В Москве и в 200-300 км вокруг нее обретаются сегодня 8-10 тысяч цыган. О театре "Ромэн" знают, конечно, все. Кроме музыкантов и танцоров, есть среди цыган художники, учителя, инженеры, ремесленники. А еще — профессиональные нищие. Но в последнее время эту "цыганскую" профессию ринулись осваивать дилетанты из всех этнических групп, какие только есть в Москве. Конкуренция стала невыносимой. Но цыгане нашли выход.
Закат профессионализма
Заручиться доверием этого человека мне удалось с помощью взятки. Я "застолбил" для него доходный участок: договорился с выгребальщицей мусоропроводов в престижном доме на Малой Дмитровке о том, что свой контейнер она будет перегружать в стоящие во дворе общие, городские только после того, как дождется кандидата исторических наук Виктора Петровича М. Да, конечно, лучшее из того, что попадается сверху, выгребальщица забирает сама, но многое — от консервов и недопитых бутылок "Курвуазье" до еще незаношенных пиджаков и ботинок — идет на разграбление лицам, давно примелькавшимся в "крутых" дворах. Виктор Петрович с моей помощью обрел привилегию быть первым. К тому же я на своей машине отвез для него несколько мешков евробутылок из-под водки, минеральной воды и пива в приемный пункт на перекрестке улиц Россолимо и Льва Толстого.
После этого, угощаясь пивом "Афанасий", Виктор Петрович и рассказал, кто он есть. Помимо прочего — профессиональный нищий. И, по его мнению и по его же словам, последний из могикан. Он так и сказал: приобретая под напором новичков характер общенародного движения, нищенство как призвание и судьба, профессия и средство к существованию деградирует. Бедолаги, обвешанные картонками с многословными надписями — глухонемой, бездомный, безработный, собирающий на операцию, беженец, разобрали переходы и углы и побрели по улицам. Мест на всех не хватает, а качество работы нищих обратно пропорционально росту их числа. "Нищие,— констатировал Виктор Петрович,— делятся на два класса: на нищенствующих стандартно и тех, кто делает это по-своему. Первые — действительно нищие. А среди вторых бывают и состоятельные".
Себя Виктор Петрович относит к последним — у него "есть на что кушать и где жить". А до жизни такой он докатился по собственному выбору. Город для него — некое подобие леса для грибника или водоема для рыбака. Надо всего лишь знать, куда и в какое время прибыть. Но работать с каждым днем труднее.
— А кому же из одиночек всего тяжелее?
— Цыганам.
— Почему?
— Им подадут в последнюю очередь. Да и менты их гоняют сразу, не задумываясь. Однако цыгане приспособились.
Может быть, в памяти тех, кто живет или часто бывает на Цветном бульваре, остались еще группы цыганок, выпрашивавших милостыню на отрезке от цирка до эстакады на Садовом кольце. После закрытия Центрального рынка они исчезли. Их место заняли калеки в армейском камуфляже, ковыляющие на костылях вдоль вереницы автомобилей, застывающих перед светофорами. То же приключилось и в других традиционно "цыганских" местах: на пересечении Сретенки и Садового, у Даниловского рынка, на Тульской улице, у мелкооптовой ярмарки на Алтуфьевском шоссе, в проезде Скворцова-Степанова (между "Бекс-баром" и мрачным жилым домом), напротив "Ленкома", на десятках и сотнях других постов. "Инвалиды — живцы,— констатировал Виктор Петрович.— Удочки держат цыгане".
Городские партизаны
По его совету я "засел в засаду" в том месте обращенного торцом к Садовому кольцу бульвара, где сходятся Самотечная улица и Олимпийский проспект. Точнее, я ездил на троллейбусах две остановки в одну сторону и две — в обратную мимо этого места, когда оттуда на некоторое время уходили гаишники. В их присутствии ждать появления опекунов камуфляжных инвалидов не стоило. Инвалиды сами-то в присутствии инспекторов норовили стушеваться в переулок где-то за Итальянским палаццо.
На четвертый день своей "засады" я сквозь пыльное стекло троллейбуса стал свидетелем рабочего совещания. Беседа шла в пластмассовом аквариуме троллейбусной остановки. Стройный брюнет, пропыленный насквозь — от густой курчавой шевелюры до сапог с пряжками, держал речь перед двумя женщинами и инвалидом. С точки зрения конспирации все верно. Случайно возникшая группа пассажиров, ждущих троллейбуса. На бульваре, в полусотне метров, где и прохладнее, и воздух свежее, и пустыннее, и тише, они бросались бы в глаза. На обратном пути я их уже не видел. Инвалид вернулся на боевую вахту.
