Пять лет назад я поставила эпиграфом к своей книге "Записки из Белого дома. 21 сентября — 4 октября" строчки из Бродского: "Всем хорош монастырь, да с лица — пустырь и отец игумен как есть безумен". А в предисловии написала, что эпиграф — и про Белый дом, и про Кремль. То же самое я могу сказать и сейчас.
Я не люблю вспоминать 93-й. Мне слишком дорого далось двухнедельное сидение в Белом доме: из депрессии пришлось выходить примерно столько же. Спасла именно книга, которую я совсем не хотела писать. Чуть ли не 5 октября, спустя день после штурма, любимый человек, устав смотреть на то, как я сижу, уставившись в стену, сказал: "Ты должна написать книгу".— "Ты с ума сошел, снова все пережить?!" --"Да. Снова. Станет легче".
Я обмолвилась об этом разговоре, когда просила у Владимира Яковлева отпуск на "прихождение в себя". После 4 октября мне казалось невозможным работать, ходить в Кремль, сидеть на пресс-конференциях... "Хорошо,— сказал Яковлев.— Иди в отпуск, но с собой возьми ноутбук, через две недели возвращайся с книгой".
Чтобы все вспомнить и написать, понадобилось больше — около месяца. Весь этот месяц я снова бродила по темным и холодным коридорам Белого дома, выходила из него и прорывалась обратно через оцепление и "колючку", устраивалась спать на стульях в буфете, шарахалась от молоденьких боевиков, нервно передергивавших затвор при малейшем шорохе, пыталась понять крепких парней из Приднестровья, приехавших "защищать Конституцию", с ужасом смотрела на штурм мэрии, на разбегающуюся, бросая щиты и оружие, милицию, прижималась к стене, уворачиваясь от трассирующих пуль со стороны той же мэрии, уже отбитой войсками, падала на пол, закрывая голову руками при танковых залпах...
И когда книга была уже сверстана, я почувствовала: отпустило. Ушло. В ушах больше не стоял непрерывный автоматный грохот, и запах теплой крови тоже исчез.
Все оживает только тогда, когда я пытаюсь перечитать свою книгу. Поэтому я не люблю ее перечитывать.
Октябрь 93-го стал историей. В нем ничего нельзя изменить или поправить. Меня часто спрашивают, изменилось ли мое отношение к 93-му. Нет. И не могло, ведь 93-й не изменился. Парламент вошел в клинч с президентом, 21 сентября был подписан указ #1400, через несколько дней Белый дом обнесли колючей проволокой, его наводнили боевики с автоматами, 3 октября сторонники Белого дома взяли мэрию и пытались взять "Останкино", 4 октября Ельцин расстрелял Белый дом из танков. Погибли, по официальным данным, более 150 человек. Все это никуда не делось. Так чему же меняться? Октябрь был безумием. И безумны были все: и депутаты, и Ельцин, и граждане, с любопытством наблюдавшие за "маленькой войной" в центре Москвы, и мы, журналисты, можно сказать, требовавшие в 1993 году от Ельцина жестких действий в отношении парламента, тормозящего реформы, и получившие горящий Белый дом. "Tu l`as voulu, George Dandin".
Бессмыслен вопрос, можно ли было избежать октября 93-го года. Раз он случился, значит, не мог не случиться — такой была тогда страна, и такие люди в ней жили. Остается надеяться, что за прошедшие пять лет и страна, и люди изменились. Что Белый дом, ставший черным, отпечатался в нашей памяти, и именно поэтому нам, может быть, удастся не допустить повторения гражданской войны. Потому что если она все-таки будет, то гораздо страшнее, чем в октябре 93-го.
ВЕРОНИКА Ъ-КУЦЫЛЛО