В Михайловском театре состоялась премьера оперы Бенджамина Бриттена "Билли Бадд" в постановке Вилли Декера, осуществленной им 12 лет назад для Венской государственной оперы. Получив удовольствие от работы солистов, хора и оркестра, ВЛАДИМИР РАННЕВ задается вопросом, почему директора театра Владимира Кехмана заинтересовала именно эта опера.
Уже много лет Владимир Кехман подыскивает для репертуара своего театра что-нибудь "фирменное" — такую оперу, что не частит на мировых афишах, но признана классикой, хороша для эффектной, но респектабельной постановки, демократична, но с актуальной проблематикой. При кажущейся несовместимости некоторых из этих качеств три года назад театром был найден беспроигрышный, казалось бы, вариант — "Жизнь с идиотом" Альфреда Шнитке. Работа закипела, и все, в том числе в европейском оперном сообществе, с нетерпением ждали результата. Но не дождались. На финальном этапе господин Кехман, если верить Петеру Феранецу, предыдущему музыкальному руководителю Михайловского театра, отказался от проекта из соображений политического такта. Господин Феранец предположил тогда, что одна из кульминационных фраз оперы — "Вова, ты понимаешь, что ты идиот!" — могла быть интерпретирована в современной России слишком однозначно. Скорее, однако, проблема не в пресловутой реплике, а более общего — вкусового, эстетического — плана. Кошмары "Жизни с идиотом", как их ни ставь, не выдать за светский продукт, а именно светским, если не великосветским, Михайловский театр себя в последние годы поизиционирует. Что у него неплохо получается. Это не в плюс и не в минус, просто есть такая ниша в разноцветье оперных специализаций. И "Жизнь с идиотом" — не слишком комфортный материал для этого случая, что господин Кехман, хоть и с некоторым опозданием, понял.
Тем удивительнее, что для новой премьеры он приглядел еще более острый материал — "Билли Бадда" Бриттена, оперу с жесткой социальной критикой, пружиной трагических событий в которой стали "Права человека" — сначала как название судна, откуда был насильно и с пренебрежением к этим правам рекрутирован матрос Билли Бадд, потом же просто как слова-проклятие, само произнесение которых на военном судне, где несчастный Билли оказался, трактовалось как призыв к мятежу. В опере нет витиеватых сюжетных линий, никакой частной жизни и лирических отступлений. Вся она исключительно о модели общественных отношений в замкнутом корабельном социуме, построенных на гегемонии кнута и пряника. Внизу — затравленные матросы, смирившиеся со своей участью. "Выбора нет, все предопределено, этому не будет конца",— оправдывается перед собой один из них, соглашаясь на подлость. Сверху — капитан Вир, который, по представлениям матросов, "добрый, заботится о нас как о сынах" и никак в их головах не соотносится с их скотской жизнью. А между ними — опричнина корабельной полиции, старшина которой — Джон Клэггарт, главный антигерой оперы — с остервенением и отвращением к себе служит режиму, от которого кормится, но который сам же называет "сплошным дерьмом". Он ненавидит новобранца Бадда за то, что тот умен и ловок, хорош собой, но главное — добросердечен, за что искренне обожаем окружением. Рядом с таким особенно болезненно ощущается собственное ничтожество, и зависть Клэггарта побуждает его к мести. Подбросив улики, он обвиняет матроса Бадда в подготовке мятежа. Во время разбирательства Билли Бадд в отчаянии убивает своего обидчика, обрекая тем самым и себя на смерть по законам военного времени. Все эти события разворачиваются на фоне войны с "внешним врагом" — французами (действие происходит в 1797 году), которая в опере так и остается "холодной" — враг все время невидим и является какой-то ирреальной, но мобилизующей силой, оправдывающей жестокие порядки корабельной жизни. Французский же корабль всю оперу в тумане, но англичане ненавидят незримого врага по более чем убедительным причинам — "за это их гадкое мсье" и за то, что они "лягушатники". Перечень аналогий с текущей российской реальностью можно было бы продолжать, приглядевшись к деталям. Но и без них очевидно, что эта опера Бриттена — не то отвлеченное изысканное искусство, к которому привыкли в этих стенах.
Уже в середине первого действия в партере зазвучали недоуменные реплики — нарядная благополучная публика, которую Михайловский театр приручал последние годы, почувствовала, что вечер, как говорится, перестает быть томным. Средь бархата и позолоты весь этот "критический реализм" с нелицеприятной "социалкой" казался недостаточно рафинированным угощением. Можно представить, что вся эта "несогласная" матросня на сцене воспринималась публикой так же, как когда-то "мужицкая" "Жизнь за царя" николаевской аристократией. Редкие аплодисменты одних зрителей вызывали саркастическую реакцию других, и было обидно за крепкий хор, великолепную работу солистов (Олег Балашов, Юрий Ившин, Йоханнес фон Дуйсбург) и уверенный оркестр (дирижер Михаил Татарников), не говоря уже о волшебной музыке Бриттена, достоинства которых при таком "контенте", видимо, мало кого интересовали. Тем более что событийную канву оперы режиссер Вилли Декер разворачивал без декоративных изысков, со скупостью документального театра. На сцене все время палуба корабля и линия горизонта на заднике. Или еще более аскетичные трюм и капитанская каюта. Во втором акте обстановка несколько разрядилась, тут в партитуре больше драматических монологов, более привычных оперным меломанам, — матроса Бадда перед казнью и капитана Вира о том, как невозможно оставаться человеком, находясь на вершине "вертикали власти". Но в целом приходится констатировать, что новая премьера Михайловского — это успех театра и он же провал публики. Последняя оказалась не готова к серьезной опере, предпочитая рассматривать театр — от вешалки до буфета — в качестве роскошного музыкального салона.