Была суббота. ГАИ в этом месте — на пересечении бульваров с эстакадой — в выходные дежурит с перерывами. Я припарковал машину напротив торговых павильонов, открыл на несколько минут капот, потом захлопнул его и подошел к парню (серое худое лицо, грязная одежда: пыль и выхлопы оседают здесь с эстакады и поднимаются с перекрестка под ней). Попросил присмотреть за машиной, пока я съезжу за запчастями, пообещав, что за мной "не заржавеет". Он кивнул головой, вдавленной меж плеч, подпираемых плохо пригнанными костылями.
Иногородние разговорчивее москвичей. Он усмехнулся, когда я, вернувшись, назвал его городским партизаном. Алексей — так он представился — приезжает в Москву из Боровска (Калужская область) несколько раз в неделю. Час автобусом до Балабанова, два — электричкой до Киевского вокзала. На вокзале ему и указывают место, где заступать. Кто диспетчер? — По-разному. Иногда и он бывает. — А кто командует диспетчерами? — Зачем мне это знать?
— Да я видел кто,— сказал я.— Вон там вы сидели, на остановке.
— Нет, то был не командир. Это привозили мамашу и жену — меня показать: мол, все в порядке. Экскурсия, так сказать.
Живцы
Когда я добрался от станции Балабаново автобусом до Боровска, солнце уже заливало излучину Протвы. По проезжей части — подумать только! — ходил гужевой транспорт. Из-за кирпичного покосившегося дома заверещал голосок:
— Антохин! Антохин же! Ты убит! — разрумянившийся двоечник вылетел из-за угла с фанерным автоматом.
— А вот фиг тебе! — крикнул в ответ не сомневавшийся в своем бессмертии Антохин. И перебежал от сарайчика за бревенчатую пристройку кирпичной двухэтажки.
Там и жил его отец, Алексей Антохин, инвалид, собирающий подаяние у московских автовладельцев. Но разговор наш был недолгим. Пришла его жена и, узнав предмет беседы, выгнала меня немедленно. Но я уже понял, как Алексей Антохин, инвалид труда, сделал себе карьеру побирушки в камуфляже.
Его жена Антонида выпивает. Сам он не алкоголик, хотя выпивши почти всегда. Работы в городе нет, даже поломойкой в магазине не устроиться. Пенсия по инвалидности — не Бог весть что. И вот однажды на платформе в Балабанове к Антониде подошел некий Эдуард и предложил ей торговать деревенскими вязаными носками. Дал на заготовку товара денег, обмыли начало сотрудничества. Дальше рассказывать излишне.
От Алексея сумма Антонидиного долга скрывается. В день нашей первой с ним встречи на Цветном он попросил меня разменять комок мелких купюр, которые вытащил из карманов, на более крупные. Денег оказалось 600 рублей новыми. Набрались они, он сказал, часа за три (так я узнал скорость накопления капитала на Цветном). Где и когда суммы сдаются? — Нет, вовсе не обязательно, что именно Эдуарду, иногда появляются Константин или Григорий. Производственная тайна.
Другой камуфляжный инвалид, тоже Алексей, заступивший на свой пост на Малой Дмитровке, напротив "Ленкома", набрал однажды за час 600 тысяч старыми. Напротив театра — казино "Чехов", и братва часто от души подает менее везучему коллеге на одной ноге. Однако точка все-таки рискованная. Здесь чаще появляется милиция. Однажды Алексея с оказией отконвоировали аж до дома — он живет в Загорске и действительно инвалид войны, имеет бумагу, что ногу потерял на Кавказе. При каких обстоятельствах, вспоминать не хочет. Но в плен ему суждено было попасть уже дома, в России: сел в электричку и ввязался в карточную игру с цыганами. Должен до сих пор.
У Даниловского монастыря оборот, судя по всему, самый большой. Эдуарды, Константины и Григории — православные рома — вокруг намоленного места расставляют чуть ли не оцепление. Старушки, бомжи, просто алкоголики работают за пропитание или за стакан, деньги у них отбирают, да они и не пытаются скрыть выпрошенное. Старушки, так те вовсе считают цыган-диспетчеров благодетелями и отцами родными: порядок они обеспечивают, на еду оставляют достаточно, доброе слово всегда скажут. Я сам слышал. Иначе как "моя хорошая", "бабушка", а то и "мамочка" не обращаются. Короче, жалоб на плохое отношение не было.
"Пост" выставляется даже у МИДа. Обрюзгшего камуфляжного инвалида в коляске относят на несколько ступенек вниз в переход под Смоленской площадью. И сидит он, пока за ним не придут. В подобных случаях не нужно в карты обыгрывать или спаивать — по ступенькам вверх в инвалидной коляске не выедешь. Носят бережно. Коляска хорошая, заграничная.
