В фойе Эрмитажного театра открылась выставка "Марк Шагал — мастер livre d'artiste. Избранные листы". Номинально она сопровождает представительную научную конференцию "Марк Шагал и Петербург: жизнь, творчество, наследие". Но, как считает КИРА ДОЛИНИНА, вместо служебного мероприятия у ее куратора Михаила Балана получился один из самых внятных и научно обоснованных выставочных проектов эрмитажного сезона.
В собрании Государственного Эрмитажа хранится одиннадцать книг, оформленных Марком Шагалом. Девять из них подарены самим художником в 1980-х годах. На нынешней выставке представлены листы из пяти из них, от крупных проектов 1920-х годов, выполненных в черно-белой гравюре на металле, до работ 1960-х годов (цветная литография и ксилография). Однако, несмотря на вроде бы хронологическую полноту (показаны все основные периоды работы Шагала в livre d'artiste, "книге художника"), основной акцент сделан не на том, что умел художник в этом жанре, и даже не на его исключительной графической виртуозности, а на особом, сугубо индивидуальном подходе художника к работе с литературным текстом, с которым он всякий раз выстраивает совершенно особые отношения.
Первая книга, сделанная Шагалом, была заказана ему крестным отцом самого этого жанра — знаменитым парижским маршаном и издателем Амбруазом Волларом в 1923 году. Это были "Мертвые души" Гоголя — текст был выбором художника. Шагал сделал 96 гравюр резцом. Они были отпечатаны в 1927 году, но из каких-то своих, нам неизвестных соображений Воллар отложил публикацию, и сама книга была выпущена лишь в 1948 году и уже другим издателем — Териадом. Несмотря на все внешние признаки иллюстрирования классического текста (практически всегда можно понять, какое именно место поэмы имеет в виду художник; визуализированы все основные и множество второстепенных персонажей; многие гоголевские описания буквально переводятся в изображение), Шагал не идет за Гоголем, он с ним говорит, становится его соавтором. То он усиливает красочные фигуры речи Гоголя (так, на обеденном столе у Собакевича у Шагала действительно лежат целые баран, гусь и свинья, на кровати у Петрушки — настоящая книга по химии, а супруга Собакевича напоминает пальму). То прорисовывает то, о чем Гоголь только упоминал (например, у Шагала появляются портреты тех самых чичиковских крестьян, его мертвых душ). То населяет гоголевский мир персонажами своего личного пантеона (летающие рыбы, парящие козы, люди, предпочитающие находиться в пространстве вверх ногами). Соавторство это не только не стесняет Шагала, но, наоборот, становится для него программным — на фронтисписе книги помещен замечательный двойной портрет авторов: две характерно носатые головы, одна гладкозачесанная, с косой челкой, другая кудрявая, склоняются в разные стороны, как головы чудного кентавра.
В 1926-1927 годах Шагал сделает для Воллара "Басни Лафонтена", после войны, уже для Териада, "Дафниса и Хлою" по роману Лонга и "Цирк" с собственным текстом, в 1968-м, для женевского издателя Жеральда Крамера, свои же "Стихотворения". В этом отборе найдется все: тут и парадоксально неназидательные, смешливые картинки к тяжеловесным лафонтеновским басням, тут и прозрачная "графическая живопись" ярчайшими красками в "Дафнисе и Хлое" и "Цирке", тут и сложнейшие техники "Стихотворений", требующие столь пристального к себе внимания, что вообще непонятно, что должно было стать первичным в этой визуально-нарративной сюите по замыслу художника.
Единого знаменателя для Шагала — художника книги, как замечает куратор выставки Михаил Балан, нет и быть не должно. Он везде разный. Вот только к чему он действительно не склонен никогда, так это к декорированию листа. Связь его "иллюстраций" с текстом, хоть зачастую и совершенно парадоксальная, внутренне всегда оправдана тысячей причин. Для Шагала, одного из самых стилистически узнаваемых, никогда свой собственный почерк не коверкающих художников ХХ века, каждая такая книга — вызов. Для сегодняшнего зрителя — удивительное открытие того, как можно говорить с чужим текстом на равных.