Двойное дно Парижа

В двух словах про его, кавалера ордена Почетного легиона, кавалера ордена Искусств и литературы, лауреата Большой национальной премии по фотографии, вклад в искусство не расскажешь. В великолепной венгерской пятерке его роль — самая неоднозначная. Если Мохой-Надь — это авангард, Кертес — композиция, Мункачи — движение, Капа — война, то Брассай — это не пойми что. Сюрреализм. Или просто поэзия. Фотографией он занялся всерьез, когда ему было под тридцать. Не прошло и четырех лет, как он выпустил едва ли не самую знаменитую фотокнигу всех времен и народов, «Ночной Париж». Эта история мгновенной славы — прозвище «глаз Парижа», придуманное Генри Миллером, навечно закрепилось за Брассаем — будет бесконечно соблазнять начинающих фотографов. Тут стоит напомнить некоторые подробности.

Профессионально фотографии Дьюла Халас (1899–1984), уроженец трансильванского Брашова, теперь румынского, тогда венгерского, от венгерского названия которого был образован его псевдоним, обучался не у кого-нибудь, а у Кертеса. Кертес якобы и сказал ему, что фотография — его призвание. Впрочем, Пикассо потом говорил ему, что фотография — его глупость, а призвание у него совсем другое. Но Брассай поверил именно соотечественнику. Поначалу он вообще больше вращался среди своих, мадьяр-эмигрантов, и в Берлине, и в Париже, зарабатывая на жизнь журналистикой и уча французский, как гласят предания, по «A la recherche du temps perdu». У него было легкое перо, и читать его прозу, мемуарную по большей части, одно удовольствие — кажется, дар слова достался ему по наследству от отца, профессора филологии, приезжавшего в начале века читать курс в Сорбонну. Приезжавшего с семьей, так что город, позже прославленный им и прославивший его, будущий Брассай увидел еще ребенком. К фотографам-соотечественникам он сперва и обращался, когда редакторам требовались снимки к его газетным статьям. Вскоре качество чужих иллюстраций перестало удовлетворять автора текста, и он сам взялся за камеру, которую раньше презирал, как и положено художнику. Потому что Брассай по основному образованию — до войны он учился живописи и скульптуре в Академии художеств в Будапеште, а после, отстрелявшись в рядах австро-венгерской кавалерии, продолжил штудии в Высшей школе искусств в Берлине — был художник. Глаз художника, дар литератора и уроки великого Кертеса... И еще, конечно, Монпарнас в его золотые годы. И еще — неплохая компания плохих мальчишек: Генри Миллер, Пикассо, Дали, Бретон, Батай, Кокто, Жене... Сочетание всех этих факторов и дает такую книгу, как «Paris de nuit». Такую, чтобы вместе с «Тропиком Рака» и «Праздником, который всегда с тобой» образовать популярную туристическую трилогию, легшую в основу мифа о «Париже великой эпохи».

«Ночной Париж» многоликого Брассая, фотографа бретоновского «Минотавра» и многолетнего сотрудника Harper's Bazaar, иллюстратора Превера и репортера Life — это городок в табакерке с двойным дном. Пустынный, потому что ночной, утонувший в слегка старомодном пикториалистском тумане, растворившийся в призрачном свете фар и газовых фонарей, разрисованный сложными кривыми тротуаров, бульваров и набережных — Брассай все же был выдающийся график, Пикассо как раз и советовал ему не валять дурака с камерой, а заняться рисунком. Но этот вроде бы глубоко интимный портрет Парижа оказывается всего лишь видом снаружи, внутри же спрятан второй, настоящий, если в сюрреалистических снах есть что-то настоящее, город. Город ночных кафе и борделей, наркоманов и сутенеров, шлюх и гомосексуалистов, уличных банд и гуляк, пожилых расфуфыренных нимфоманок за столиком и усталых стриптизерш за сценой, продажных поцелуев, отраженных в зеркале дешевого номера, и дряблых задниц проституток, вышедших на парад перед клиентом в чем мать родила, но на шпильках. Город в аромате гашиша и сифилиса — «чрево Парижа» вспорото, и из него кишками вываливается бессознательное. Если в литературе Брассай был недюжинный прозаик, то в фотографии — поэт. Виртуоз «автоматического письма», первый опыт которого пережил вместе с Дали, когда снимал для него «непроизвольные скульптуры» — серию со скомканными автобусными билетиками и извлеченными из карманов катышками, материальными следами невротической работы подсознания. Строки «автоматического письма» он наловчился считывать прямо со стен, став едва ли не первым художником мира, обратившим внимание на городские граффити — в изначальном смысле слова, то есть на заборные каракули, в наскальных образах которых проступает нечто первобытное, из области тотема и табу.

Ретроспектива Брассая в Москве — не первая, в 2006-м его снимки уже привозили на Фотобиеннале. На этот раз обещают чуть больше: не только фотографию — ночной и тайный Париж, обнаженных в будуарах, авангардистов в мастерских, граффити и «непроизвольные скульптуры»,— но и графику со скульптурой. Но и без новинок, скульптурной «Головы Пикассо», например, Брассай — это праздник. Который не всегда с нами.

Москва, Мультимедиа Арт Музей, до 14 октября