"Пусть попробуют взять одного такого ребенка и воспитать его"

Детей с инвалидностью чаще не усыновляют, а берут под опеку, чтобы сохранить для них медицинские квоты. Спецкорреспондент ИД "Коммерсантъ" Ольга Алленова побывала в такой семье и выяснила, с чем сталкиваются люди, забирающие "сложных" детей.

Маленький, небогатый дом на окраине Астрахани. Дорог тут практически нет, грязи по колено. У дома, за оградой — видавшая виды детская площадка с турником. В этом доме живет Вера Дробинская, женщина, которая взяла под опеку семь детей с разными формами инвалидности. Эти дети — ее семья и ее работа. У дверей меня встречает Тавифа, смуглая, тонкая, восточной внешности девочка. Она берет меня за руку и прикладывает мою ладонь к своей. Моя заметно больше. "Я тоже вырасту?" — спрашивает меня. Потом я пойму, что так Тавифа делает всегда, когда рядом взрослые. Она очень хочет вырасти.

Первого ребенка Дробинская взяла под опеку в 2001 году. Это Данил, с тяжелой формой ДЦП. Через девять лет его забрали кровные родители. Вера Дробинская судилась и до сих пор судится — уже в Страсбургском суде. Российский суд счел, что для ребенка, который прожил у нее девять лет, важнее вернуться в кровную семью, даже если он ее не помнит. Злые языки говорили, что родители решили вернуть Данила из-за завещанной ему бабушкой квартиры. Какими бы ни были истинные причины, больного ребенка, который не мог выразить свое мнение, передали из рук в руки, как вещь.

В 2003 году Вера Дробинская взяла под опеку Тавифу. Ей был один год, она умирала. "Я некоторое время работала в больнице, увидела этих детей в блоке для отказников,— вспоминает Дробинская.— У Тавифы был сложный порок сердца, ее мать умерла тоже от сердечной патологии. Начиналась эпидемия гриппа, и врачи говорили, что Тавифа ее не переживет". В той же больнице лежал еще один ребенок, Женя, у него отсутствовала передняя стенка брюшной полости. Его маме было 16 лет, она не знала, что с ним делать, и отказалась от него.

Дробинская забрала обоих. "Я тогда сотрудничала с разными католическими фондами, у меня были контакты в Австрии, и я повезла детей туда, всех троих, Данилку, Тавифу и Женю. Когда мы приехали, врачи сказали, что если Тавифа переживет операцию, то будет жить". Тавифа выжила, и теперь у нее здоровое сердце. В своей спальне она может часами прыгать на матрасе, глядя в окно и улыбаясь. Чтобы она могла прыгать, Вера убрала кровать и купила толстый матрас на пол.

Маленькому Жене в Австрии "вставили" искусственную сетку вместо мышечного слоя, и он стал почти здоровым. Родная мать захотела вернуть сына — и Дробинская пошла ей навстречу. "Она неплохая мать,— говорит Вера,— Жене с ней хорошо".

Так вышло, что в доме Веры Дробинской остаются только те дети, которых никто не хочет забрать в семью. В 2004-м она взяла из Дома малютки четырехлетнюю Машу. Ребенку диагностировали отставание в развитии. Ее нашли на улице, родителей никто не видел. Этого ребенка органы опеки долго не отдавали. "Я жила тогда с мамой,— вспоминает Вера,— и органы опеки мне сказали, что моя мать против того, чтобы я взяла Машу. Я тогда собрала деньги и купила очень маленький, но отдельный дом. А потом в Австрии благотворительные фонды собрали еще денег, и я купила вот этот дом, побольше. И Машу мне отдали".

В дом заходит Рома, ему 17 лет. Правда, он кажется младше. Рома говорит медленнее, чем его сверстники, но по развитию практически ничем от них не отличается. Пока он пьет чай, мы разговариваем о литературе — Рома любит фэнтези, перечисляет мне прочитанные книги. Потом он уходит к себе в комнату — после школы он устает, и ему нужно поспать.

В феврале 2005 года Дробинская с другими волонтерами поехала в психоневрологический интернат в деревню Разночиновка, что в 40 километрах от Астрахани. Повезла подарки. И увидела там Рому. И Мишу. И Надю. Рома поступил в Разночиновку в три года. Когда его увидела Вера, ему было десять. Семь лет он провел в психоневрологическом интернате, не находясь при этом на учете в психоневрологическом диспансере. Тогда его звали Амиржан. Уже дома у Веры он получил новое имя — при крещении его назвали Романом. Наде было 11 лет, она провела в Разночиновке всего год: девочка не ладила с воспитателями в детском доме, и за это ее перевели в психоневрологический интернат.

