Под занавес минувшего года Мариинский театр показал одну из ключевых премьер нынешнего сезона — оперу "Дон Кихот" Жюля Массне в постановке известного французского режиссера и сценографа Янниса Коккоса. С подробностями из Санкт-Петербурга — ДМИТРИЙ РЕНАНСКИЙ.
Вторая в нынешнем сезоне оперная обновка Мариинского театра — долгожданный плод сотрудничества Валерия Гергиева и видного итальянского певца Ферруччо Фурланетто. Работу над последней оперой Жюля Массне, написанной в 1910 году, как известно, специально для Федора Шаляпина, тандем начал еще несколько лет назад: сначала "Дон Кихота" сыграли и спели в концертном формате, потом записали для Mariinsky Label, получив лестные отзывы мировой прессы, — и вот теперь, чтобы добру даром не пропадать, осуществили наконец полноценную сценическую постановку коронки басового репертуара.
Комментируя концертное исполнение партитуры Массне на прошлогоднем Московском пасхальном фестивале, обозреватель "Ъ" использовал афористическое выражение "блистательная недорепетированность" — в сущности, тем же выражением можно было бы резюмировать впечатление и от премьерных показов "Дон Кихота". Спору нет: и Анна Кикнадзе (Дульсинея), и Андрей Серов (Санчо Панса) — артисты опытные и харизматичные, но, по гамбургскому счету (и в особенности в сравнении c каноническими трактовками оперы Массне под управлением Мишеля Плассона и Казимежа Корда), их интерпретации, даже при всем уважении, трудно не признать дежурными — а на фоне недавнего филигранного прочтения Марка Минковски в брюссельской La Monnaie экзальтированная азартность Валерия Гергиева не могла не показаться неряшливой. Все эти фирменные издержки мариинского оперного производства, впрочем, сполна компенсировали харизма и stage presence Ферруччо Фурланетто — хотя справедливости ради стоило бы признать, что в "Дон Кихоте" находящийся отнюдь не в безукоризненной вокальной форме прославленный артист тоже работал буквально на грани фола, греша серьезными интонационными погрешностями.
Так или иначе, но ничего принципиально нового в плане интерпретации музыки "Дон Кихота" по сравнению с уже известной мариинской трактовкой оперы на премьерных спектаклях явлено не было. Тем большее впечатление произвела вполне традиционная по театральному языку, но не без выдумки крепко слаженная работа дебютировавшего в России Янниса Коккоса — 68-летнего ветерана французского театра, постоянного соавтора легендарного режиссера Антуана Витеза, художника, в последние годы сделавшего довольно успешную карьеру оперного режиссера. Впрочем, в абсолютном большинстве своих постановок в музыкальном театре — вспомнить хотя бы десятилетней давности эталонных "Троянок" в парижском Chatelet — господин Коккос остается прежде всего дизайнером, эффективно и эффектно организующим сценическое пространство и вписывающим в него певцов, предоставляя последним изрядную долю творческой свободы. Между тем вроде бы откровенно бенефисный петербургский "Дон Кихот" господина Коккоса по части собственно театрального содержания дал фору всем без исключения оперным спектаклям, появлявшимся в репертуаре Мариинского театра в прошлом году.
Ключевой элемент сценографии — гигантский, в треть подмостков, старинный фолиант, книга жизни, в первом акте служащая вратами для отправляющегося искать приключения Дон Кихота и предсказуемо заменяющая ему в финале надгробие. Неистребимую романтическую театральную условность подлинника Массне постановщик подчеркивает и обнажает: Санчо Панса и его хозяин выезжают на сцену, сидя верхом на медных скульптурах лошади и осла, произнося патетические монологи, фигуранты спектакля поднимаются на заботливо расставленные то тут, то там ступенчатые платформы, говорящие между собой по-русски "вампучные" разбойники прекрасно понимают свою изъясняющуюся на благородном французском жертву.
Реальность двоится, дрожит и исчезает, художник по свету Михаэль Бауэр и видеодизайнер Эрик Дюранто овеществляют метафору "затуманенность сознания" и материализуют героев полотен Оноре Домье. Праздничная театральность, без которой немыслимы сценические инкарнации романа Сервантеса, уступает место пугающему карнавалу смерти с массовкой в масках-черепах и макабрической, в несколько метров ростом, исполинской куклой Дульсинеей. Протагонист усердно борется не с ветряными мельницами, а с закованными в железо монстрами из детских кошмаров — и ни на секунду не сомневается в реальности происходящего, принимая этот насквозь условный, вымышленный мир за чистую монету. Движущая сила спектакля Янниса Коккоса — романтическая ирония, намек на мотивацию происходящего помимо личной воли персонажей, запускающий инфернальный механизм трагедии. Из всех фигурантов спектакля Коккоса Дон Кихот — единственный, в чьих жилах течет человеческая кровь, он один способен испытывать человеческие чувства — и именно поэтому оказывается с самого начала враждебен окружающему сновидческому мороку, под занавес окончательно сводящему с ним счеты.