его сын Федор Иоаннович, и первые Романовы: в Соборном уложении 1649 года присутствовало повеление казнить церковных татей. Однако в 1667 году во время церковного собора вдруг возник вопрос о святотатцах. Оказалось, что в тюрьмах содержится множество обвиненных в кражах из храмов. Но судебная власть не могла вынести им приговор по весьма прозаической причине: воры выносили из храмов не только освященные и принадлежавшие церкви предметы, но и вещи, отданные прихожанами на хранение. Кроме того, некоторые преступники попались на незначительных кражах из церкви, так что смертная казнь вряд ли могла служить адекватной мерой наказания.

После изучения вопроса церковный собор 1667 года рассудил, а собор 1669 года подтвердил следующее решение:

"Аще кто пойдет нощию в святилище и приступит ко Святому Престолу и крадет освященные вещи, да отсечется глава его; аще кто и в день от церкви крадет нечто ради убожества своего, да биют его впервые до ста ударов, по рассуждению крадомых вещей; аще ж есть много крадомое, да будет осужден в ссылку; аще ли кто украдете ничто, ежели Богу неосвященно, а поставлено в церкви сохранения ради, таковый не святотатец именуется, но токмо тать".

Казалось бы, после такого разъяснения все должно было встать на свои места. За кражу священных предметов — смертная казнь, за мелкую кражу по бедности — телесное наказание, за более крупную — ссылка, а за кражу из храма имущества прихожан — наказание как за обыкновенную кражу. Однако правила эти, как считали историки права, относились только к церковнослужителям. А для всех остальных наказание за всякую кражу из церкви сохранялось в неизменном виде. За любую — смертная казнь.

Правоту исследователей подтверждал боярский приговор, принятый в 1683 году, в период двоецарствия Петра Алексеевича и Иоанна Алексеевича под присмотром их сестры царевны Софьи. В документе говорилось:

"По указу Великих Государей Бояре, слушав докладной выписки в Комнате, приговорили: церковному татю Никитке Васильеву учинить казнь и впредь церковным татям чинить смертную казнь по Уложению".

После того как Петр I стал единственным самодержцем, он не стал ничего менять в наказаниях святотатцев: их по-прежнему казнили. Только их, как и богохульников, перестали сжигать, а, как предписывал Воинский устав 1716 года, начали колесовать:

"Кто церкви или иные святые места покрадет, или у оных что насильно отнимет... оный имеет быть лишен живота, и тело его на колесо положено".

Детское прегрешение

Казалось бы, судьба святотатцев была определена Петром I на многие годы вперед, ведь положения его Воинского и Морского уставов продолжали действовать на протяжении целого века. Однако в русском праве не меньшее значение имели указы, принимавшиеся в связи с разнообразными частными случаями и порой довольно значительно менявшие действующее законодательство.

Так, в 1774 году возникло дело двух подростков из Малороссии — 11-летнего Федора Похиленка и 14-летнего Якова Карафетенка. Эти юноши залезли в церковь и украли довольно значительную по тем временам сумму — 2 руб. 11,5 коп. Петровский закон не делал для них никаких исключений, и юным святотатцам грозила смертная казнь. Или ее замена битьем кнутом, вырыванием ноздрей, клеймением и вечной каторгой. Но 30 ударов кнутом ни один из них не выдержал бы, то есть подобное смягчение наказания означало для них только смену способа исполнения смертного приговора.

Члены Малороссийской коллегии, рассматривавшей дело, сочли, что наказание не соответствует тяжести преступления. Ведь в ходе проведенного опроса соседей подростков — повального обыска — все допрошенные сказали, что прежде ничего подобного за ними не замечалось. Поэтому дело юных святотатцев, как сомнительное и требующее разъяснений, отправили в Санкт-Петербург, в Правительствующий сенат.

Дело даже на первый взгляд представлялось далеко не простым. Петровские уставы не делали для святотатцев никаких послаблений и исключений. Однако среди несметного количества указов по частным случаям нашлось несколько документов, позволявших посмотреть на вопрос с несколько другой точки зрения.

