Декоративно-прикладное величие

"Пусть другие ведут войны — ты же, счастливая Австрия, заключай браки" — таков был общеизвестный девиз, описывающий суть политики Габсбургов. Не за век, конечно, и не за два, но упорная целеустремленность брачной дипломатии действительно принесла свои плоды, и некогда скромные феодалы швейцарского происхождения превратились в великую и могущественную династию, которая даже на вершине могущества продолжала закреплять политические альянсы, иногда менявшие судьбы Европы, свадьбами.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Предыдущая фотография

Следующая фотография

1 / 6

Михель Эрхарт / Йорг Сирлин Старший. Аллегория бренности». Дерево, полихромия. 1470-е годы.

Аллегорическая композиция, изображающая девушку, юношу и отталкивающего вида старуху, считается одним из лучших образцов полихромной скульптуры XV века к северу от Альп. Несмотря на ее позднеготический характер, "Аллегорию бренности" многое роднит с работами центральных живописцев германского Возрождения

Фото: © Wien, Kunsthistorisches Museum

Михель Эрхарт / Йорг Сирлин Старший. «Аллегория бренности». Дерево, полихромия. 1470-е годы.

Фото: © Kunsthistorisches Museum Wien

Неизвестный автор. «Книга зарисовок». Металлический карандаш, бумага, кожа. Прага, 1410–1420 годы.

Раритетная возможность подглядеть за "кухней" средневекового художника — набор многочисленных зарисовок людей и животных, сделанных, скорее всего, для дальнейших живописных работ. Аналогичной графики того времени сохранилось очень мало

Фото: © Wien, Kunsthistorisches Museum

Неизвестный автор. «Книга зарисовок». Металлический карандаш, бумага, кожа. Прага, 1410–1420 годы.

Раритетная возможность подглядеть за "кухней" средневекового художника — набор многочисленных зарисовок людей и животных, сделанных, скорее всего, для дальнейших живописных работ. Аналогичной графики того времени сохранилось очень мало

Фото: © Kunsthistorisches Museum Wien

Кристоф Гандтнер. «Аллегория». Керамика. Инсбрук(?), 1580-е годы.

Вопреки довольно комическому виду, произведение считается утонченной аллегорией Презумпции (то есть Предположения). Помимо смысловых тайн, у этой вещи есть и прагматический секрет: она могла использоваться в качестве кубка для питья

Фото: © Wien, Kunsthistorisches Museum

Франческо Лаурана. «Бюст женщины». Мрамор, воск, полихромия. Милан (?), около 1490 года.

В своих портретных бюстах итальянские скульпторы XV века иногда достигали почти пугающего живоподобия. Но это, по-видимому, совсем другой случай — скульптор старался создать идеализированный портрет Лауры, возлюбленной поэта Петрарки, умершей за многие десятилетия до создания скульптуры

Фото: © Kunsthistorisches Museum Wien

Но у Габсбургов было и еще одно хобби помимо неустанного плетения матримониальных планов. На протяжении столетий они оставались рьяными коллекционерами. Сейчас это не кажется такой уж редкостью для владетельных особ — мало ли какие были коронованные собиратели прекрасного, вон Карл I Английский тоже сколотил, не считаясь с затратами, баснословную коллекцию живописи, да хотя бы нашу Екатерину II с ее Эрмитажем можно вспомнить. Но суть в том, что коллекционерская мания европейских монархов, во-первых, часто была подражательной, потому что Габсбурги стали задавать тон в собирательстве еще в XVI веке. А во-вторых, габсбургские коллекции — это не только и не столько собрания живописи, скульптуры и так далее в привычном для нас виде. В XVI-XVII веках императоры и эрцгерцоги из "австрийского дома" ставили перед собой довольно специфические коллекционерские задачи, что куда как заметно по вновь открывшейся после десятилетнего перерыва экспозиции их сокровищ — венской Кунсткамере.

