В Большом зале Санкт-Петербургской филармонии выступил Лан Лан, самый раскрученный молодой пианист мира, мода на которого оценивается неоднозначно как знатоками, так и неискушенными слушателями — от преклонения до высокомерного равнодушия. После петербургского концерта пианиста ВЛАДИМИР РАННЕВ не стал его поклонником, но проникся к молодому дарованию из Китая большим уважением.
В Петербурге Лан Лан продемонстрировал серьезную интеллектуальную работу, словно желая разделаться с образом «золотого мальчика», к которому привыкли его поклонники
Фото: Владимир Постнов, Коммерсантъ / купить фото
Лан Лан привез программу "Моцарт и немного больше", в которой, как выяснилось, за "немногим большим" притаился Шопен. Непонятно, зачем серьезному пианисту такая неловкая игра в прятки, напоминающая маркетинг сомнительных проектов на стыке классики и поп-музыки. Но если в ином случае столь неуклюжий манок мог скорее не привлечь, а отвратить разборчивого слушателя, то здесь, в соседстве с именем Лан Лан, этот попсовый ход можно списать на недоразумение. Ведь этот пианист — не только "народный", но и "заслуженный", а в мировой табели о рангах, в отличие от иерархии российских артистических званий, "заслуженный" — то есть заслуживший признание коллег, критиков и жюри самых престижных конкурсов — стоит выше "народного", то есть снискавшего любовь широкой публики. Подтверждением чему стал и концерт в Петербурге.
Лан Лан продемонстрировал нечто противоположное той репутации, которая приклеилась в нему в годы юношеского восхождения на большую сцену, — машины по выколачиванию нот в стахановских количестве и темпе. Еще ему инкриминируют показной, не подкрепленный продуманным звуком артистизм. Пожалуй, с последним у пианиста действительно перебор, и, на взгляд строгого эстета, молодой симпатяга порой грешит против хорошего вкуса. Но работа пианиста — это все-таки звук. И именно им Лан Лан отвечает своим критикам. Даже с несколько чрезмерной убедительностью: пианист насыщает свои интерпретации знаменитейших опусов Моцарта и Шопена такой изобретательной интеллектуальной работой, словно хочет поскорее разделаться с образом "золотого мальчика", к которому привыкли его поклонники.
В первом отделении прозвучали три моцартовские сонаты — KV 283, KV 282 и KV 310. Почти в каждом такте, и даже там, где можно было бы особенно не мудрствовать, — какая-то выдумка с акцентами, штрихами, контрапунктами в голосоведении, контрастами в динамике. Слушать очень интересно, но страдает то, что в Моцарте стоит самого дорогого, — стиль. Заметно, что Лан Лан ищет своего Моцарта, вслушивается во все детали, но увлекается ими в ущерб какой-либо целостной идеи. Моцарт у него то аполлонически совершенен, то дионисийски противоречив. Причем переключатель от одного к другому находится в постоянном навязчивом действии, не от опуса к опусу, а от такта к такту.
То же относится и к Шопену, четыре Баллады которого прозвучали во втором отделении. Никакого рафинада, все насыщено конструктивной работой — и скорее было бы к лицу странностям позднего Листа, но не шопеновской поэтике сладких грез и томлений. Последняя требует органичности, единого вздоха, скрепляющего форму каждой баллады. Все-таки этот жанр у Шопена, в противовес миниатюрным мазуркам, — музыка большого дыхания. Лан Лан же, словно слуга двух господ, играет то во влаголюбивого романтика, то в сухого педанта. Хотя, надо отдать ему должное, тормоза у него срабатывают вовремя и он никогда не переступает грань безвкусицы. Вообще, все говорит за то, что Лан Лан, найдя не только своих Моцарта и Шопена, но шире — себя в мировом пианизме, может стать большим серьезным мастером. Пока он в движении, причем сразу в нескольких направлениях. Но в искусстве, за неимением определенной цели, движение — все.