"Велел его Князь Дмитрия выдать Борису головою"

370 лет назад, в 1642 году, ушел из жизни спаситель России князь Дмитрий Пожарский, прославленный всеми, но вскоре жестоко униженный царем в ходе нескольких местнических склок. Руководитель историко-архивной службы ИД "Коммерсантъ" Евгений Жирнов разбирался в странном отношении к национальному герою.

"И меньше его быть невместно"

11 июля 1613 года в Москве произошло два весьма примечательных события. Первое известно всем, кто мало-мальски знаком с отечественной историей: Михаил Федорович, первый самодержец из династии Романовых, в Успенском соборе Московского Кремля венчался на царствие. А второе событие стало прямым следствием первого. В ознаменование коронации новый царь раздавал приближенным и всем тем, чьими трудами он оказался на троне, разнообразные дары и милости. В том числе жаловал наиболее отличившимся высший служилый титул Руси — звание боярина. В Разрядной книге, куда заносились события подобного рода, о том дне рассказывалось так:

"А идучи в Соборную церковь, был Государь в золотой в подписной палате и пожаловал Государь в Бояре Стольника Князь Ивана Борисовича Черкасского, а у сказки стоял Боярин Василий Петрович Морозов, а сказывал Думный Разрядный Дьяк Сыдавной Васильев".

Объявление боярином князя Черкасского прошло без каких-либо происшествий. Ведь Иван Борисович по праву слыл ближним человеком царя и приходился ему двоюродным братом. Так что ни у кого, включая возглавлявшего церемонию (стоявшего у сказки) боярина Морозова, возражений не было. Но во время следующего пожалования в бояре случился конфуз. Высший чин получал недавний глава народного ополчения освободитель Москвы от поляков князь Пожарский.

"Того ж дни,— говорилось в Разрядной книге,— пожаловал Государь в Бояре Стольника Князя Дмитрия Михайловича Пожарского, а у сказки стоял Сокольничий и Думный Дворянин Гаврило Григорьевич Пушкин, а сказывал Думный Разрядный Дьяк Сыдавной Васильев".

Однако Пушкин счел, что участие в церемонии возвышения народного героя и спасителя страны позорит его родовую честь (отечество), поскольку его предки всегда занимали посты (места) выше предков князя Пожарского. А кроме того, еще при царе Василии Шуйском между двумя родами начался спор о старшинстве. Запись в разрядной книге гласила:

"И Гаврило Пушкин бил челом Государю в отечестве на Князя Дмитрия Пожарского, что ему Князь Дмитрию сказывать Боярство и меньше Князь Дмитрия быть невместно, потому что родители их меньше Пожарских нигде не бывали; меньшой его Гаврилов брат, Ивашка Михайлов сын Пушкин, бил челом при Царе Василии Ивановиче на Князь Дмитрия о суде, и суд посямест не вершен".

Молодой царь стал на сторону освободителя Москвы. Михаил Федорович не принял отказа Пушкина от поручения и велел на время коронации забыть все споры о местах и прочих проявлениях местничества:

"И Государь Царь и Великий Князь Михайло Федорович всея Руси указал для своего Царского венца во всяких чинах быть без мест, а не для Гаврилова челобитья, а челобитье всех велел отставить. И Думному Разрядному Дьяку Сыдавному Васильеву приказал Государь в те ж поры при всех Боярах, велел в разряд записать. И по Государеву указу Думный Дворянин Гаврило Пушкин да Думный Дьяк Сыдавной Васильев Князь Дмитрию Пожарскому Боярство сказывали".

Запись происшествия в Разрядную книгу стала для всех Пушкиных настоящим позором. Ведь они объявляли о своем старшинстве над Пожарскими, и вдруг факт их равенства или даже более низкого положения в иерархии остался зафиксированным навсегда. Но пять месяцев спустя произошло событие, пролившее бальзам на их израненное родовое самолюбие.

