Провинция счастлива: она выросла! Да, она уже большая и не перестает быть большой — даром, что к ней все еще приходит Дед Мороз. В последнего она верит даже больше, чем, бывало, верила в бедные советские сказки.
Провинция выросла и начинает самостоятельную жизнь. С ней начинают считаться. Ее замечают. Еще буквально чуть ли не в прошлом году она, незаметная, пешком под стол ходила, никто ее ни про что не спрашивал. Отстань, говорили ей, и послушай, что тебе умные говорят, а после иди и исполняй, как сказано. Что с нее было взять? Мала еще. А теперь вот и не мала. Теперь она просто очень большая. Уж все знают про нее да почти что все. Раньше посмотришь из Кремля, залезешь там повыше, далеко видать! Так оттуда замечательно просматривается, считай, вся Москва, а дальше за городским дымом лес, и все — сплошной Урюпинск. Кругом там различные предприятия вперемешку с объектами соцкультбыта, а вокруг на жилплощади пролетарии с подрастающим поколением ночуют и культурно отдыхают. Везде одно и то же...
Не то теперь. Каждый кусочек повзрослевшей провинции виден и заметен, и дорог, и волнителен. И замечательно известен, снизу доверху и из конца в конец. Вот сами гляньте. Где света нет — там Владивосток. Где и света, и тепла — там Камчатка (которая Новый год встретит на 8 часов раньше самой Москвы). Где света, тепла и еды — там тебе и Якутия, и Анадырь. Где Транссиб перекрывали — там Кузбасс. Где автотрассу — там Ростов-на-Дону. Где губернаторы и мэры сидели или сидят — это где поезда не пропускали (мы уже начинаем повторяться) и Волга. А Волга? Волга — это на чем начальники не хотят ездить, хоть их убей. А где кукурузу из-под снега пытаются выковырять комбайнами — это ни с чем не спутаешь, это родной развитой социализм, который в особо опасных размерах рецидивом завелся в районе города-героя Тулы — там держат оборону, и куют, и Америку догоняют. Да и догнали бы, гляди, не ударь вдруг совершенно неожиданно, как всегда при передовом строе, зима, про которую капиталистов почему-то успевают предупредить, а нас нет. При том что без зимы, к слову, Нового года вовсе бы не было — не летом же елки по городу расставлять, в самом деле.
Да... Все переменилось! Теперь на провинцию смотрят со вниманием, ждут: а что ж она такого скажет? А сегодня она уже позволяет себе допускать дозированное непослушание даже по отношению к дедушке, который все еще любит появляться на людях с насупленным лицом, со сдвинутыми бровями. И ничего ей за это-- в угол, понимаешь, не ставят.
Ей даже кажется, что она уже сама может себе заработать на жизнь! "Если бы,— почти слово в слово повторяет она за взрослыми республиками, которые уж отделились и живут своим умом,— взрослые все не отбирали, чтоб потом самим, без нас, делить и глупо проматывать, мне б на все хватало и еще б на мороженое осталось!"
Она точно взрослая: гляньте, как за ней ухаживают, какое внимание оказывают, вообще жить с собой, к себе жить зовут! Говорят, все в том новом доме, куда зовут, будет импортное, да не китайское, а, бери выше, японское! Уважение, еда, шмотки... И электричества навалом, даже зимой — грейся не хочу. Некоторые острова уже почти договорились. А острова что у них, что у нас — одинаковые и близко, так что не страшно.
И другие удовольствия доступны, она ведь уж взрослая, ей можно. Так неужели бросит родной колхоз и подастся, где всегда чисто, и тепло, и зарплата, и пенсия? Ну, японское далеко, но и эстонское тоже заманчиво — а вот туда не податься ли? Не попроситься ли? Некоторые населенные пункты запросились.
Конечно, если по закону, с соблюдением всех приличий и формальностей, еще бы ничего. Но она ведь думает, что совсем уже взрослая! И вот пожалуйста — с хулиганами гуляет. Ведь, казалось бы, всякая же духовность, Достоевский разный, Большой театр! А ей почему-то шпана интересней... Братаны! С наколками, с феней, со стволами, со шрамами, в дорогом пальто, машина заводится даже в мороз. Дорогу им никто не перегораживает, они же не Транссиб, в самом деле. Зарплату им никто не задерживает, они ж не учителя какие-нибудь.
А почему бы ей, спрашивается, не увлечься каким-нибудь интеллигентным мальчиком из хорошей семьи? Говорит складно, причесанный, культурный, не ворует... Последнее ее, может, больше всего смущает,— на что ж тогда жить? На зарплату? Которая 84 рубля? Провинция презирает эти 84 рубля и смеется над стариками, которые ей советуют верить в такую бессовестную байку. Сами пусть на 84 рубля живут, если такие умные!
И потом, этот парень, который симпатичный и интеллигентный, он какой-то неубедительный. Говорит хорошо и симпатичный, но сам-то на что живет? Откуда бабки у него на все эти костюмчики, на все эти штучки гарвардские? Ведь не ворует же? И бизнеса нет своего — так откуда все? Кто ему денег дает? Папа? Дедушка? Туманно, ненадежно... Стоит с таким свое будущее связывать?
А хулиганы — так кто ж по молодости хулиганом не был, кто на блатную романтику не ловился! Ну, кроме маменькиных сынков. Так они не в счет. А стариков она не слушает — так их кто вообще слушает? Чему они могут научить? Пусть сами оглянутся на свою жизнь: бледно как-то все, серо, бедно и слабо...
Гляньте, гляньте, она никого не слушает. Она собирается жить своим умом! Думает, что хуже все равно не будет. Ну так чтоб и не было! В этом и состоит наше ей пожелание. Кстати, может, она еще умней некоторых городских снобов, а кажется некоторым посторонним наблюдателям бестолковой и неотесанной. Вырастет, остепенится, наберется ума, дурь из головы вылетит, и заживет как люди. Уж не хуже неприкаянных московских дедушек и бабушек...
Так что с Новым, как говорится, годом!
ИГОРЬ Ъ-СВИНАРЕНКО, специальный корреспондент "Коммерсанта"