А Мишку в Разночиновке привязывали за ногу к кровати. Когда его увидели в таком состоянии волонтеры, у него были искусаны руки и разбит лоб, потому что он бился головой о пол. Он громко кричал. У Мишки ДЦП и умственная отсталость. Воспитатели сказали, что он агрессивный и кидается на других. "Они мне говорили: "Что вы от него хотите? Он же идиот",— вспоминает Дробинская.— Но если вас привязать к кровати на весь день, вы тоже будете на людей кидаться".

Когда Дробинская решила забрать Мишу, Рому и Надю, в органах опеки сказали, что детей ей не отдадут. "Тогда пособия по опеке и инвалидности были очень маленькие, и никто не обвинял меня в том, что я беру детей из-за денег,— говорит Дробинская.— Но у меня была небольшая жилплощадь, и опека сочла это серьезной причиной. На каком-то городском мероприятии я подошла к мэру города и все ему рассказала. Опека тогда подчинялась мэру. И он распорядился, чтобы детей мне отдали. Это было в январе 2006 года. А через две недели я забрала еще и Максима из Астраханского детского дома, ему было пять лет, у него были проблемы с позвоночником и недержание мочи".

Все время, пока мы разговариваем, Мишка не слезает с рук Веры. Это рослый и крепкий мальчик,— требуя к себе внимания, он иногда слишком сильно трясет Веру за руку. Она не раздражается, спокойно сажает его на колени. И так сидит с ним несколько часов. Когда Мишку привезли домой, он громко кричал и днем и ночью. Он не мог спать один. Его надо было крепко обнять и так сидеть часами. Сейчас он стал спокойнее, часто смеется, издает звуки, похожие на слова. А еще он стал ходить. Раньше он ползал. Но один не может спать до сих пор. Каждый вечер он засыпает рядом с Верой. Когда я смотрю на их общение, мне кажется, что Мишка здесь — самый любимый.

Стук входной двери — домой возвращается Надя. Маленькая хрупкая 18-летняя девушка. Она учится в вечерней школе, в девятом классе. В первый класс она пошла в 12 лет, через год после того, как попала в эту семью. До этого она не умела писать и читать — только знала некоторые буквы. Теперь она умеет шить, готовить, рисовать. Надя обедает, моет посуду.

В 2008 году в семье Дробинской появился еще один ребенок, пятилетний Коля. Этот красивый большеглазый мальчик был совершенно здоров психически, но из-за липомы спинного мозга и врожденной деформации ноги ходить мог только на корточках. Колю хотели усыновить французы, и Дробинской его не отдавали. Но потом зарубежные усыновители передумали, а Колю стали оформлять в Разночиновку. Только тогда его отдали Дробинской.

Девятилетний Коля и двенадцатилетняя Маша появляются в этом доме к вечеру — Вера привозит их из школы. Если бы Ульяновский завод не подарил ей несколько лет назад вместительный автомобиль, она столкнулась бы с серьезной проблемой. Дети с инвалидностью, например Коля, не могут преодолевать большие расстояния. Живет семья на окраине, в школы, кружки и секции пешком не дойти. Государство в таких вопросах семьям не помогает, а могло бы. Не помогает и с жильем. Если бы людям, которые берут в семью несколько детей, власти помогали с расширением жилплощади, это решало бы много проблем, считает Дробинская. Она убеждена, что квартиры давать усыновителям не надо — это может стать поводом для коррупции, а вот помощь в расширении жилья необходима, ведь в конечном итоге это делается для того, чтобы дети росли в более благоприятной обстановке.