В 1744 году, в правление императрицы Елизаветы Петровны, возникло дело крестьянской девушки Прасковьи Федоровой, убившей соседских девочек шести и двух лет. Поскольку убийце самой было 16, возник вопрос о мере наказания, и в ходе его рассмотрения Правительствующий сенат решил приравнивать юных святотатцев к молодым преступникам, совершившим умышленные убийства. В принятом указе говорилось:

"Чинить с ними следующее: которые такие малолетние явятся в святотатстве и коснутся Святому алтарю, також в смертных убийствах и в поджегах, и в том оные будутъ изобличены или и сами в распросах повинятся (однакож при таких распросах плетьми, батогами и другим ничем их не бить, дабы они от малолетства своего, не имея в себе еще крепости, не стерпя те побои, со страха напрасно кого не оговаривали), оным за такие их важные вины чинить наказание на публичном месте, бить плетьми, и заковав в ножные железа, ссылать в дальние, мужеска пола в мужеские, а женска в девичьи монастыри на 15 лет, где их содержать под крепким караулом безысходно из монастыря, и во все те 15 лет употреблять их во всякие монастырские тяжкие работы, чтоб они никогда праздны не были; и при том им толковать, что такая им работа определена за их тяжкий пред Богом грех и пред Ее Императорским Величеством тяжкую ж вину, за которою они по Государственным правам подлежали смертной казни, и от того только для их малолетства они освобождены, и чтоб они о том их согрешении прилежно у Бога просили прощения; и того ради они, равно яко и монахи, повседневно ходили б в церковь к вечерне и утренне к правилу и к Божественной Литургии; чего смотреть и наблюдать тех монастырей (в которые оные сосланы будут) властям, и по должности Христианской их исправлять и наставлять, чтоб во всем имели Богоугодное житие; а по прошествии тех 15 лет таких ссыльных из тех монастырей свобождать и отсылать в те места, откуда кто прислан, а из тех мест отпускать их на прежние жилища, где быть им вечно, и ни к каким делам (ни на какие должности.— "Деньги") не определять, а при том выпуске им накрепко на письме подтвердить, чтоб они то свое согрешение памятовали до смерти своей и впредь бы от подобных тому предерзостей весьма остерегались; ибо, буде и за тем паки явятся в таких же предерзостях, то с ними уже поступлено будет по Государственным правам без всякой пощады".

Исключение делалось только для самых юных преступников:

"Малолетных как мужеска, так и женска пола считать таких, коим от рождения еще 12 лет не исполнилось, и в таковые лета, ежели кто за смертное убийство или за другие тягчайшие вины подлежать будет пыткам и смертной казни или наказанию кнутом, таковых по подлинному свидетельству лет их и учиненных ими вин от пытки и смертной казни и от наказания кнутом свобождать, а поступать с ними по вышеписанному Правительствующего Сената с Коллегиями мнению, только в монастыри посылать таких малолетных на 7 лет, а не на 15".

Получалось, что Федор Похиленок должен был отправиться в монастырь на семь лет, а Яков Карафетенок — на 15. Однако существовал и другой прецедент. В 1767 году в решении Правительствующего сената по делу о молодом святотатце говорилось:

"Правительствующий Сенат, по доношениям Севской Провинциальной Канцелярии и по рапортам Главной Артиллерии и Фортификации Конторы, с приложениями, о содержащемся в Севской Канцелярии бывшем в Артиллерийском Инженерном Корпусе учеником и потом в 1763 году определенном в Киевский гарнизон к Артиллерийской команде ротном писаре Николае Богуше, который оказался в краже им, Севского уезда, в Камарицкой волости, села Залипаева, у попа Степана Антонова лошади и в том же селе из церкви образов, риз и прочей утвари, с чем он Богуш и пойман и допросами в тех кражах винился, от роду ж ему Богушу в то время было 16 лет; Приказали: помянутому писарю Богушу за те учиненные им кражи, в рассуждение тогдашних его несовершенных лет, по рассуждению Сената, учинить наказание батоги и отослать для определения в Киевский гарнизон в Артиллерийской команде, куда он и прежде отправлен был, для определения в службу".

Учитывая этот законодательный акт, святотатцам из Малороссии могла грозить только порка. Но при рассмотрении их дела сенаторам пришлось принимать во внимание еще одно обстоятельство. Кража на сумму более 2 руб. в то время расценивалась как кража в особо крупном размере и каралась смертной казнью. А подростки превысили предел на 11,5 коп. После подробного рассмотрения дела Сенат пришел к выводу, что с юными святотатцами следует поступить таким образом: отдать их под суд и руководствоваться при этом статьей петровских уставов, описывающих наказание для малолетних воров. Этой статьей предписывалось — для детей дворянских — обязывать их родителей или родственников выплатить за украденное в двойном размере. А если денег не найдется, отдать провинившегося в любую работу, взимая из его жалованья в пользу обворованного 50 коп. ежегодно. Если же воришка был из податных сословий, то вместе с выплатой назначалось и телесное наказание. Причем сенаторы указали, что руководствоваться нужно статьями закона 1765 года, гласящими, что с 10 до 15 лет виновный наказывается розгами, а с 15 до 17 — плетьми.

Конечно же, наказание для двух святотатцев оказалось суровым, но не смертельным. Главное же — из незыблемых правил о наказаниях за святотатство появилось первое исключение, закрепленное несколькими указами, вслед за которыми стали появляться другие.

