"Город получил заурядный театр"

В Санкт-Петербурге открылось новое здание Мариинского театра. Оно спроектировано канадскими архитекторами из бюро Diamond Schmitt Architects. В 2003 году на проект этого театра был устроен международный конкурс, который выиграл знаменитый французский архитектор Доминик Перро.

Алексей Тарханов

Я познакомился с Перро за год до его появления в Петербурге — брал у него интервью и считал его очень талантливым. Победе его проекта на конкурсе я радовался вдвойне, мне казалось, что открытость новой мировой архитектуре очень важна для России. Три года, которые Перро провел, проектируя Мариинку-2, были для меня необычайно интересны. Мы не раз встречались, обсуждали его работу, постепенно перешли с "вы" на "ты". Я верил, что город с радостью примет его предложения. Вышло по-другому. Сначала проект был заблокирован государственной экспертизой, которая сочла его слишком смелым для наших широт и возможностей. Список претензий и ошибок напоминал разгром геометрии Лобачевского, проведенный Эвклидом. Таких зданий в России еще не строили, и экспертиза не хотела рисковать. Затем архитектурное бюро, основанное Перро в России, избавилось от своего основателя. Проект остался в руках его русских партнеров, которые пытались довести работу до конца в меру своего умения и русских норм, но был в очередной раз завернут — церемониться с бюро, оставшимся без международной звезды, было уже незачем.

Валерий Гергиев сам нашел канадскую архитектурную мастерскую, которая спроектировала здание его театра и довела строительство до торжественного открытия. На вид новый Мариинский кажется мне куда менее интересным, чем проект Доминика Перро, но, в конце концов, судить об этом Валерию Гергиеву, театру и жителям Санкт-Петербурга. Единственное, о чем я подумал, не стоит ли дать Перро возможность в последний раз рассказать о проекте, который мог бы стать нашей гордостью, но в итоге лишь украсил послужной список архитектора.

Незадолго до открытия я спрашивал у Валерия Гергиева, почему не был осуществлен проект Доминика Перро. Он ответил, что спроектированное тобой здание, его золотой купол, технически нельзя было построить и никто из международных экспертов не готов был за него поручиться. Что это было слишком сложно. А ты как думаешь?

Ты хочешь, чтобы я его опровергал. Мне кажется, это обвинение настолько гротескное, что отвечать на него не стоит. Ладно, оставим меня в стороне. В мире возводят здания гораздо более смелые, чем тот золотой купол, который испугал Гергиева. Заха Хадид строит великолепный театр в Китае со сложнейшими конструкциями, с огромными пространствами из стекла, Фрэнк Гери завершает в Париже музейный комплекс для LVMH, и это тоже удивительные конструкции, необычные, новаторские. Так что золотой купол Мариинского построить было бы ничуть не сложнее.

Но ведь эксперты, да еще международные... Неужели Гергиев лукавил, когда это говорил?

Я не видел этих экспертов, но знаю, что мы на стадии завершения проекта доверили конструкции очень известной германской строительной фирме Bollinger & Grohmann GMBH. Они к тому времени разрабатывали такие непростые с точки зрения конструкций здания, как, например, Европейский центральный банк во Франкфурте. Они много работали с архитектурной группой Coop Himmelb(l)au, а уж у тех-то сложность доведена до художественного приема. У немцев из Bollinger & Grohmann GMBH не было никаких сомнений в том, что купол может быть построен. Уж если они не эксперты, то кто же?

Когда ты впервые почувствовал, что у твоего проекта Мариинского театра трудное будущее?

Мы работали три года. Первый год все было замечательно. Это было время, о котором можно только мечтать. Мы сотрудничали с дирекцией театра, с властями Санкт-Петербурга и с русскими архитекторами. Наш треугольник отлично работал. Ну и было где-то рядом, за его пределами, Министерство культуры. Потом аванпроект был утвержден, в нем учли запросы театра и маэстро Гергиева, и мы начали углубляться в детали. Это тоже была работа конструктивная и позитивная, но по мере того, как мы приближались к завершению проекта, к этапу государственной экспертизы, отношения ухудшались. Мне казалось тогда, что интересы Москвы в этом деле явно не совпадали с интересами Санкт-Петербурга — и с точки зрения бюрократии, и с точки зрения денег, а мы оказались в центре этого конфликта между дирекцией строительства и министерством.

Но при чем тут архитектурный проект?

Мы были посторонними, иностранцами, и нами пользовались, чтобы различные инстанции сводили счеты между собой. Само здание уже мало кого интересовало. Оно не было больше темой споров, а только прикрытием конфликтов, которые не имели ничего общего с архитектурой. Государственная экспертиза стала отличным предлогом для того, чтобы остановить наш проект. Проект, весьма необычный, новаторский, скажу, не хвастаясь, это признано в мире.

Почему же Гергиев не захотел его поддерживать и защищать на стадии экспертизы?

Я, быть может, скажу обидную для него вещь. Но так ситуацию вижу я. Гергиев — великий музыкант, но он не может усмирить свое эго. Когда этот проект создавался, он имел такой же успех, как господин Гергиев в качестве дирижера. А если бы его построили, он имел бы больший успех, чем Гергиев. Маэстро не мог допустить, чтобы этот золотой купол назывался не театр Гергиева, а театр Перро. Я в этом уверен, даже если он в этом никогда не признается и самому себе. К этому добавились политические затруднения, личные счеты и вопросы вкуса, которые конечно усугубили ситуацию. И это очень печально, потому что Россия и Санкт-Петербург могли иметь удивительный театр. Я уважаю талант Валерия Гергиева, но ведь дирижировать концертами вы можете хоть каждый день, а построить театр можно раз в жизни. Это историческая возможность, которая была им упущена, причем по причинам довольно жалким и некрасивым, никому не делающим чести.

