Притча в инсталляциях

Самой большой художественной новостью прошедшей недели в Петербурге стало все-таки состоявшееся открытие выставки Icons. По выставочному центру креативного пространства "Ткачи", отдавшегося бурной энергии куратора выставки Марата Гельмана, КИРА ДОЛИНИНА бродила в некотором изумлении.

В ноябре прошлого года от выставки под давлением православной общественности и даже, судя по всему, под нажимом администрации города отказался Rizzordi Art Foundation. Момент был неподходящий для подобных проектов. Только что "санкт-петербургское казачество" и сочувствующие ему граждане прошлись напалмом по современной культуре в чуждых им формах. Тогда спектакль "Лолита", Музей-квартира Набокова и выставка братьев Чепмен в Эрмитаже были выбраны жертвами в городе, уже прославившемся легализацией гомофобии. Спектакль был отменен, набоковский музей чистил стены от хамских надписей, вызванные в Эрмитаж прокуроры не нашли криминала. Вроде бы ничего страшного не произошло, но осадок остался премерзкий. На этом фоне отмена выставки Гельмана казалась многим мудрым решением — какие уж тут могут быть Icons, когда даже на несколько неправославных (!) крестов у Чепменов пишутся письма под копирку в прокуратуру. Эта мудрость, однако, вызывала оторопь: казалось, что местная культурная общественность сдастся не только без боя, но вообще до объявления войны.

С Маратом Гельманом петербургский общественный контроль явно промахнулся. Это от рутины Гельман бежит, а там, где ожидаются художественные военные действия, он несется вскачь. Так получилось и с Icons. Выставка, уже пережившая казачьи страсти в Краснодаре и совершенно спокойно прошедшая в прирученной Гельманом Перми, в Петербурге была объявлена тестом на договороспособность общества.

Выставка очень достойная, но на роль теста не годится. Хотя бы потому, что это одна из самых спокойных и консервативных экспозиций, которые только возможны на заявленную тему. Не "Иконы", а Icons (что, вообще-то, большая разница — компьютерные "иконки", знаки, окна никакого отношения к православным образам, то есть иконам, не имеют). Не про православие, а про религиозные символы и сюжеты. Не надрыв и сумбур вместо музыки, а классический способ разговора со зрителем. Не война, а умиротворение — "Тайных вечерей" и "Благовещений" тут больше, чем ветхозаветных страшилок и остросюжетных житий.

Значит, дело прежде всего в художественной форме. Тут опасения оппонентов Гельмана понятны. Судя по заявлению членов Всемирного русского народного собора, их больше всего волнует, чтобы их сознание не травмировали "произведения, напоминающие по своему жанру антирелигиозные карикатуры". Карикатура — это то, что должно быть смешно? На выставке нет ничего смешного. Может быть, кое-где неясно, что хотел сказать художник? Но и с доступностью здесь все в порядке. Самое непонятное, если вообще можно говорить об искусстве в подобных категориях, — это абстрактное полотно Михаила Шварцмана 1970-х годов. Проблема только в том, что с традиционной формой как таковой в отечественном религиозном искусстве давно уже все неладно. Нельзя сказать о холстах Брюллова в Исаакиевском соборе, что они писаны по строгому канону. Еще хуже с Нестеровым, отцом так называемого нового русского религиозного искусства. У него масса очень сильных религиозных вещей, которые были проклинаемы ревностными православными. Самые религиозные русские художники последних двух веков говорили о своей вере через формы, глубоко чуждые усредненному православию. Значит ли это, что их искусство перестало быть религиозным?

Но выставка Icons, строго говоря, даже и не об этом. Не все ее участники верят, но все говорят на языке христианского искусства, потому что это и есть наш общий язык. Фотопанно Рауфа Мамедова, на котором взрослые люди с синдромом Дауна выстраивают свою "Тайную вечерю", лаконичный до суровости иконостас "Хлебов" Анатолия Осмоловского, блистательные гнутые железяки Дмитрия Гутова, в которых, как из шляпы иллюзиониста, вдруг возникает "Христос во время бури на море Галилейском" Рембрандта, снова "Тайная вечеря", но уже от группы Recycle, увиденные сзади бестелесные фигуры, застывшие в своем вечном разговоре о преданности и предательстве... Эти сюжеты не принадлежат ни православию, ни католицизму или протестантизму — это общий для художников способ мыслить и говорить.

На вернисаже ждали скандала (вроде и письмо в прокуратуру уже есть, и 2 тыс. подписей против собрали, и особо нервные граждане шлют свои проклятия). Но скандала не случилось, пикет был за выставку, одинокие несогласные бродили по залам в недоумении. Собственно, этого Гельман и хотел: чтобы враги выставки на нее пришли и сами посмотрели. Хотя по большому счету самой выставке все эти пляски реальных и вымышленных мракобесов только повредили. Icons — очень внятный и цельный проект. Его невозможно показывать в Москве, потому что все работы хорошо известны, но именно в таком виде, как единое целое, имеет смысл выставлять в провинции. Это качественный слепок с того в современном искусстве, что широкая публика вообще в состоянии съесть. Настоящей проблемой Icons в Петербурге стали не противопоставление света и тьмы, о котором слишком много было сказано слов, а то, что в панических заботах об усилении охраны саму экспозицию сделали плохо — неудачная развеска ключевых вещей, непрофессиональный свет. Парадоксально, но все эти неурядицы в плюс работам: они переросли подобный способ показа. Это вещи музейного уровня, о чем и заявил Гельман, огласив свои планы сделать из Icons основу для будущего музея.