Мы разговариваем на маленькой кухне, которая является и прихожей. Большой стол, заставленный посудой и продуктами, у стены комод, на котором яблоку негде упасть. Плита заставлена кастрюлями с обедом. Теснота в этом доме бросается в глаза сразу, как только входишь. Если бы тут поработал специалист, грамотно подобравший мебель и освободивший больше пространства, впечатление было бы другим. Но у Дробинской семеро детей, ей не до дизайнера. Это только со стороны кажется, что она хорошо живет: пособие по опеке в размере 5300 руб. на каждого ребенка и пособие по инвалидности, чуть больше 8 тыс. на каждого ребенка (инвалидность есть у пяти детей из семи). Но дом требует постоянного ремонта. Недавно пристроили веранду, чтобы разгрузить прихожую-кухню, заплатили 25 тыс. руб. Обои клеятся в доме раз в полгода. Мебель постоянно ломается, ее нужно менять. Дети, которые росли в казенных сиротских домах, еще не вполне встроены в семейную жизнь, они и к семейному имуществу относятся как к казенному. Дробинская говорит, что дети меняются, их отношение тоже, но это процесс трудный и долгий. Она от них и требует многого — чтобы умели себя обслужить. "Поначалу многие знакомые мне говорили, что напрасно я так требовательна к детям,— говорит Вера.— Что они никогда не смогут стать такими, как обычные семейные дети. Но я хочу, чтобы они выросли самостоятельными людьми". В то же время она не занимается муштрой, не требует заправленных кроватей, идеальной чистоты в доме. Она не давит на детей. "Мы убираем в своих комнатах по субботам,— рассказывает Надя, когда я захожу в ее комнату.— Младшие дети, конечно, не любят убирать, у них всегда беспорядок. Но в этом нет ничего страшного". На стенах маленькой Надиной комнаты — яркие, талантливые рисунки. Она окончила художественную школу. Дробинская считает, что творчество помогает детям развиваться, поэтому почти все девочки в семье занимаются рисованием.

"Это Иосиф, Мария и ребенок,— показывает Надя мне рисунок христианского Рождества.— Нравится вам?" Я спрашиваю, помнит ли она Разночиновку. Девушка мрачнеет. "Я помню котенка, я принесла его в столовую, покормить. И воспитатель ударила меня резиновым тапком по лицу".

У Нади нарушена дикция, поэтому раньше она предпочитала отмалчиваться. В семье перестала стесняться, заговорила. Но не все травмы зажили — если ее обижают, она замыкается, уходит в себя. Вот и в школе отношения выстраивались долго. Вообще отношение окружающих к этой многодетной семье неидеальное. Дробинская говорит, что изредка слышит фразы вроде "Нарожала инвалидов". Но она привыкла.

Почти все дети в семье, за исключением старших, занимаются с педагогами индивидуально. К старшим домой ходит репетитор. Несколько последних лет Вера нанимала няню, которая еще и помогала ей по хозяйству. Но потом у Дробинской случился конфликт с местными органами власти, на нее посыпались обвинения в том, что она использует детей для заработка, что тратит их пособия на няню, и, если она не справляется, пусть возвращает детей. После этого Дробинская отказалась от помощницы. Хотя совершенно очевидно, что таким семьям необходимы помощницы за счет государства, ведь никто не задумался, во сколько этой семье обходятся только памперсы для одного из детей, страдающего недержанием, не говоря уже о продуктах, одежде, бензине, коммунальных услугах.

Планов у этой семьи много. Сделать операцию на ноге Коле. Ему уже прооперировали по квоте липому спинного мозга, а вот операция на ноге сложная, и ее пока откладывают. Максиму хорошо бы пройти реабилитацию в хорошем санатории, специализирующемся на лечении детей с патологиями позвоночника. Почти всем детям нужна регулярная помощь психолога, коррекционные курсы. Дробинская возила детей в Москву, в Центр лечебной педагогики,— ей сказали, что регулярные занятия помогут решить массу проблем. Но ездить в Москву часто она не может, и жить там тоже не может. А еще летом надо поехать в отпуск, на море.

В 2010 году Вера Дробинская решила взять из Разночиновки еще одного подростка, но ей его не отдали. К тому времени она стала довольно известным человеком, к ней обращались бывшие сотрудники интерната и родители живших там детей. Рассказывали страшные истории, в которые невозможно поверить, но и забыть нельзя. Дробинская поехала на сельское кладбище Разночиновки, увидела безымянные могилы, сделала фотографии, выложила их в интернет и обратилась в прокуратуру. Она считала, что в интернате умирают дети, и это никто не контролирует. Начался скандал. Местные власти ополчились против социальной активистки. К ней присылали следователей с обысками, органы опеки приезжали забирать у нее детей, проверки проводились у нее каждую неделю. "Они хотели, забрав детей, нейтрализовать меня социально,— говорит Вера.— Они понимали, что, если я останусь без детей, мне никто уже не поверит и про Разночиновку все забудут".