Тебя с самого начала заставили разделить работу с местными архитекторами?

Мне настоятельно рекомендовали создать зарегистрированную в России контору для управления проектом — с русскими партнерами, инженерами, специалистами по конструкциям, фундаментам, электричеству. Это как раз нормально, так мы делали и в Америке, и в Японии, и в Люксембурге. Меня насторожило, когда нам предложили полностью отдать рабочее проектирование, ограничившись концепцией. Желание исключить авторов из разработки проекта меня пугало. Я видел, между прочим, строительство концертного зала, который возводился в это время возле Мариинского театра. Наблюдал, как там идет работа на площадке, и думал, что так вообще-то строить нельзя. Все делалось на глазок и наспех. Мне казалось важным, чтобы я полностью контролировал качество, от начала и до конца, от концепции до выбора исполнителей, разработки деталей, постановки света, решения акустических проблем. Все, что помогает в итоге отличить оперу от торгового центра. Но мы шли путем более западным — с идеей контроля качества работы с самого начала и до момента, когда разрежут ленточку. А наши партнеры, государственные люди, имели совсем другое видение процесса: проект отдельно, строительство отдельно, без прямой и постоянной связи между ними.

Может быть, они хотели развязать себе руки для модернизации и упрощения проекта. Легче было бы, не входя в конфликт с авторами, подогнать его под существующие нормы.

Я напомню, что наш проект был выбран не за закрытыми дверями. Он был победителем большого международного конкурса. Мы работали не три дня и не три недели, мы работали три года, и для государственного партнера это была замечательная возможность. Через три года у них были все планы, все документы для того, чтобы продолжать работы. С нами или с другими исполнителями, которых они теперь могли искать на стороне, если мы их не вполне устраивали.

Был момент, когда ты должен был уйти, и незадолго до этого твои партнеры начали тебя обвинять, что проект неудачен, что ты опаздываешь с предоставлением материалов и так далее...

Они чувствовали, откуда ветер дует, и заранее защищались. Но это не так уж интересно. В конце концов, они сами потеряли проект, потому что его потеряли мы. Мы-то могли поехать работать в другие страны, строить вещи не менее интересные и гораздо более масштабные. И до и после Мариинского-2 я спроектировал и построил здания, которые были значительно больше и сложнее по своей конструкции. Я мог не цепляться за работу и гонорар. Это давало мне свободу, которой у русских партнеров не было, и они должны были идти на уступки, работая с проектом, который опережал местные нормы.

Похоже, их заставили тебя прогнать, обещая отдать проект в их распоряжение, а когда тебя не стало, расправились и с ними.

Ну меня не прогнали. Я как раз очень удивил русскую администрацию, потому что не дал себя прогнать. Я не согласился на условия реализации проекта как архитектурные, так и технические. Это их очень поразило и даже обидело, потому что они ждали, что я начну торговаться из-за денег или спорить неделями о процедурах, но все было иначе. Они мне в какой-то момент предложили — в качестве угрозы — разорвать контракт, мне потребовалась одна минута, чтобы принять решение.

Что ты думаешь о реализованном проекте?

Я видел только фотографии в прессе, не могу по ним судить работу коллег, скажу только, что если бы под фотографиями не было подписи, что это новый Мариинский театр, никто бы никогда не догадался. Что мне добавить? Наверно, кому-то он нравится, но очень многим — нет. Нет человека, который бы его защищал, даже Гергиев предпочел перевести разговор из области архитектуры в область музыки. Но если Гергиев имеет замечательный слух, глаз-то у него похуже. Можно не быть глухим, но быть слепым. Вот что печально — люди уходят, а архитектура остается. И Санкт-Петербург, город с фантастической архитектурной памятью, гордость человечества, получил заурядный, провинциальный театр.

Ты до сих пор не можешь забыть эту неудачу?

Я очень старался все забыть. Это не те воспоминания, которым хочется предаваться. Есть проекты, с которыми тебя постигает неудача. Бывает, проигрываешь в конкурсе, не сходишься с заказчиком, но это вопрос нескольких дней. Мариинский — это большой кусок жизни, и он не исчезнет из памяти.

Сколько тебе было лет, когда проект начался?

Пятьдесят. Мы с Гергиевым ровесники. Десять лет назад эта история началась и вот чем закончилась. Мне очень жаль, но не себя, как ты можешь подумать, а театр. Вот уже несколько десятилетий в мире развивается современная архитектура, смелая, необычная, которая меняет культуру — музеи, концертные залы, библиотеки. Строить их нелегко, принять их иногда сложно, но они делаются с амбициями, с желанием передать новую визуальную культуру. И Мариинский был бы шедевром современной архитектуры, он вошел бы в учебники. И не было никаких причин тому, что результат оказался таким посредственным. Было все, чтобы получилось совсем наоборот. Выдающийся, замечательный дирижер во главе знаменитого театра, в одном из самых красивых городов мира, в великой стране России...

Еще и хороший, известный архитектор.

Да, еще и хороший архитектор, проект, который во всем мире приняли на ура. Кстати, для меня это остается замечательной рекомендацией — все знают мой проект Мариинского. Для того чтобы создать шедевр, были все условия. Кто-то виноват в том, что это не получилось. Кто? Думаете, я? Я так не думаю.

А кто же виноват — Гергиев?

Для меня, конечно, Гергиев. Он мог все, он был всемогущ, достаточно ему было сказать "я хочу такой театр", и театр был бы построен. Я не понимаю, какой был интерес в том, чтобы угробить наш проект. Заказчики потеряли время и деньги. Они истратили в три раза больше, чем было предусмотрено. Такая ошибка математически невозможна. Интересно, на что там закопано столько денег, может, в театре теперь в три раза больше мест?