6 декабря 1613 года князь Пожарский, видимо уверовав в неизменность царского благоволения, решил вступить в новую местническую свару:

"Того ж дни пожаловал Государь в Бояре Бориса Михайловича Салтыкова, а у сказки велел Государь стоять Боярину Князь Дмитрию Михайловичу Пожарскому, а сказывати Думному Дьяку Сыдавному Васильеву. И Боярин Князь Дмитрий Пожарский бил челом Государю, что ему Борису Салтыкову Боярство сказывать и меньше его быть невместно".

Дмитрий Пожарский верил в свой успех еще и потому, что его челобитная подкреплялась серьезными аргументами. Но на деле все оказалось не так просто.

"Ни на кого не встречается столько челобитий"

В местнических делах, обоснованно считавшихся весьма и весьма запутанными, с давних времен пытались навести порядок и придать правилам о них стройность и логичность. Знаменитый русский историк профессор Московского университета Василий Осипович Ключевский объяснял их существо следующим образом:

"В Москве XVI в. при замещении высших должностей служилыми людьми соображались не с личными качествами назначаемых, а с относительным служебным значением фамилий, к которым они принадлежали, и с генеалогическим положением каждого из них в своей фамилии. Князья Одоевские на службе по одному ведомству вообще ставились выше Бутурлиных: таково было взаимное иерархическое отношение обеих этих фамилий. Но старшие Бутурлины могли приближаться к младшим князьям Одоевскими и даже равняться с ними, и сообразно с тем менялось их служебное соотношение. Значит, каждая родословная фамилия и каждое отдельное лицо такой фамилии занимали определенное и постоянное положение среди других фамилий и отдельных лиц, с которым должны были сообразоваться их должностные назначения и которое, следовательно, не зависело от этих назначений. Иерархическое отношение между сослуживцами не устанавливалось при их назначении на должности по усмотрению назначавшей их власти, а заранее указывалось помимо нее фамильным положением назначаемых. Это фамильное значение лица по отношению к другим лицам как своей собственной, так и чужих фамилий называлось его отечеством. Это значение приобреталось предками и становилось наследственным достоянием всех членов фамилии".

А о самих правилах Ключевский писал:

"По двойственному назначению отечества, указывавшего отношение лица к его родичам и чужеродцам, и местнический счет был двоякий: простой — по родословцу, или лествицею, и двойной — по родословцу и по разрядам вместе. Разрядами назывались росписи назначений на высшие должности придворные, по центральному и областному управлению, начальниками приказов, т. е. министерств, наместниками и воеводами городов, также полковыми походными воеводами и т. п. Эти записи велись в Разрядном приказе, соответствующем нынешнему Военному министерству или, точнее, Главному штабу, и сводились в погодные разрядные книги. Счет по родословцу определял генеалогическое отношение лица к его родичам; этот счет был снят с отношений между членами старинного русского дома, т. е. семьи, состоявшей из отца с женатыми сыновьями или из живших вместе родных братьев с семействами. Члены такой сложной семьи строго соблюдали отношения старшинства, выражавшиеся, между прочим, в их рассадке за обеденным столом. Возьмем семью из родных братьев с детьми. Первое место принадлежало старшему брату, домохозяину, большаку, два за ним следующие — двум его младшим братьям, четвертое место — его старшему сыну. Если у большака был третий брат, он не мог сесть ни выше, ни ниже старшего племянника, был ему ровня (ровесник). Это равенство указывалось, вероятно, обычным порядком нарождения: четвертый брат рождался обыкновенно около времени появления на свет первого сына у старшего брата и потому отчислялся уже ко второму поколению — детей, тогда как три старших брата составляли первое поколение — отцов. Таким распорядком мест объясняются основные правила местнической арифметики. По этой арифметике старший сын от своего отца — четвертое место, т. е. между тем и другим должны оставаться два свободных места для второго и третьего отцова брата. Каждый следующий брат местом ниже предшествующего старшего, значит, родные братья садятся рядом в порядке старшинства. Из этих двух правил вытекало третье: четвертый из братьев или третий дядя равен старшему племяннику. Это правило выражалось формулой: "первого брата сын четвертому (считая и отца) дяде в версту", т. е. сверстник, ровня, ровесник (верста — мера, уравнение). Значит, они не сидели рядом, а должны были сесть врозь или насупротив. Общее основание этих правил: отечество каждого из родичей определялось его сравнительным расстоянием от общего предка. Это расстояние измерялось особыми местническими единицами — местами. Отсюда и самое название местничества".

