Значительная часть наших читателей вообще не склонна верить то, что в России ведется хоть какая-то борьба с коррупцией. Признаться, у них есть основания считать ставший уже из еженедельного ежедневным поток свежих сообщений об арестах, возбужденных уголовных делах, предъявлениях по ним обвинений, вынесении приговоров по коррупционным делам, очередных антикоррупционных ужесточениях законодатетельства и затем снова арестах — не заслуживающей внимания активностью.
В самом деле, если в регионе есть уголовные дела, фигурантами которых являются заместители областного прокурора, заместители начальника областного ОВД и вице-губернаторы, а суммы похищенных госсредств идут счетом на миллиарды рублей — систематическое вскрытие коррупционной инфраструктуры не может выглядеть иначе как сотни отдельных уголовных дел, тысячи обвинений и десяток тысяч свидетелей. Ни пятьдесят, ни тем более сто миллионов долларов, поверьте, нельзя украсть коллективом из министра, его повара, его любовницы и его шофера: все, что мы знаем о российской коррупции, говорит, что это солидный и процветающий бизнес с бизнес-дивизионами, внутренней отчетностью, HR-службой и службой безопасности, конкурентами на рынке и новогодними корпоративами. Теперь представьте себе, что в коррупции подозревается глава федерального ведомства, да хотя бы и министр обороны — сколько фигурантов должно быть в исчерпывающем уголовном деле по таким подозрениям? И это — только один аргумент скептиков, и у нас, скептиков, таких аргументов довольно много. Однако и сделать вид, что ничего не происходит вообще, нельзя. В России воровали всегда, равно как и всегда издавали грозные указы о недопущении мздоимства и воровства, но лишь в отдельные моменты ее истории репрессии против вовлеченных в теневую экономику госуправления становились сколько-нибудь массовыми и укладывающимися в видимую систему, выходящими за границы случайных. 2012 год — именно такой момент, это неоспоримо. Хорошо, это не борьба с коррупцией. Что это?
Напрасно вы ждете единого логичного, стройного и все объясняющего текста, схемы, объяснения: происходящее невозможно уложить в простое объяснение. В таких ситуациях версии не могут претендовать больше чем на объяснение механики части процесса. Например, вот три версии моего авторства, кажется, не имевшие широкого хождения. Первая: антикоррупционная кампания есть отражение проблем передачи власти и активов внутри российских госэлит следующим поколениям — поскольку подавляющее большинство их состояний заработаны именно коррупционным путем, начавшаяся массово «переупаковка» родителями активов для снижения рисков наследования и вызывает «засветку» части активов, интерес к ним конкурентов и как результат — «войну всех против всех». Вторая версия: кампания вызвана макроэкономическими проблемами коррупционного сектора — при всех оговорках коррупционеры в России существенно зависят от прибылей, генерируемых в других секторах экономики, и два года существенного снижения консолидированного финрезультата российских организаций усилили конкуренцию за оставшиеся деньги. Итог — посадки. Наконец, третья версия — происходящее есть следствие снятия последних капитальных ограничений на ввоз и вывоз капитала и перехода к политике «плавающего курса» рубля с таргетированием инфляции. Связи российской коррупции с уровнем инфляции, конечно, еще ждут своего исследователя, тем не менее достаточно очевидно, что большая российская коррупция традиционно связана с серыми потоками товаров и денег в обход таможни (хотя бы потому, что никаких других рациональных способов переброски коррупционных миллионов за пределы РФ у большинства коррупционеров в стране просто нет). Понятно, что изменение схемы курсообразования очень многое поменяло в инфраструктуре теневого экспорта денег из России — вал коррупционных дел с большой вероятностью связан с изменениями в этой сфере. Коррупционерам тоже нужно время, чтобы вписаться в новые рыночные условия, не все коррупционные бизнесы способны к быстрым трансформациям и адаптации — аналогом процедуры внешнего управления в коррупционном бизнесе является отставка, банкротства — арест, ликвидации бизнеса — приговор.
Чем версии «проблемы с наследством», «не хватает прибылей, чтобы украсть» и «проблемы курса» лучше или хуже других — о «борьбе кланов Медведева и Путина», о «новом 1937 годе в политических целях», о «формальном ответе обществу на критику коррупции»? Они так же ничего не объясняют по существу и довольно мало годны для того, чтобы прогнозировать дальнейшее развитие событий. Такого рода масштабные процессы (без сомнения, антикоррупционная кампания сама по себе сейчас затрагивает интересы многих миллионов человек, антикоррупционная истерия — десятков миллионов человек) легче описывать историкам — они, по крайней мере, имеют дело с завершившимися и более или менее задокументированными историями. Нам же пока остается лишь делиться своими соображениями и документировать происходящее.
Позволю себе лишь одно важное, с моей точки зрения, замечание о том, как соотносятся антикоррупционная и модернизационная кампании друг с другом. Верховую коррупцию в России, исходя из имеющихся у нас данных (а в большей степени подозрений на этот счет), можно разделить на два «лагеря». Первый составляют госслужащие, воспринимающие свое участие в коррупционных процессах как вознаграждение со стороны государства за труды: для них воровство есть дополнение к выполнению служебных функций. Кстати, не единственное дополнение — таким же необходимым дополнением является карьерное продвижение, защита от закона и возможность нарушать его, право на семейственность, многое другое: деньги отнюдь не главное, хотя без них никуда. Второй — чиновники, относящиеся к государственной службе как к разновидности предпринимательства: они отказывают государству в существовании, воспринимая его как кормовую базу и рассматривая всех пасущихся на этом лужку как братьев и конкурентов. Для этой категории госслужащих-коррупционеров участие в государственных делах является обязательной данью, взимаемой абстрактным государством за право пастись: уплату ее честным трудом на благо Родины они считают необходимым и достаточным. При этом они показательно меньше заинтересованы в коррупционных атрибутах власти — мигалки, ордена, баня и рыбалка в хорошей компании их интересуют постольку поскольку, а нередко и раздражают: неужели, говорят они тихо, эти люди не понимают, что есть предметы искусства, яхты и структурированные инвестиции? Для чего они вообще крадут, все эти сапоги и погоны?
Кампания 2012 года почти в одинаковой степени затронула и тех, и других. При этом по всем признакам условный Владимир Путин заинтересован в том, чтобы репрессиям подвергались коррупционеры в первую очередь из второй группы: «умные воры» более системны, более политически опасны, более технологичны, да и финансовый ущерб от их деятельности куда как больше, чем у «традиционных воров»: «сапоги» крадут десятки миллионов долларов, «бизнесмены» — сотни миллионов. Но есть одна проблема: если говорить об эффективности деятельности на госслужбе за пределами коррупционной деятельности, «бизнесмены» и есть опора модернизации, потенциальные резиденты Сколково и технопарков, институциональные инвесторы и эксперты в области инноваций. «Сапоги» с их мундирами и засаленными пачками наличности в столах преданнее, но бесполезнее.
И возникает вопрос, и наверняка он задается в коридорах власти, иногда с рыданиями, а иногда и недоуменно — с кем останешься, хозяин? Слава богу, его задаем не мы: мы лишь следим за развитием событий.