Сегодня исполняется 100 лет со дня рождения великого американского джазового пианиста и композитора Дюка Эллингтона.
Эдвард Кеннеди Эллингтон, не был Дюком от рождения. В век джаза, как назвал двадцатые Скотт Фицджеральд, все назывались "королями" или на худой конец "графами". Но в отличие от своих коллег музыкантов Эллингтон был прозван Дюком (The Duke — герцог) еще в начальной школе. Якобы за то, что всегда был стильно одет. Что для сына дворецкого из Белого дома могло показаться вполне естественным. Позднее, однако, выяснилось, что "герцога" он придумал сам, и даже обижался, если его называли по-другому. Как бы то ни было, члены британской королевской фамилии не могли поверить, что маэстро даже не окончил средней школы.
Юный музыкант, в сущности, самоучка, благопристойной американской столице предпочел веселый Нью-Йорк. Впрочем, в модном гарлемском ресторане "Коттон-клаб", где расслаблялись богатые европейцы и подпольные торговцы спиртным, настоящей знаменитостью считался не Эллингтон, а разбитной Кэб Кэллоуэй. Но музыканты со всего мира — от австралийского виртуоза Перси Грейнджера до русского интеллектуала Игоря Стравинского — приходили еще и еще, чтобы убедиться, что и "живьем" оркестр Эллингтона остается не меньшей загадкой, чем в радиотрансляции или в записи.
В сущности, его парней трудно было назвать "оркестром" — всего десять--двенадцать человек. Но именно для этой горстки бывших "Вашингтонцев" (сначала они назывались именно так) Эллингтон сочинял свои пьесы "в стиле джунглей" с рычащими трубами и лающими саксофонами.
Когда в 1933 году оркестр Эллингтона вслед за Армстронгом приехал в Европу, его встречали уже как серьезного музыканта. На приеме в Лондоне принц Уэльский буквально умолял Эллингтона что-нибудь сыграть. "Герцог" Эллингтон отказался якобы под тем предлогом, что с ним нет его барабанщика. Тогда свои услуги предложил герцог Виндзорский, который потом говорил, что будь его воля, он всю жизнь играл бы в оркестре Эллингтона.
Вернувшись в Америку, Эллингтон решил, что напишет оперу из негритянской жизни — более "правильную", чем "Порги и Бесс" Гершвина. И начал в 1935 году с композиции, которую назвал по примеру гершвиновской "Rhapsody in Blue" — "Креольской рапсодией". Но вместо оперы получилась вокально-инструментальная сюита "Черные, коричневые и бежевые". Ее премьера состоялась на первом выступлении Эллингтона в Карнеги-холле в 1943 году на концерте "в пользу сражающейся Красной армии".
Сюиты Эллингтона встречали более чем сдержанно: поклонники "стиля джунглей" посчитали это изменой джазовому примитивизму, академической же критике черный джазист казался просто выскочкой. Его обвиняли в сервилизме. Биография маэстро, и правда, пестрит именами VIP-персон, с которыми ему довелось встречаться.
В руководителе Коттон-клаб-оркестра предпочитали видеть автора лирических песен и танцевального джаза. В самом деле, ведь это именно он сделал музыкальным термином слово "свинг" ("раскачка"), когда на заре танцевальной лихорадки тридцатых сочинил темпераментную песенку "It Don`t Mean a Thing if It Ain`t Got That Swing" — "Без свинга это ничего не стоит". И темы его по-импрессионистски живописных инструментальных композиций, что называется "под настроение", были столь красивы, что к ним тут же сочиняли тексты. Так появились "Настроение индиго", "Одиночество", "Искушенная леди". Даже детективный лейтмотив из фильма "Анатомия убийства" Отто Преминджера (единственный саундтрэк Эллингтона, вошедший в историю кино) певица Пегги Ли сумела превратить в веселую песенку "Я собираюсь порыбачить".
Эллингтон любил повторять, что "может сочинять для музыканта, только когда знает про него все, даже то, как он играет в карты". В его партитурах вместо названий инструментов стояли имена исполнителей. Музыканты отвечали ему взаимностью, даже те, кто уходил от Эллингтона — как Кути Уильямс, пуэрториканский тромбонист Хуан Тизол или гениальный саксофонист Джонни Ходжес,— всегда к нему возвращались.
Блюзы Эллингтона подходят и для университетской танцплощадки, и для Большого зала консерватории, и для собора в Ковентри. Без эллингтоновских сюит-путешествий ("Дальневосточной", "Латиноамериканской", "Гарлемской") и его цикла "Духовных концертов" не было бы ни "Вестсайдской истории" Леонарда Бернстайна, ни опер Филиппа Гласса, ни мюзиклов Эндрю Ллойд Уэббера.
ДМИТРИЙ Ъ-УХОВ