При новых назначениях, как писал Ключевский, действовали следующие правила:

"Если члены двух разных фамилий назначались на службу, где они должны были действовать вместе с подчинением одного другому, они для проверки назначения высчитывали, какое между ними расстояние по служебному отечеству, принимая за основание обыкновенно службу своих "родителей", т. е. родственников по восходящей линии, как прямых, так и боковых. Для этого они брали разряды и искали в них случая, прецедента, такого назначения из прежних лет, где бы их предки также назначены были служить вместе. Встретив такой случай, они вычисляли ранговое расстояние, какое лежало между доставшимися их родителям должностями. Это расстояние принималось за основание для учета служебного отношения обеих фамилий, их сравнительного отечества, фамильной чести. Определив это отношение фамилий по разрядам, оба назначенных "совместника" брали свои родословные и по ним высчитывали свое генеалогическое расстояние каждый от того своего предка, который встретился на службе в найденном случае с предком другого совместника. Если расстояние это было одинаково у обоих совместников, то они могли быть назначены на такие же должности, т. е. с таким же иерархическим расстоянием, какое было между должностями их предков. Но если один из совместников дальше отстоял от своего предка, чем его соперник от своего, он должен был спуститься ниже соперника на соответствующее число мест".

А при спорах о делах местничества учитывалось еще и то, были ли прежде между родами споры, кто признан правым, кто понес наказание за неправедное местничество и каким оказалось это наказание. Виновного могли приговорить к денежному штрафу, телесному наказанию, тюрьме или, что считалось самым позорным, выдать головой — отдать во власть сопернику.

Исходя из совокупности всех правил князь Пожарский имел незыблемую позицию. Как указывалось в Разрядной книге, во время разбирательства он изложил свои аргументы:

"И Князь Дмитрий спрашиван: по каким случаям ему меньше Бориса Михайловича Салтыкова быть невместно? И Князь Дмитрий сказал, меньше ему быти нельзя, потому что Князь Григорий Княж Петров сын Ромодановский в роду его Князь Дмитрия меньше, а был больше Григорья Мещанинова Морозова, а Григорий Морозов в своем роду таков Михайло Глебов Салтыков, а Михайло Глебов ему Борису дядя, а больше его тремя месты. Да Князь Дмитрий же бил челом Государю: сказывал Боярство Князь Ивану Одоевскому Князь Володимир Долгорукой, а ему велено Боярство сказывать Борису Салтыкову, и ему Князь Володимира меньше быть невместно, потому что Князь Володимир Долгорукой выдан головою дяде его Князь Дмитриеву Князь Петру Пожарскому, дядя его Князь Петр во его роду меньше его Князь Дмитрия".

Местнические дела иногда разбирали в Разрядном приказе, иногда — назначенные для этого случая бояре. Но всегда окончательное решение оставалось за царем. И с его помощью неправый иногда становился правым. К примеру, Иван Грозный в считанные годы поднял своего любимца Бориса Годунова к самым вершинам служилой иерархии. Известный русский историк Дмитрий Александрович Валуев, подробно исследовавший Разрядные книги, писал:

"По одним разрядным можно уже проследить, как постепенно возвышались Годуновы над другими родами,— покровительствуемые Грозным Царем. Ни на кого не встречается столько челобитий, сколько на Годуновых, но они, однако ж, везде были оправлены (оправданы.— "Власть")".

Возможно, Пожарский прекрасно это понимал и рассчитывал, что царь Михаил Федорович, сделавший его боярином, поможет народному герою и любимцу продвинуться еще выше. Но, очевидно, слава Пожарского становилась слишком опасной для молодого царя.