Прокурорская проверка и работа следователей в Разночиновке не дала результатов, хотя, по словам Дробинской, результаты проверки расходились: прокуратура утверждала, что за 10 лет в Разночиновке умерло 34 ребенка, а следователи — что 41.

В январе 2012 года, когда Вера собиралась обращаться в Генпрокуратуру по поводу Разночиновки, к ее дому прислали "Газель" — представители органов опеки сказали, что забирают у нее детей. Оказалось, что одна из местных жительниц написала заявление, в котором утверждала, что Дробинская бьет детей. "Я разрешила войти только двум представителям опеки,— вспоминает Вера.— Я им сказала: "Осмотрите детей, поговорите с ними, но больше я никого не пущу и детей не отдам". Нам практически устроили осаду, они не уезжали. Тогда я написала в своем блоге в интернете, что у меня хотят забрать детей. Поднялся шум. Мне позвонил помощник председателя Следственного комитета России Игорь Комиссаров. Сказал, что по всей России уже несколько уголовных дел завели на органы опеки за то, что те забирают детей из приемных семей. Вскоре несколько человек из СК приехали к нам в гости, привезли детям подарки, пообщались с ними. Эксперты осмотрели детей, сфотографировали дом. И взяли нас под защиту. Мне сказали, что если у меня заберут детей, то на органы опеки заведут дело".

Дробинская считает, что все эти проверки инициировала областная администрация. Во время визитов следователей Дробинская рассказала им истории, которые узнала от бывших сотрудников Разночиновки. Одна из таких историй произошла в интернате десять лет назад. Пятилетнюю девочку с ДЦП мать привезла в интернат на полгода — чтобы иметь возможность найти новую работу. Через несколько месяцев в окно интерната влез местный житель, вытащил девочку, изнасиловал ее и бросил в поле умирать. Ребенка нашли и вернули в интернат, но пытались скрыть случившееся. Мать обращалась в прокуратуру, но дело замяли. Дробинская нашла мать и девочку. СК возобновил расследование.

В здании Следственного комитета по Астраханской области, куда я иду за официальным комментарием, старший следователь отдела по расследованию Денис Клочков говорит: "Дробинская эмоциональная женщина, но все факты, изложенные ею, подтверждаются". "В интернате знали об изнасиловании ребенка, но пытались это скрыть,— рассказывает он.— Матери ничего не сообщали, она узнала об этом спустя несколько месяцев, когда приехала навестить дочь и увидела, что ребенок находится в тяжелом состоянии. В 2001 году прокуратура по обращению матери завела дело, но они не нашли признаков преступления. Сейчас мы устанавливаем всех, кто был причастен к расследованию дела. Многие уже не работают. Как только завершим расследование, должностным лицам предъявим обвинения". Следователи, опросив сотрудников интерната, выяснили, что все они знали насильника, жителя деревни. Десять лет все эти люди знали о совершенном им преступлении и молчали. Первым преступлением этого человека было изнасилование 70-летней женщины. Из 48 лет 30 он отсидел в тюрьме, говорит Клочков, и в прошлом году его этапировали из мест заключения в Астрахань, чтобы снова арестовать — уже за разночиновское преступление. В ходе расследования выяснилось, что этот же человек изнасиловал 16-летнюю пациентку интерната Олю, но она умерла спустя несколько лет. Во время следственных действий выяснился еще один случай насилия над детьми. Есть показания, что в интернате в целях наказания детей обливали ледяной водой, говорит следователь. Однажды, когда сотрудники интерната были на банкете, дежурные облили "провинившуюся" девочку кипятком из крана. От ожогов ребенок умер. "Мы сейчас выясняем обстоятельства, проведем эксгумацию, будем возбуждать дело",— говорит Клочков.

— Почему же столько лет все молчали? — спрашиваю я.

— Многие жители деревни работают в этом интернате. Они сначала вообще все отрицали. Боялись директора. Но когда поняли, что мы многое знаем, заговорили.

— А директор почему молчал?

— Боялась, что ее уволят. Она после этого еще десять лет проработала.

