Сергей Доренко снят с ежедневного эфира программы "Время". О причинах этого решения руководства ОРТ СЕРГЕЙ ДОРЕНКО рассказал НАТАЛИИ Ъ-ГЕВОРКЯН.
— Вас нет в эфире девятичасового "Времени". Что-то случилось?
— Случилось то, что я принял свое отстранение от руководства информационной редакцией и от ведения ежедневной программы по требованию генерального директора Игоря Шабдурасулова.
— И когда же вам об этом сообщили?
— Во вторник, примерно в полдень.
— Шабдурасулов пришел к вам с этой новостью или вызвал вас к себе?
— Нет, это был разговор по телефону. Но перед этим в воскресенье был личный разговор, когда я сказал, что хотел бы получить хотя бы те полномочия в руководстве редакции, которые были у всех моих предшественников — у Пономаревой и других.
— А чем гендиректор мотивировал такое решение относительно вас?
— Честно говоря, мотивацию я не знаю. Думаю, что это такое соревнование в профессионализме управления новостями, потому что генеральный директор некоторое время назад назначил себя директором информационного вещания...
— То есть он совместил две функции...
— Да. И теперь он намерен непосредственно руководить информацией.
— Получается, что до вторника вы уже какое-то время были просто ведущим девятичасового "Времени"?
— Он формально был директором информационного вещания, но реально ситуацию рулил я. А теперь, видимо, речь идет о том, что рулить будет он.
— А у вас какая должность?
— На сегодня нет приказа, что я покинул свою должность, поэтому я в должности главного продюсера дирекции информационных программ. Но суть не в должности, а в функции. И вот я с удовольствием расчищаю кадровое поле для своего начальника и считаю, что оспаривать решение в корпорации можно не иначе, как положив заявление на стол.
— Но Шабдурасулов на телевидении недавно. Вы полагаете, он разбирается в информационном вещании лучше вас?
— Что это вы так легко судите о человеке? А может быть, это Ломоносов? Ломоносов же приехал на телеге из Холмогор, а в академии сидели немцы по тридцать лет и критиковали: "Вот приехал, деревенщина и дурак". А потом оказалось, что это Ломоносов. Так ведь не распознаешь человека. Что же заранее критиковать-то? Я вот, например, склонен, наоборот, защищать.
— А что будет с вами?
— Мне сделано предложение — вернуться на субботнюю программу "Время" с тем, чтобы расчистить поле. И делать эту программу. Я это предложение самым внимательным образом изучаю.
— Сколько времени отведено на раздумья?
— Как при любом телевизионном проекте, мне следует обсудить вопросы техники, состава бригады, хронометража. Это как будто новый проект, поэтому нельзя автоматически сказать: вот, придут те же люди и будут делать ту же программу. Много воды утекло уже.
— Вы сами согласны с этим решением? Может, стоило побороться?
— Понимаете, бороться — это значит революцию делать, идти на пресс-конференции и как Орлеанская дева рассказывать о том, что меня кто-то преследует. Я же считаю, что дисциплина корпорации — любой корпорации — должна быть очень жесткой. Есть руководство, есть не руководство. Вам не нравится? Купите себе собственный телеканал и выстраивайте свои правила. Я не могу бороться, не положив на стол заявления об увольнении. Просто из этических соображений. А положить заявление на стол означает сейчас продумывать место для работы 16 человек, которые были со мной тогда на аналитической программе, и еще для нескольких десятков людей, которые хотели бы все-таки работать под моим руководством. И если бы я имел такое место для ста человек, например, то я бы самым серьезным образом рассмотрел эти возможности. Но поскольку у меня нет такого места, бросать заявление я не буду. А не кидая заявления, я не могу идти на какой бы то ни было бунт. Потому что бунт внутри корпорации, в моем понимании, должен подавляться. Я бы его подавлял.
— Значит, бунта нет?
— Бунта не будет.
— А то, что вы не выходите в ежедневный эфир, было оговорено отдельно?
— Это вообще давнишнее требование. В течение трех месяцев, я не берусь судить о последней неделе, но в течение последних трех месяцев Шабдурасулову приходилось довольно часто защищать меня перед акционерами, главным образом государственными, насколько я понимаю, и отстаивать, что я должен продолжать ведение. Но однажды ему пришлось уступить акционерам, когда он запретил показ моего интервью с офицерами ФСБ, и у меня есть подозрение (или сомнение), не с этим ли связано и нынешнее решение. Но я точно не могу сказать, потому что он, конечно, ведет себя корректно по отношению к акционерам и не называет мне этих причин.