"За бесчестье послать в тюрьму"

Для разбора дела собрали все заинтересованные стороны, включая князя Владимира Долгорукова, историю которого князь Пожарский использовал в качестве весомого аргумента. Долгоруков объявил все сказанное Пожарским ложью:

"А боярин Князь Володимир Долгорукой бил челом Государю на Боярина на Князь Дмитрия Пожарского, что тем его Князь Дмитрий бесчестит, сказывает, что будто он Князь Володимир Долгорукой выдан головою дяде его Князь Петру Пожарскому, и то он говорит ложь, и про то б Государь велел сыскать свои Государевы разряды".

Не остались в стороне и Салтыковы, на которых жаловался князь Пожарский:

"И после того бил челом Государю Борис да Михайло Михайловичи Салтыковы на Князь Дмитрия Пожарского, что Князь Дмитрий их обесчестил, Боярство ему Борису не хочет сказывать, а ему Князь Дмитрию меньше их быть можно многими месты; да и по тому,— Князь Иван Ромодановской был на Ливнах в товарищах с Михайлом Глебовым Салтыковым, а Михайло Глебов Салтыков по родству меньше их, а Князь Иван Ромодановский в родстве Князь Дмитрию большой, да по иным по многим случаям можно им больше быть Князь Дмитрия Пожарского".

По всей видимости, Пожарский не ожидал такого дружного отпора и не предполагал, что царь поддержит его противников:

"А Князь Дмитрий Пожарский был туто ж перед Государем, и против тех статей не говорил ничего, и Государь Князь Дмитрию говорил, чтоб он Боярство Борису Михайловичу Салтыкову сказывал, а по тем случаям Бориса и Михаила Салтыковых ему Князь Дмитрию меньше их быть можно".

Для Пожарского это было суровым ударом, но он все еще надеялся избежать унижения:

"И Князь Дмитрий Государева указу не послушал, Боярство Борису Михайловичу не сказал и к себе съехал на двор. И Государь, говоря с Бояры, велел Боярство сказать Борису Михайловичу Салтыкову Думному Дьяку Сыдавному Васильеву. И Думный Дьяк Сыдавной Васильев Боярство Борису Михайловичу Салтыкову сказал и Государю явил. А в Разряд велел Государь записать, что сказывал Боярство Борису Князь Дмитрий Пожарский".

Но и на этом дело не завершилось:

"И Боярин Борис Михайлович Салтыков бил челом Государю на Боярина Князь Дмитрия Михайловича Пожарского о бесчестье, что Князь Дмитрий Пожарской Боярство ему не сказал, и бил челом на него в отечестве не по своей мере и тем, де, его Бориса обесчестил, а ему, де, Князь Дмитрию, не токмо меня, холопа твоего, Бориска, и меньшего моего брата можно быть меньше многими месты. Того ж дни был у Государя стол, у стола были Бояре: Князь Федор Иванович Мстиславский, Князь Иван Никитич Одоевский, Борис Михайлович Салтыков, Окольничий Федор Васильевич Головин. И после стола бил челом Государю Боярин Борис Михайлович Салтыков на Боярина Князь Дмитрия Михайловича Пожарского, чтоб Государь велел ему от Князь Дмитрия оборон учинить".

Состоявшийся приговор ослушавшемуся царского приказа герою оказался крайне жесток:

"И Государь, говоря с Бояры, велел Боярина Князь Дмитрия Пожарского вывесть в город, и велел его Князь Дмитрия за бесчестье Боярина Бориса Михайловича Салтыкова выдать Борису головою и в Разряд то велел записать. А посыланы по него на двор Перфилий Иванов сын Секирин да Голова Стрелецкий Костентин Чернышев. А отводил Боярина Князь Дмитрия Михайловича Пожарского на двор к Боярину Борису Михайловичу Салтыкову головою Перфилий Иванов сын Секирин".