...В электричке Калуга--Москва, едва поезд отошел от Балабанова, передо мной встали на колени и затянули гнусаво просьбы о подаянии два цыганенка в адидасовских куртках и таких же кроссовках. Просили денег, за что обещали "сплясать на голове и животе". Стояли на коленях в проходе так, чтобы видели все, вопили на весь вагон. Попутчики мои, разумеется, рассматривали пейзажи за окном. Я дал цыганятам трепаный детектив, взятый в дорогу, велел читать вслух, за что и обещал потом заплатить. Оба в замешательстве оглянулись — и тут же из тамбура явились два жгучих немытых брюнета с фиксами. Убедившись, что цыганят не обижают, они уселись возле меня и предложили сыграть, а потом некоторое время сражались замусленной колодой друг с другом. А когда собрались выходить, один из них на всякий случай показал мне из рукава джинсовой куртки нож и посоветовал не мешать никому "жить по своей воле".
Бароны
Не стану называть своего консультанта по цыганским порядкам: он, человек в Москве довольно известный, просил об этом особо. Сам он ром, знает о своем народе многое. И мое предположение, что вырученное через инвалидов-камуфляжников стекается к "цыганскому королю", его рассмешило.
Табор, если объединяются несколько семей, обычно возглавляет кто-то старый и опытный. Но он не барон и не король. Любая семья вправе уйти своей дорогой в любое время. Если в семье достаточно сильных и толковых мужчин, часто так и случается. При этом нищенствующие цыгане — одна из самых неуправляемых и свободолюбивых каст. Они признают только одно ограничение — запрет по своей воле распоряжаться собранным. Добытое идет в общий котел и делится поровну между всеми, будь то немощные старики или дети. Неженатые получают половину доли. Воровской привычки не делить общак до конца, чтобы резерв использовать "ради общего дела", у цыган нет.
Но даже для консультанта, хотя он и ром, внутренняя жизнь таборов и семей нищенствующих цыган — тайна за семью печатями. Тайна она и для правоохранительных органов. На Петровке майор милиции, заместитель начальника отдела ГУВД Москвы по профилактике преступлений Елизавета Зарембинская в компьютерной базе данных ничего такого не нашла. Значит, обращений граждан, жалоб или зафиксированных каким-то образом противоправных действий со стороны нищенствующих не было. Так что — вроде как выходит — это общественное явление вполне безобидное. Но майор Зарембинская так не считает: "Цыганские формирования отличаются подвижностью, всепроникновением. Каналы, по которым они собирают дань и отправляют в свои накопители,— вполне готовые структуры для более серьезных дел. Сегодня Москва и Россия в целом попали под напористые действия наркодельцов. Нищие на перекрестках, да еще такие, которые как бы пользуются сочувствием населения и даже милиционеров, в любой момент могут стать сетью для продажи всевозможной отравы. А может быть, уже ею и становятся".
Удивительно, но в ГУВД Москвы нет никакой программы работы с камуфляжными инвалидами, которые, в сущности, служат живым прикрытием для тех, кто организует и направляет их "работу". Никаких статистических данных относительно нищенствующих инвалидов — сколько их в Москве и в России, как они распределяются по сезонам и регионам — нет. Есть только предположения. Одни говорят, что несколько тысяч, другие — на порядок больше. Известно только одно — какую униформу они носят. Остальное — та же тайна.
...С наступлением лета камуфляжников на перекрестках заметно прибавилось. Может, эти инвалиды и рады были бы уйти со своих "боевых постов". Но за их спинами — заградительные отряды. В тыл — к прежней жизни — вернуться им не дадут.
На днях я стоял в пробке на выезде с Профсоюзной улицы на Ленинский проспект. Под деревцами на лужайке в инвалидной коляске с прикрытыми офицерским плащом коленями восседал кандидат исторических наук, независимый профессиональный нищий Виктор Петрович М. На старичка накинули флотский китель с наградными колодками на груди. Он считал трепаную пачку купюр. Поднял на секунду взгляд, я кивнул ему. Он не узнал меня или сделал вид, что не узнал. Видно, и его свободе пришел конец. И работает он теперь не в своем районе, а куда направят. Когда машины впереди наконец сдвинулись, мне показалось, что он помахал слегка поднятой ладонью. Скорее приветствуя, чем прося о помощи.
ВАЛЕРИАН СКВОРЦОВ
ИНВАЛИДЫ, НИЩЕНСТВУЮЩИЕ НА ПЕРЕКРЕСТКАХ АВТОМОБИЛЬНЫХ ДОРОГ,— ВСЕГО ЛИШЬ ЖИВЦЫ. А УДОЧКИ ДЕРЖАТ ЦЫГАНЕ
СТАРУШКИ, ПРОСЯЩИЕ ПОДАЯНИЕ У МОСКОВСКИХ ЦЕРКВЕЙ, НАЗЫВАЮТ ЦЫГАН-ДИСПЕТЧЕРОВ БЛАГОДЕТЕЛЯМИ И ОТЦАМИ РОДНЫМИ