Смерть в деталях

"Самый пьяный округ" — уже третий фильм австралийца Джона Хиллкота по сценарию его соотечественника Ника Кейва после "Призраков гражданской смерти" (1988) и "Предложения" (2005) — и наименее удачный. Кейв написал сценарий по одноименной книге Мэтта Бондурана, который рассказывает, как его предки в 1930-е занимались бутлегерством в округе Франклин, штат Виргиния.

Братья гонят самогон в медвежьем углу — на ферме на краю леса при попустительстве местной полиции, которая просто не хочет с ними связываться. Во главе предприятия стоит Форрест Бондуран (Том Харди) — немногословный насупленный мужчина, смахивающий на Голема, который ходит вразвалку, надвинув шляпу на глаза, смотрит исподлобья, носит в кармане кастет и время от времени цедит хриплым голосом что-то значительное. Форрест так себя поставил, что в округе его уважают: известно, что он крутой сукин сын и наскакивать на него себе дороже. На подхвате суетится младший брат Джек (Шайя Лабаф), от лица которого и рассказана история. Есть еще средний брат Говард (Джейсон Кларк), он фигурирует тут скорее в качестве статиста и особой роли в событиях не играет. До поры репутация Форреста позволяет ему вести дела без потерь, пока в округ не прибывает специальный агент из Чикаго Чарли Рейс (Гай Пирс) — надушенный городской хлыщ в тонких кожаных перчатках, презирающий деревенщину вроде Бондуранов и намеренный давить ее до последнего. Австралиец Пирс, актер-хамелеон, способный, кажется, сыграть что угодно — хоть женщину, хоть ребенка, хоть телефонный справочник,— здесь на пределе возможностей изображает такую редкостную гниду, что при виде него хочется вымыть руки. И не то чтобы спецагент воевал за идею: для начала он пытается надавить на Форреста, чтобы тот делился прибылью "за охрану". Но Форрест не тот человек, которого можно просто так нагнуть, и у братьев начинаются неприятности. Для начала Рейс подлавливает и избивает младшего Джека, который как восторженный щенок, влюбленный в дочку местного проповедника, от избытка энергии все время болтается по округе. Вернувшись домой зализывать раны, Джек в придачу получает выволочку от Форреста, который доходчиво объясняет ему, что все благополучие семьи держится на репутации: "Мы — те, кто выжил и контролирует поле боя, и сгинем, как только нас перестанут бояться". Вскоре самому Форресту представляется случай это доказать — глухой ночью на него нападают двое неизвестных, чтобы перерезать ему горло. Зажав рану руками, Форрест снова показывает, что родился в рубашке: ему удается добраться до больницы. Сам он думает и заставляет поверить других, что дошел туда пешком, так и сжимая рану. Это добавляет очков к его и без того увесистой репутации бессмертного, но впоследствии оказывается, что спасла его Мэгги (Джессика Честейн) — женщина с невинными глазами и неспокойным прошлым, которая однажды свалилась ему на голову этаким ангелом с небес в поисках пристанища. Первый акт оканчивается победой братьев — Джеку по случайности везет познакомиться с авторитетом из Чикаго, гангстером Флойдом Баннером (Гэри Олдман), которому Бондураны начинают сбывать свой чистый как слеза самогон.

Но та же неуемная энергия Джека, которая обеспечила братьям процветание, их и губит. Желая похвастаться перед своей девушкой налаженным как часы производством самогона и будущей прибылью, Джек приводит на хвосте затаившегося до поры Рейса.

Хиллкот сделал фильм, в котором совершенно не к чему придраться: сюжет классический, актеры превосходные, снято красиво и грамотно. В глазах Гэри Олдмана на пару секунд даже вспыхивает былая ярость отморозка из фильма "Леон", Лабеф на своем месте, Харди выбрал верный рисунок роли в манере "по уши деревянный", у Честейн — лик Мадонны, Пирс показывает высший пилотаж. А фильм не складывается. Все великие гангстерские фильмы так или иначе были про обреченность. В них завораживало то, как герой жил, двигался и даже достигал успеха, а за плечом у него уже маячила смерть и отбрасывала тень, которой он не видел. Эта тема, очевидно, занимала и Кейва с Хиллкотом: эпический герой здесь Форрест, который будто договорился со смертью: он ее не боится, она его не трогает. Но Хиллкот так увлекается, выписывая детали, что вязнет в затее непременно снять эпическое полотно, а тема ускользает сквозь пальцы — вместо "Ревущих двадцатых" или даже тлеющих тридцатых у него выходит какая-то седьмая вода на киселе: не эпик про судьбу, а байка про обстоятельства.