После такого позора Дмитрий Пожарский вряд ли бы смог собрать по собственной воле, без приказа царя, воинство не только из знати, но и дворянства. Так что опасности для власти он больше не представлял. Видимо, поэтому его позор и опала продолжались недолго. Как только возникла новая польская угроза и появилась надобность в военном опыте князя, царь вновь приблизил его к себе. В последующие годы князь Пожарский водил в бой войска, возглавлял различные приказы — Ямской, Разбойный, Судебный, был воеводой и наместником. А когда царь приглашал его за праздничный стол, князь Пожарский сидел выше многих из тех, кто считался знатнее его по местническим нормам.

В подобных случаях, как писали современники, многие бояре, чтобы не сидеть за царским столом ниже тех, кто был ниже их местом, как правило, отпрашивались у царя. Мол, дома возникли неприятные обстоятельства, требующие его присутствия. Порой их отпускали, а порой и насильно усаживали на отведенное место, что считалось по местническим правилам едва ли не столь же тяжелым ударом по репутации, чем выдача головой.

Однако князю Пожарскому подобное унижение недругов не слишком помогало. Ведь по тем же местническим нормам некоторые из родовитых людей отказывались служить под его началом. Причем это неприятное обстоятельство преследовало его всю оставшуюся жизнь.

В 1634 году произошла его новая стычка с давними врагами Пушкиными. Поводом стал указ Михаила Федоровича о высылке погони за провинившимися перед государем калужскими казаками. В число преследователей входил и племянник ссорившегося с Пожарским Гаврилы Пушкина Борис. Приказ выступить в погоню царь отправил одновременно двум военачальникам — князю Дмитрию Черкасскому и князю Дмитрию Пожарскому. Но Пушкины сочли, что получать приказы от Пожарского — страшное бесчестье, ведь Борис Пушкин должен был получить из рук князя Пожарского список воинов, с которыми следовало выступать в поход, что он счел бесчестьем.

Дело разбиралось очень долго, причем царь склонялся то на ту, то на другую сторону. 6 августа 1634 года решили, что не выступившего в поход Бориса Пушкина за неправедные жалобы на князя Пожарского следует отправить в тюрьму. Но царь Михаил Федорович его помиловал. Однако 2 мая следующего, 1635-го, года царь изменил решение, которое объявили Борису Пушкину:

"А Боярин Князь Дмитрий Михайлович Пожарской бил челом Государю на тебя, Бориса, о оборони, и по вашему челобитью Государь указал и Бояре приговорили, тебя, Бориса, обвинить, а Боярина Князь Дмитрия Михайловича Пожарского оправить, и потому тебе, Борису Пушкину, можно быть меньше Боярина Князь Дмитрия Михайловича Пожарского; да не токмо что тебе меньше Боярина Князь Дмитрия Михайловича Пожарского быть можно, дяде твоему, Гаврилу Григорьеву сыну Пушкину, можно быть меньше его Боярина Князь Дмитрия Михайловича Пожарского, по тому что он, Гаврило Пушкин, сказывал ему, Князь Дмитрию Михайловичу Пожарскому, Боярство. И Государь указал тебя, Бориса, за бесчестье Боярина Князь Дмитрия Михайловича Пожарского послать в тюрьму. И Борису Пушкину Государев указ сказан, и в тюрьму послан с разрядным подьячим с Иваном Северовым".

Насколько этот указ помог восстановлению репутации князя Пожарского, можно только предполагать, но охотников вступать с ним в местнические споры больше не находилось.

Однако тех, кто, как Борис Пушкин, отказывались от участия в войне и боях, прикрываясь нормами местничества, становилось все больше. И это оказалось началом конца службы по местам.

