О себе гонимом

Название повторяет псевдоним, составленный писателем из "первых" имен его любимых авторов — Конрада и Чехова. Под этим именем он прожил — переезжая в сопровождении охранников из одного съемного дома в другой — четырнадцать описанных в этой книге лет. С 14 февраля 1988-го, когда в ответ на выход "богохульного" романа "Satanic Verses" (в переводе Леонида Мотылева и Дмитрия Карельского — "Шайтанские аяты") иранский аятолла Хомейни провозгласил фетву, сделавшую писателя предметом "священной охоты". До 27 марта 2002 года, когда сотрудники особого отдела британской полиции объявили ему, что "уровень опасности" для него понижен до такого, на котором "человеку обычно не предлагается никакой охраны", а значит он может больше не скрываться.

Даже просто в силу главного обсуждаемого здесь предмета — религиозной непримиримости — это исключительно актуальная для нас сегодняшних книга. К тому же Рушди, как ни относись к его изводу мистического реализма и присущей ему дидактичности, еще и безоговорочно хороший писатель и умный человек, так что некоторые пассажи из его мемуаров прямо-таки хочется распечатать на листовках и раздавать в московском метро. "Происходило нечто новое: набирала силу новая нетерпимость. Она распространялась по земле, но никто не хотел этого видеть.... Если ты критикуешь крикливую воинственность религии — значит, ты мракобес. Миллиард верующих не может ошибаться, так что их критики — вот кто не прав, вот кто зря брызжет слюной. С каких это пор иррациональным стали считать отрицательное отношение к религии, к любой религии, пусть даже и резко отрицательное к ней отношение? С каких это пор разум начали изображать как неразумие? С каких это пор сказки, внушенные неразумным людям, стоят выше критики, выше сатиры? Религия — не раса. Религия — это идея, а идеи держатся (или рушатся), потому что они достаточно сильны (или слишком слабы), чтобы противостоять критике, они не могут держаться за счет того, что отгорожены от нее. Сильные идеи приветствуют инакомыслие".

Если (вслед за самим Салманом Рушди) не бояться дидактичности, можно даже сказать что "Джозеф Антон" — книга не только актуальная, но и полезная. Потому что и о своем уникальном опыте Рушди говорит с трезвостью и широтой интеллектуала, а не с профессиональной истерикой политического активиста, часто заслоняющей собой всякий смысл.

А кроме того, эта подробнейшая хроника полезна потому, что по-школьному наглядно показывает, чем — в литературном смысле — может оказаться чревата полная сосредоточенность на себе. Предполагая показать, как фетва "проявляла" людей вроде бы не имеющих к ней никакого отношения, книга Рушди с куда большей яркостью "проявляет" своего автора. Причем, при всей его писательской изощренности, это не сознательный ход литературного эксгибициониста, а побочный эффект предельной ангажированности собственной персоной.

А если бы из этой книги надо было делать совсем практические выводы, то один из них был бы таким: не ведите подробных дневников и уж во всяком случае не пишите полностью основанных на них текстов.

У Рушди с дневником вышла вполне конкретная незадача: заглянув туда, его жена Элизабет узнала об измене, и после этого дня брак пошел под откос. Но даже и без этого: если б писатель не вел таких подробных записей, то в его книге, скорее всего, не было бы бесконечных подробностей и перечислений — писателей, с которыми он обедал, людей, которым он соблаговолил помочь, и, главное, обидчиков — запомнить все это в таких в таких деталях просто невозможно.

Роальд Даль сказал газетчикам: "Рушди — опасный оппортунист". По мнению Джона Стайнера, "Рушди нарочно затеял большую свару". Кингсли Эмис высказался в том духе, что "если ты затеял свару, не жалуйся потом, что тебе досталось". На взгляд Эла Альвареса, он "сделал это, чтобы стать самым знаменитым писателем на свете". Джермейн Грир назвала его "мегаломаном", Джон Ле Карре — "придурком", Сибил Бедфорд посчитала, что он "сделал это ради денег". Арундати Рой сказала "Таймс", что его книги — не более чем "экзотика", тогда как она сама пишет об Индии правду. И так без конца.

Возникая вновь и вновь, эти "горестные заметы" теряют не только литературную наполненность, но даже хоть какой-нибудь человеческий интерес. (Имеются, правда, исключения: Иосифа Бродского, например, автор недолюбливает не только потому, что он "после фетвы присоединился к партии он-понимал-на-что-идет и он-это-сделал-намеренно", но и потому, что поэт предложил жене Рушди сделать ей массаж стоп.)

Писательская мощь Рушди состоит в том, что даже при всем этом повествование практически не буксует и девятьсот страниц "Джозефа Антона" вполне можно читать, даже ничего не пропуская.

В том, что про свою умершую от рака первую жену он считает уместным написать, что она "забыла прислать сыну на день рождения железную дорогу, а вот счет за нее мне прислать не забыла", состоит, вероятно, его человеческая слабость.

М.: Астрель; Corpus, 2012