Клочков говорит, что СК дважды писал представления в Минсоцразвития области о необходимости отстранения директора Разночиновки от работы. Отреагировали не сразу, но в итоге директора уволили.

Я пыталась поговорить с представителями местной власти по поводу скандалов, связанных с Разночиновкой, но чиновники либо ссылались на занятость, либо отвечали, что эта история "уже в прошлом". В тот день, когда я собиралась к Вере Дробинской на день рождения Тавифы, одна из местных чиновниц согласилась "разъяснить" мне ситуацию. Это была неофициальная встреча. Женщина приятной внешности, не имевшая прямого отношения к органам опеки, но неплохо владевшая информацией, подтвердила: да, Дробинская хотела забрать из интерната 17-летнего подростка, да, он к ней тянулся, называл ее мамой, но его не отдали, и Дробинская за это мстит. Почему не отдали? Да он же "неуправляемый". "И где гарантия, что он не изнасилует кого-то на свободе"? Видя мое изумление, чиновница объясняет: "Вы даже не представляете себе, что это за дети. Они, как животные в клетке, и все время хотят нарушать запреты. Там все старшие воспитанники уже ведут втайне половую жизнь!" К середине своего монолога чиновница спрашивает: "Вы были у нее дома? Ведь у нее грязь и беспорядок! Ведь дети не получают того сбалансированного питания, которое у них было в Разночиновке! Ей эти дети вообще не нужны. Она взяла их для решения своих проблем. Она теперь известная фигура, оппозиционер, против власти выступает. Вы посмотрите, кто у нее в друзьях в интернете! Там ведь оппозиционеры. Она хочет получать помощь от государства, но при этом дружить с оппозицией!"

Тут уже я не выдерживаю: "Друзья-оппозиционеры в интернете еще ничего не значат. Дробинская всего лишь обратила внимание следствия на преступления в Разночиновке, почему вы решили, что она выступает против власти? И это не она помощь получает от государства, она, наоборот, оказывает помощь государству, воспитывая детей".

— Вы разве не понимаете? — удивляется дама. — Эти дети обречены с рождения. Такая у них судьба. Вы не думайте, что я изверг какой-то, я сама верующий человек, в церковь хожу, одежду туда отдаю. Но в Разночиновке много таких детей, которые раньше вообще не выживали, а сейчас просто медицина хорошая. Но они живут до двух лет и все равно умирают. А что вы хотели? И ее детям лучше было бы жить в Разночиновке. У них там светлые комнаты, белые стены, чистые полы, заправленные кровати, хорошее питание. А у Дробинской беспорядок и никакого режима.

— Но они ее любят, называют мамой,— говорю я.

Дама разочарованно прощается.

Вечером в доме у Веры Дробинской отмечают день рождения Тавифы. В гости пришла подруга Веры Галя с приемной дочерью Леной. Лена из Разночиновки, у нее инвалидность, отставание в развитии, но Галя говорит, что за те два года, что девочка живет у нее, произошли большие сдвиги. "Мы ходим в театры и музеи, мы ходим в школу и занимаемся с репетиторами. Первое время она постоянно устраивала истерики, кричала, билась, а сейчас это все ушло. Конечно, мы принимаем лекарства, но в интернате ее этими таблетками пичкали с утра до вечера, только бы она молчала". Я выхожу из кухни, чтобы понаблюдать за детьми,— Лена рисует с детьми Веры в детской. Дети смеются и болтают. Она любит приходить сюда в гости — дома ей скучно, а здесь весело. Потом Максим, Коля и Маша устраивают танцы. Мальчишки танцуют брейк. Тавифа, в новом розовом платье, "танцует" руками. Потом все собираются к столу, за праздничный торт со свечой. Берутся за руки. "Благослови, Господи, Тавифу",— произносят все. Тавифа задувает свечу.

— Нас, приемных родителей, не очень-то любят,— тихо говорит Галина, пока дети шумно обсуждают подарки, переданные им моими друзьями из Москвы.— Говорят, что мы детей берем из-за денег. Ну что я могу сказать? Пусть попробуют взять одного такого ребенка и воспитать его. Когда у Лены были приступы, она била посуду, кричала. Мне не к кому было обратиться. Я приходила к Вере за помощью. Но я ни о чем не жалею. Когда Лена вырастет, я возьму еще одного ребенка. Когда я увидела, как меняются дети у Веры, я тоже захотела кого-то спасти.