Чудо о гравюре
Кира Долинина об эрмитажном каталоге офортов Рембрандта
Государственный Эрмитаж выпустил в свет удивительно красивую книгу "Гравюры Рембрандта из коллекции Д. А. Ровинского в собрании Эрмитажа", автор — Роман Григорьев. Под суховатым названием на 700 с лишним страницах впервые на русском языке с такой подробностью рассказывается о том, что составляет одно из величайших чудес в истории изобразительного искусства.
Фото: Собрание Государственного Эрмитажа
Фото: Собрание Государственного Эрмитажа
Фото: Собрание Государственного Эрмитажа
Фото: Собрание Государственного Эрмитажа
Фото: Собрание Государственного Эрмитажа
Фото: Собрание Государственного Эрмитажа
Фото: Собрание Государственного Эрмитажа
Фото: Собрание Государственного Эрмитажа
У этой книги — два героя. Великий художник и великий коллекционер. Величины в исторической перспективе вроде бы несоизмеримые, но для рембрандтоведов связанные нераздельно. Рембрандт-гравер — явление, не имеющее аналогов в истории искусства. Не количественно (хотя около 300 автопортретов, религиозных композиций, портретов, пейзажей, жанровых сцен, ню, нищих составили бы честь любому художнику). Но качественно: развитая Рембрандтом комплексная техника (сочетание офорта, "сухой иглы", резца и еще чего-то, что нам сегодня даже трудно четко определить) гравирования оказалась столь сложной, что, за редчайшими исключениями, попытки последователей, учеников и имитаторов повторить или использовать его приемы вызывают лишь сожаление. Не потому, что никто толком не сумел освоить саму технику офорта (от французского eau-forte, "сильная вода" — азотная кислота, использовавшаяся при травлении медной доски, отсюда старое русское название офорта — "крепкая водка"), а потому, что именно для Рембрандта офорт оказался наиболее адекватным тому, что хотел получить художник на листе бумаги.
А хотел он почти невозможного — создать на бумаге мир, способный поспорить с миром его же живописи. Как и в живописи, главным в офортах Рембрандта был свет. Ему подчинены линии и техника, ради него — невозможные, как оказалось, для повторения эксперименты, многие из которых долгое время принимались за следы неаккуратности или забывчивости мастера. Но каждое движение гравера, несмотря на кажущуюся "эскизность" некоторых гравюр, здесь было продумано. Именно поэтому "пробные" отпечатки с досок, которые его предшественниками отбрасывались и не попадали на рынок, у Рембрандта получают статус самостоятельных произведений. Последовательность таких отпечатков с авторскими изменениями исчисляется "состояниями" (у Рембрандта их число доходит до 12). Увидеть их рядом — это не столько возможность заглянуть "на кухню" художника, сколько способ стать очевидцем абсолютно гениальной артистической игры, в которой порой один только выбеленный луч в кромешной черноте штриха способен произвести эффект разорвавшейся бомбы. И создать новый шедевр.
По подбору офортов и их состояний собрание Ровинского — одно из самых полных в мире (968 гравюр Рембрандта и его школы), это самая большая из дошедших до нас в практически целом виде частных коллекций гравюр Рембрандта. Оно много говорит о Рембрандте и немало о собирателе. Это тот случай, когда коллекция и ее авторское описание ярко индивидуализированы. Дмитрий Александрович Ровинский (1824-1895) был юристом, одним из главных деятелей судебной реформы, благодаря которой в России был введен суд присяжных и отменены телесные наказания. Его собрание насчитывало около 100 000 русских и западноевропейских гравюр. Однако восторгами владельца дело не обошлось — как и в судебном деле, Ровинский и здесь верил в порядок. Создание отечественной науки об искусстве он начал с написания истории русской иконописи и гравирования, а завершил каталогом русского лубка и гравюр Рембрандта. В собирании русской гравюры он видел свой гражданский долг. В погоне за Рембрандтом - удовольствие, азарт и желание поймать то, что ставит этого гравера выше всех остальных. Его знаменитый, обязательный для кабинетов рембрандтоведов всего мира "Атлас" — собрание всех существующих вариантов гравюр Рембрандта, в котором особое внимание уделяется определению "состояний" офорта. Но вступление к нему — это еще и очень личный текст, личный взгляд на художника. Во многом благодаря Ровинскому и сильно влиявшему на него Василию Стасову, "русский Рембрандт" считывался их современниками (и еще долго после них) как предтеча передвижников, художник социального гнева и протеста.
Книга Романа Григорьева, конечно, прежде всего узкопрофессиональна. По большому счету, все зафиксированные в ней находки, гипотезы и открытия имеют смысл максимум для десяти ученых, притом в большинстве своем по-русски не читающих. Однако на нашем поле появление этого труда не столько обыденность научной жизни, как это было бы на Западе, где искусствоведение не есть бесконечная песня акына о красоте красивого, сколько редчайшая возможность прочесть на русском профессиональное объяснение чуда. И тут за черным бархатом рембрандтовских линий и пятен высвечиваются образ и смысл, малейшие изменения сдвигают драматургию листа, а наш восторг перед невероятной легкостью и точностью каждого прикосновения резца к медной доске перестает быть поросячьим. Рассматривание гравюр — дело очень интимное. К тому же это всегда было еще и очень специальной областью увлечений и исследований. Эрмитажный "толстый Рембрандт" монополию эту разрушает, дает прикоснуться, что-то понять, чему-то поверить на слово и, конечно, разглядеть — на отлично отпечатанных с необходимым увеличением репродукциях. Для читателя это труд. Но Рембрандт того стоит.
Р. Г. Григорьев. Гравюры Рембрандта из коллекции Д. А. Ровинского в собрании Эрмитажа. СПб.: Государственный Эрмитаж, 2012