Само слово "кунсткамера", собственно, означает всего-то "палата искусств"; полный вариант, правда, был "Kunst- und Wunderkammer", "палата искусств и чудес", и вдобавок нам, знающим в первую очередь петровскую кунсткамеру (которая на самом деле, конечно, типичная "вундеркамера"), за этим словом мерещатся не столько произведения искусства, сколько заспиртованные уродцы, чучела экзотических тварей и костюмы туземцев. В типичной кунсткамере эпохи Ренессанса и раннего барокко все это было, но только цели у собирания всех этих странных предметов были другие, не одни только любознательность, развлекательность и просвещение. Это должно было быть отображение Космоса, упорядоченное по канонам гуманистической эрудиции представление бытия во всем его разнообразии. Не просто набор редкостей, но такой набор, где каждая редкость получает место в строго выстроенной энциклопедической системе. Обычно при этом возникало пять разделов: mirabilia, то есть чудеса (вот тут как раз и бывали двухголовые младенцы и чучела василиска), naturalia (естественнонаучные экспонаты — редкие минералы, например), exotica (страусовые яйца, кокосовые орехи, изделия американских индейцев и так далее), scientifica (научный инструментарий) и artificialia (то есть редкие и драгоценные изделия рук человеческих).

Вена, строго говоря, не была единственным домом габсбургской коллекции раритетов. Эрцгерцог Фердинанд II создал свою знаменитую коллекцию в инсбрукском замке Амбрас. Еще более знаменитой была пражская кунсткамера императора Рудольфа II, не только одного из величайших меценатов позднего Ренессанса, но также известного любителя оккультных наук — идея кунсткамеры как грандиозного натурфилософского текста, как материализовавшегося заклинания, призванного утолить фаустовскую жажду познания, была ему особенно близка. Потом эти коллекции объединялись, многое было утрачено еще в XVIII веке, а оставшееся император Франц Иосиф I частью распределил по вновь учрежденным имперским музеям — этнографические редкости ушли в Музей этнографии, природные — в Музей естественной истории. Сейчас этот вроде бы понятный жест можно и оспорить; так, в Музее естественной истории, например, оказалась каменная плита с отпечатком доисторической рыбы — вроде бы чисто геологическая вещица, но дело в том, что в XVI веке эта плита была изящно оправлена и снабжена гравированным латинским стихотворением, сообщавшим, что это, мол, наглядное свидетельство всемирного потопа. То есть занимательность этой вещи вообще-то лежит за пределами чисто геологической проблематики — но что поделаешь, отдали так отдали.

От собрания венской Кунсткамеры вообще отделено многое из того, что в других европейских собраниях сокровищ и раритетов часто включается в экспозицию. Скажем, государственные регалии, принадлежавшие многочисленным государствам, троны которых занимали Габсбурги, равно как императорская коллекция священных реликвий, принадлежат сейчас все тому же Музею истории искусств, но показываются отдельно, в Хофбурге, и эта экспозиция носит название "Сокровищницы" (Schatzkammer). И тем не менее оставшаяся часть огромна: теперь под нее выделено двадцать залов Музея истории искусств.

И эта часть, конечно, в основном говорит об искусстве, а не о чудесах. Экзотические диковины если и появляются, то именно в художественном преломлении: кокос, ветка коралла, страусовый орех или безоар (камень, образующийся в желудке у жвачных животных — когда-то его считали действенным средством против ядов) обязательно предстают в драгоценной ювелирной оправе.

Самым точным было бы сказать, что тут главным чудом обречено становиться само искусство. Чуть-чуть средневековых вещей, чуть-чуть итальянского Кватроченто и огромный, могучий корпус произведений мастеров XVI-XVII веков: геммы, рельефы, гобелены, часы, автоматоны, астрономические инструменты, кубки, блюда, чаши, лохани. Есть даже солонка — пожалуй, самая известная солонка в истории мирового искусства: громадная золотая "Сальера" Бенвенуто Челлини, сделанная для французского короля Франциска I и прибывшая в Вену в качестве подарка одного из последних Валуа, Карла IX, в благодарность за очередной династический союз с участием габсбургской принцессы. Все эти вещи одна за другой уверенно бьют рекорды по части виртуозности, учености, изящества и богатства, и к концу экспозиции чувствуешь себя несколько вымотанным не столько от обилия драгметаллов и самоцветов, а именно от самого красноречия этих предметов, каждый из которых норовит пышным цицероновским слогом что-то нарочитое поведать. Даже если это не высокопарное церемониальное изделие, а что-то, казалось бы, шутейное.

И вот это самое интересное. В нашей научной номенклатуре "декоративно-прикладное искусство" (ДПИ, как говорят для краткости) — едва ли не клеймо, во всяком случае за последние лет восемьдесят все привыкли думать, что место у этого самого искусства подчиненное, что художественной, идейной и прочей мощи у него всего ничего, если сравнивать с той же живописью: куда там, одно украшательство. Но когда тебе это искусство предлагают в таком объеме и с таким уровнем маэстрии, за дискриминацию пресловутого ДПИ начинаешь обижаться.

Музей истории искусств, Вена