"От службы отказывались даже целые отряды"

"Когда приходилось собирать полки в "сход",— писал известный русский юрист и историк генерал-лейтенант Павел Осипович Бобровский,— т. е. сосредоточивать войска, воевода, считавший себя старшим по родовым счетам, отказывался идти к тому, которого считал меньшим себя. Для ограничения подобных явлений объявлялось быть без мест и, кроме того, предписывалось из разряда: "воевода большой воеводе меньшому помогает и в том всегда мест не бывает". Но местнические споры и счеты о честности рода продолжались. Не в одинаковой чести были города, и это обстоятельство давало поводы к местническим счетам между городовыми воеводами. Известно, что в XVII столетии возникло множество новых "городов", особенно на окраинах и в Сибири, как укрепленных пунктов. Более важные города или пункты в военном или стратегическом отношении, в которых располагалось большее число войск или которые были важны по своему административному положению, естественно пользовались и большим значением. Воевода, считавшийся обойденным при назначении, немедленно выдвигал иск о своем бесчестии на своего противника, а иногда на двух или трех, и требовал суда... Многие факты указывают на местнические столкновения начальников стрелецких войск — голов и других подчиненных воевод, с воеводою своим же начальником. Дворяне, подчиненные какому-либо воеводе, по местническим счетам, не исполняют его приказаний: один отказывается строить острог под тем предлогом, что приказание им получено от главного воеводы при подписи двух других воевод, меньше которых получившему приказ быть нельзя — невместно; другой, на том же основании, отказывается исполнить приказание начальника раздать деньги ратным людям... Нередко от службы с воеводою отказывались целые семейства и роды: "Безобразовы с братьею и племянниками" отказываются от службы со вторым воеводою второго полка: "а им-де с Семеном быть не мочно, потому что Семен ничем не лучше". От службы отказывались даже целые отряды: "московские дворяне и жильцы не хотят служить со вторым воеводою в Стародубе, Алябьевым, потому что и последний дворянин им в версту". Царь указал им быть только с первым воеводою, а Алябьеву с дворовыми людьми, каковы: подключники, сытники, конюхи и т. п.".

Временами местнические споры среди военных возникали по поводам, которые теперь сочли бы пустяком. В 1649 году возникло дело о бесчестье между стольниками Михаилом Волынским и Алексеем Чепчуговым. Для выполнения приказа первому дали в помощь восемь подвод, а второму — щесть. Чепчугов счел себя обесчещенным и подал челобитную царю. В результате поручение так и не выполнили.

Формально местничество закончилось в 1682 году после того, как царь Федор Алексеевич решил реорганизовать армию и назначить представителей знатных родов командирами рот и сотен. Собравшиеся для обсуждения реформы представители знатных семей начали высказывать опасения, что, отдав сыновей на столь непочетную службу, они поставят себя ниже тех, чьи дети еще малы и не пойдут на непочетную службу. В результате в царском указе об армейской реформе появилась часть о местничестве:

"И Бояре и Окольничие, Думные и Ближние люди и все Ему Великому Государю, Царю и Великому Князю Феодору Алексеевичу, всея Великие и Малые и Белые России Самодержцу, со усердием объявили: чтоб Он Великий Государь указал по прошению Святейшего Патриарха и Архиереев, и всем им во всяких чинах быти без мест, а ныне указал бы Он Великий Государь, на искоренение той между ими злобы, от которой происходить нелюбовь, разрядные случаи отставить и совершенно искоренить, чтоб впредь те разрядные случаи никогда не воспомянулись".

Разрядные книги за последние годы были собраны и сожжены. Но на деле местничество никуда не исчезло, и многие годы спустя появлялись законодательные акты, требовавшие его полного и окончательного искоренения. Однако даже после революции и исчезновения Российской Империи все шло, согласуясь, пусть и негласно, с местническими традициями. Большевики при назначении на должности требовали учитывать их партийный стаж и заслуги перед партией. И, подобно знати старых времен, отказывались от постов, которые считали для себя малозначительными. А позднее восстановилось даже местничество в рассадке. Во время приемов в Кремле у руководителей разных рангов были места за разными столами. Чем ниже статус, тем дальше от руководителей страны.

Собственно, ничего странного в этом не было. Ведь можно издавать сколько угодно законов, но, пока есть элита, внутри нее будет выстраиваться иерархия. А по родовитости, партстажу или состоятельности — не имеет большого значения.