Выставка живопись
Выставки художника и религиозного мыслителя проходят в Москве регулярно — вдова Александра Харитонова старается чуть ли не каждый год отмечать день его смерти, 5 февраля, показом работ из своего собрания. Очередная экспозиция располагается в полуподвальном зале театрального музея. Рассказывает ВАЛЕНТИН ДЬЯКОНОВ.
Неофициальная Москва 1970-х годов делилась на множество кружков и сфер влияния. С одной стороны напирали концептуалисты и соц-артисты, подкованные в новейших течениях Запада. На другом фланге располагались художники, чье творчество с легкой руки лидера концептуализма Ильи Кабакова называли "духовкой" и "нетленкой". В гонке за международным престижем победили, как мы знаем, первые. Идеалисты от искусства придавали и процессу, и результату сакральный смысл в пику официальному атеизму и программной прозрачности мотиваций, требовавшейся от художников СССР. Но их эскапизм остался по большей части вне зрительского внимания. Возможно, сейчас настал момент некоторого смещения акцентов. Конечно, такие художники останутся локальным феноменом, но будут выглядеть ярче на фоне эстетической гигантомании современной РПЦ. И если вдруг церковь решит собрать коллекцию модернистской живописи на библейские сюжеты по образцу Ватикана, картинам Александра Харитонова следует занять в ней видное место.
С точки зрения ремесла Харитонова можно смело записывать в примитивы. Он некоторое время проучился в художественной школе, но бросил ее, потому что семье потребовались рабочие руки. Недостаток академического образования бросается в глаза в ранних рисунках и натюрмортах. Найдя свой стиль, Харитонов научился виртуозно обходить лакуны в тренировке. В коротких и четких мазках чувствуется любовь к пуантилистам Сера и Синьяку. Сам Харитонов говорил, что наибольшее влияние на него оказала церковная вышивка. И действительно, местами его работы блестят подобно драгметаллам. Близки к наивным современникам и его сюжеты. Здесь не ступала нога городской цивилизации и просвещенной иронии, столь ценимой шестидесятниками. Впрочем, у Харитонова нет и народничества, характерного для деревенщиков, да и социума вообще: художник предпочитал одиночество и тишину.
Он не любил города, что хорошо видно по ранним рисункам, в равной степени похожим и на сюрреализм, и на творчество сумасшедших (художник несколько раз сидел в соответствующих заведениях, и теперь уже не понять, был ли он действительно болен или попадал в сети карательной психиатрии). "Очки" 1958 года изображают мегаполис как цепь бессвязных и тревожных проявлений — от плаката с надписью "Идиот" и физиономией Фантомаса до растворяющихся в белизне листа лестниц и проводов. Гротескное "Белье во дворе" (1962) пронизано отвращением к выставлению напоказ интимных сторон жизни: такую одежду могли бы носить, наверное, только монстры Босха. Переехав в деревню, Харитонов нашел в монотонной природе прекрасную декорацию для своих видений и фантазий. "Детство Варфоломея" (1976) автобиографично — Харитонов пас скот в эвакуации во время Великой Отечественной,— но основано на нестеровском "Видении отрока Варфоломея". Как и у Нестерова, пожалуй, природа написана тоньше, чем люди, которых Харитонов, собственно, и не умел как следует рисовать. Харитонов неустанными тренировками постиг секрет изображения пейзажа так, что систематичность и строгость его техники не мешает лесу и полям оживать. Лучше всего ему удались холодные сумерки в "Зиме" (1987), сквозь которые проступают, по обыкновению, ангельские фигуры. В конце жизни он экспериментировал с абстракцией и интересовавшими еще Кандинского вопросами соотношения музыки и цвета. Картина "Плывут облака под музыку Моцарта" (1990) состоит из разноцветных заплаток, выстроенных в диагональном движении. Впрочем, даже беспредметничество у Харитонова напоминает не о Мондриане, а о витражах северных соборов.