Казачье заблуждение

Затем возник вопрос: любая ли кража из церкви должна признаваться святотатством? И возник он в Сенате в 1808 году в ходе рассмотрения очередного святотатственного дела. Суть его была простой. Сын священника Белявский украл из церкви 10 руб., хитон с престола, две белые простыни, шелковый платок и из-под Евангелия — пелену. Вина его была ясна, наказание в общем-то тоже. Но у министра юстиции империи князя Петра Васильевича Лопухина появились сомнения: все ли украденные Белявским вещи следует относить к священным, кража которых и есть святотатство? И какие именно вещи следует относить к священным? Князь Лопухин направил запрос в Святейший синод, члены которого рассмотрели проблему в подробностях и до глубины. Решение их гласило, что все вещи, находящиеся в церкви и принадлежащие ей,— вещи освященные и их кража по-прежнему должна рассматриваться как святотатство.

"Из сего исключаются,— говорилось далее в определении Синода,— те вещи, кои хотя и находятся в церкви, но принадлежат не ей, а частным людям, кои, для сохранения их, в оную иногда поставляют; крадущие таковые вещи не должны быть почитаемы святотатцами".

Так появилось еще одно исключение, которое вскоре дополнилось уточнением — и вновь после рассмотрения конкретного дела. В 1810 году Тобольская уголовная палата рассматривала дело о крестьянине, который украл мелочь из ящика для пожертвований, поставленного у часовни. Естественно, по закону его полагалось казнить или отправить на вечную каторгу после наказания кнутом, клеймения и вырывания ноздрей. Но судьи вновь засомневались в том, что мелкая кража заслуживает подобной кары. Однако в этом случае сенаторы и новый министр юстиции Иван Иванович Дмитриев запросили мнение священноначалия и приняли следующее решение:

"Он Г. Министр Юстиции сносился с Г. Обер-Прокурором Святейшего Синода Князем Голицыным, дабы он представил на разрешение Святейшего Синода следующий вопрос: в равной ли степени святотатством должно считать похищение церковных принадлежностей, вне церкви находящихся, или как обыкновенную кражу вещей простых, за кои наказание полагается соразмерно цене покраденного? В ответ на сие Князь Голицын уведомил, что Святейший Синод, согласно постановлению своему о святотатцах, полагает: похищение всякого рода вещей, принадлежащих церкви, хотя и вне оной находящихся, но посвященных ей, признавать в равной степени со святотатством".

Однако остался другой вопрос: нужно ли сурово наказывать за кражу принадлежащих церкви мелких сумм? Взялись за него в 1817 году в процессе изучения дела донского казака Нехаева. Министр юстиции князь Дмитрий Иванович Лобанов-Ростовский докладывал Сенату:

"Войсковая Канцелярия войска Донского, по рассмотрении дела о служилом казаке Потапе Нехаеве, сужденном в краже из церкви 14 копеек модною монетою, приговорила его к наказанию кнутом 30 ударами, с вырезанием ноздрей и с постановлением указных знаков и к ссылке в каторжную работу.

Прокурор Войсковой Канцелярии, находя решение ее основанным на законах, но по описываемым им причинам признавая дело сие сомнительным, а подсудимого заслуживающим снисхождения и облегчения его участи, представлял об оном мне, на основании Высочайшего повеления, чтобы Губернские Прокуроры о всех подобных сомнительных делах заблаговременно доносили Министру Юстиции для облегчения страждущего человечества; о чем довел до сведения Генерал-Майора Радионова, председательствовавшего в Войсковой Канцелярии за смертью Войскового Атамана Графа Платова.

Из рапорта Прокурора видно было, что Нехаев от роду 47 лет; в продолжении службы вел себя похвально, в нескольких сражениях против Турок и Французов отличался храбростию; на месте жительства в пороках не замечен, кроме того что по временам предается пьянству, женат, весьма беден, и показал в допросе, что он взял означенные деньги по крайней бедности, для заплаты долга кузнецу, и что поступка сего не почитал кражею, а еще менее святотатством, и не знал, сколь тяжкое положено за сие наказание, ибо ему никогда и воинских артикулов читано не было.

По уважению сих обстоятельств, считая заключение Прокурора основательным, представлял я об оных Комитету Гг. Министров с мнением моим, что достаточно бы было вменить Нехаеву в наказание долговременное тюремное содержание и за тем оставить его свободным с подтверждением, чтобы впредь на подобные поступки не отваживался под опасением вящего взыскания, а вместе с тем предписал Прокурору предложить Войсковой Канцелярии, чтобы исполнение по приговору ее было остановлено впредь до разрешения.

