Абстрактное искусство конкретных режимов
Анна Толстова о выставке латиноамериканского авангарда в Музее королевы Софии
Если пройтись по изысканно выстроенной экспозиции "Конкретного изобретения" этаким фланером, целиком отдаваясь созерцанию и позволив себе просто наслаждаться процессом, можно уйти из Музея королевы Софии с ощущением, будто абстракция, особенно геометрическая абстракция, есть вершина эстетизма и только. Будто она для того и придумана, чтобы учить — без душной дидактики, словно перельмановская "Занимательная математика",— постигающий глаз делать свою интеллектуальную работу, различать мельчайшие формальные нюансы между объектами, анализировать их и мысленно собирать каждую форму в ее уникальной художественной целостности. Благо коллекция латиноамериканского авангарда Патрисии Фелпс де Сиснерос практически безупречна по составу.
Вот зашевелились, обретая объемы благодаря легкой светотеневой моделировке, вертикальные и горизонтальные прямоугольники в "Конструкции в белом и черном" уругвайца Хоакина Торреса-Гарсии, вот легкая дрожь охватила готовые распасться черные вертикали из "Живописи 9" бразильца Элиу Ойтисики, и вот уже белые ромбы проваливаются в глубины черных квадратов на абсолютно плоской "Диагональной функции" бразильца Херальдо де Барроса. А далее пошли объекты, полученные путем разрезания и закручивания по спирали кругов или же верчения оных вокруг какой-либо оси вращения, в результате чего выходит нечто птицеподобное — тут две бразильянки, Лижия Кларк и Лижия Папе, соревнуются друг с другом. Здесь больше про квадраты, там больше про полосы. В одних залах нам дают "европейские" подсказки в виде картин Пита Мондриана, Макса Билла и Йозефа Альберса, в других — предоставляют самим вспоминать об опытах Наума Габо и компании. Вот группа струнных и венесуэлец Хесус Сото как первая скрипка с его чудесным "Нейлоновым кубом": почти прозрачные нейлоновые нити, натянутые от пола до потолка, в самом центре призмы выкрашены в синий, так что кажется, что внутри зависшего в воздухе ледяного кристалла затаился сапфир. Следом — еще одна венесуэлка Гего (впрочем, Гертруд Гольдшмидт — псевдоним образован от первых букв имени и фамилии — была не венесуэлка, а еврейка, вовремя унесшая ноги из родного Гамбурга) и целый зал волшебных, невесомых и прозрачных, проволочных скульптур, парящих под потолком. Вот разные способы играть с дискретностью материи: Франц Вайсманн, переселившийся из Австрии в Бразилию тогда же и по тем же причинам, что и Гего в Венесуэлу, кромсает железо и дырявит алюминий, тогда как коренной бразилец Виллис де Кастро одной лишь окраской в контрастные цвета оптически разрывает монолитные блоки дерева. А когда вы наконец упретесь в огромный стог сена бразильца Сильду Мейрелеса — идеально правильный соломенный куб, скрепленный золотыми нитями, материя явится во всей своей конкретности. Эта постоянная смена "абстрактных" впечатлений готовит зрителя к торжественному финалу выставки, где ему придется буквально раствориться в абстракции: из инсталляции венесуэльца Эктора Фуэнмайора Amarillo Sol K7YV68, представляющей собой пустую комнату, стены которой выкрашены ярко-желтой краской, упомянутой в названии работы, выходишь абсолютно ослепленный.
Вальдемар Кордейро. «Видимая идея», 1956 год
Поначалу думаешь, что парадная выставка из коллекции Патрисии Фелпс де Сиснерос всего-навсего демонстрирует известный исторический парадокс о том, как последние становятся первыми, ученики обгоняют учителей и маргиналы превращаются в истеблишмент. Если все, кто в 1940-е и 1950-е в Буэнос-Айресе подписывал манифесты "инвенционистов" (выражение "конкретное изобретение" — как раз из него) и "неоконкретистов", кажутся спиритами, вызывающими духов Александра Родченко и ОБМОХУ, если ранние опыты Лижии Кларк и Элиу Ойтисики выглядят вдохновенными, но все же подражаниями довоенному европейскому "конкретному искусству" всех мастей, от Пита Мондриана и Тео ван Дусбурга до Бена Николсона и Антона Певзнера, то в 1960-е ситуация стремительно меняется. Кинетисты и оп-артисты Южной Америки ничуть не теряются на фоне групп Zero или "Движение", а к концу "космического" десятилетия и вовсе вырываются вперед планеты всей. Во всяком случае, цвето- и световые тотальные инсталляции вроде упомянутой Amarillo Sol K7YV68 Эктора Фуэнмайора или "Цветонасыщенности" другого венесуэльца, Карлоса Крус-Диеса, погрузившего павильон Венесуэлы на 35-й Венецианской биеннале в синее свечение, намного опередили и предвосхитили эксперименты Джеймса Таррелла и Олафура Элиассона. И хотя сегодня передовые музеи Европы и США с завидной регулярностью показывают послевоенный латиноамериканский авангард, кураторы выставки "Конкретное изобретение" с подзаголовком "Размышления о геометрической абстракции из Латинской Америки и ее наследии" сетуют на то, что это наследие все еще не вписано в англо-американскую историю искусства.
Испания знакома с означенным наследием чуть лучше, и тут, похоже, имеется другой интерес. Все четыре этажа бывшего госпиталя святого Карла — основного здания Музея королевы Софии — набиты абстракцией, испанской и интернациональной, от пола до потолка, а на каждом мадридском перекрестке, не занятом помпезным фонтаном, красуется какая-нибудь монументальная загогулина. Режим Франко, в отличие от других тоталитарных режимов Европы, не боролся с "формалистами" и "дегенератами", напротив, расцвет абстракции в Испании служил ему неплохой вывеской, сообщающей urbi et orbi о готовности страны идти по пути модернизации. Говорят, в Латинской Америке дело обстояло несколько иначе: местные диктаторы в большинстве своем питали любовь к популистскому соцреализму, а в абстракционистах видели не то красную чуму, не то длинную руку дяди Сэма — кому что мерещилось. Говорят, во времена Перона в Аргентине авангардистов совсем не жаловали. В общем, пока латиноамериканцы вписывают свое наследие в англо-американские истории, испанцы думают, как бы вписать свое в более благоприятный политический контекст.
"Конкретное изобретение. Коллекция Патрисии Фелпс де Сиснерос". Музей королевы Софии, Мадрид, до 16 сентября