Комитет Гг. Министров полагал утвердить означенное мнение мое, на что испросить Высочайшее соизволение; а Государь Император положение Комитета Высочайше утвердить соизволил".

Так появился еще один прецедент, уточнявший петровские положения о наказаниях святотатцев. Однако самое любопытное заключалось в том, что отечественное законодательство, проделав огромный путь, вернулось к тому, что установил собор 1667 года.

Одновременно при Александре I предпринимались попытки создать новое уложение о наказаниях, включающее в себя в том числе и смягченные кары для святотатцев. Однако все они не имели успеха. Некоторые из законопроектов высокопоставленные чиновники сочли слишком прогрессивными для России, поэтому их решено было отложить на неопределенное время. Другой причиной торможения работы стало опасение, что государственная машина, пусть шатко и валко работающая по старым законам, при переходе к новой системе может попросту рухнуть. А потому работа над новым сводом законов затянулась на долгие годы. Появившийся же в 1845 году свод представлял собой собрание противоречащих друг другу постановлений, взятых из разных указов и решений.

Раздел о святотатстве оценивал профессор Есипов:

"Святотатством почитается похищение церковных вещей и денег как из самых церквей, так и из часовен, ризниц и временных и постоянных церковных хранилищ, хотя бы они и вне церкви состояли. Это определение ограничено следующими отрицательными признаками. Святотатством не почитается: 1) кража вещей, хотя и в церкви находящихся, но принадлежащих не ей, а частным людям; 2) кража церковных вещей из частных домов, где оные случайно могут находиться; 3) растрата и похищение сумм, собранных на содержание монастырей и монашествующих. Наряду с святотатством стоит разрытие могил и ограбление мертвых тел. Что касается наказания, то, по Своду Законов, за святотатство виновные подлежат лишению всех прав состояния, наказанию кнутом и ссылке в каторжную работу".

В последующие годы законодательство о святотатстве много раз подвергалось критике за устарелость и несоответствие духу нового времени. Его изменяли, но все равно наказание за святотатство оставалось одним из самых суровых в имперском законодательстве. За кражу церковного имущества с отягчающими обстоятельствами полагалось до 15 лет заключения, что, правда, ничуть не снижало количества краж из церквей. Если просмотреть газеты начала XX века, можно лишь удивиться тому, как часто и успешно воры в неурочное время посещали храмы. Самым распространенным видом проникновения в церкви долго оставался взлом купола. Не менее часто преступники прятались в храме и, дождавшись ухода всех священников и служителей, забирали все, что им приглянулось.

Несколько лет спустя после революции святотатство напрочь исчезло из криминальной хроники. Причем не только потому, что атеистическая власть не внесла подобную статью в Уголовный кодекс, но и потому, что большевики решили изъять церковные ценности в организованном порядке. В 1922 году Ленин писал:

"Нам во что бы то ни стало необходимо провести изъятие церковных ценностей самым решительным и самым быстрым образом, чем мы можем обеспечить себе фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей (надо вспомнить гигантские богатства некоторых монастырей и лавр). Без этого фонда никакая государственная работа вообще, никакое хозяйственное строительство в частности и никакое отстаивание своей позиции в Генуе в особенности совершенно немыслимы. Взять в свои руки этот фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей (а может быть, и в несколько миллиардов) мы должны во что бы то ни стало. А сделать это с успехом можно только теперь. Все соображения указывают на то, что позже сделать нам этого не удастся, ибо никакой иной момент, кроме отчаянного голода, не даст нам такого настроения широких крестьянских масс, который бы либо обеспечивал нам сочувствие этой массы, либо, по крайней мере, обеспечил бы нам нейтрализирование этих масс в том смысле, что победа в борьбе с изъятием ценностей останется безусловно и полностью на нашей стороне. Один умный писатель по государственным вопросам справедливо сказал, что, если необходимо для осуществления известной политической цели пойти на ряд жестокостей, то надо осуществлять их самым энергичным образом и в самый краткий срок, ибо длительного применения жестокостей народные массы не вынесут. Это соображение в особенности еще подкрепляется тем, что по международному положению России для нас, по всей вероятности, после Генуи окажется или может оказаться, что жестокие меры против реакционного духовенства будут политически нерациональны, может быть, даже чересчур опасны. Сейчас победа над реакционным духовенством обеспечена нам полностью".

После изъятия церковных ценностей брать в храмах стало нечего, а то, что и появлялось, немедленно становилось добычей вездесущих фининспекторов и местных властей, придумывавших для священства и верующих все новые и новые виды обложений и сборов. Так что само понятие святотатства лишилось своего смысла — его начали путать с кощунством и богохульством и продолжают путать по сей день.