Фестиваль "Звезды белых ночей" открылся в Мариинском театре премьерой оперы "Русалка" Александра Даргомыжского в постановке режиссера Василия Бархатова и художника Зиновия Марголина. Комментирует ДМИТРИЙ РЕНАНСКИЙ.
Свадьба героя «Русалки» не обошлась без подводных течений
Фото: Валентин Барановский, Коммерсантъ
Первая в истории Новой сцены Мариинского театра премьера — спектакль-событие: постановок, столь радикально и умно переосмысливающих отечественный оперный канон XIX века, не появлялось на петербургских подмостках со времен "Жизни за царя" Дмитрия Чернякова (2004). Василию Бархатову и Зиновию Марголину удалось превратить тяжеловесную классику в современный театральный текст, буква и дух которого оказались при этом парадоксально близки романтической жанровой генетике партитуры Александра Даргомыжского. Поверх оригинального либретто авторы мариинской "Русалки" выстраивают собственную драматургию, редуцируя сказочно-фантастический план первоисточника, разрабатывая подробную систему психологических мотивировок и тем самым последовательно переводя действие в реалистическую плоскость — ни, разумеется, мельницы на берегу Днепра, ни подводного терема, ни русалочьего кордебалета и прочей этнографической оперной вампуки в спектакле нет и в помине. Но нет в нем и ожидавшегося многими переноса событий оперы в наши дни — подобный ход противоречил бы интонационному строю музыки "Русалки", воспринимающейся сегодня на слух изрядно архаичной.
Действие мариинской постановки разворачивается в России рубежа XIX-XX веков: родом из belle epoque и привычно стилистически безупречные костюмы Марии Даниловой, и выглядящая оммажем русскому архитектурному модерну и Федору Шехтелю сценография Зиновия Марголина — да и вообще вся царящая на сцене душная то ли купринская, то ли бунинская атмосфера. Отменяя предписанное подлинником столкновение фантастического и реального, Василий Бархатов между тем сохраняет важнейший в драматургии оперы Александра Даргомыжского мотив двоемирия: на первый план повествования режиссура выводит сюжет о двойной жизни протагониста спектакля — молодого совестливого отпрыска голубых кровей (Сергей Семишкур), полюбившего крестьянку Наташу (Ирина Матаева и Асмик Григорян), женившегося по расчету на аристократке и не сумевшего в итоге совладать с чувством вины, после того как оставленная им возлюбленная наложила на себя руки.
Двойную жизнь главного героя "Русалки" Зиновий Марголин овеществляет зримо и по-театральному эффектно — напряженное симультанное действие кипит одновременно в нескольких участках сцены, разделенной на параллельные миры системой подвижных стен. В самом начале спектакля бок о бок уживаются зал городского особняка, где идет подготовка к бракосочетанию, прибрежный деревенский экстерьер и комната, в которой протагонист объясняется со своей любовницей,— причем в какой-то момент декорация приходит в движение, оттесняя предсвадебные хлопоты на периферию действия. В кульминационные моменты герои переходят границы этих миров: так, покинутая Наташа бесплотной тенью войдет в свадебный зал и станет молчаливо наблюдать за праздничной суетой. Жанр спектакля Василия Бархатова — монодрама: за разворачивающимися на подмостках событиями зритель наблюдает словно глазами главного героя, а в целом повествование выглядит проекцией его терзающегося виной сознания. Отсюда и постоянные пространственные метаморфозы: во втором акте уже обвенчавшийся герой никак не может забыть о покончившей с собой возлюбленной — а "городскую" часть сценического пространства неумолимо теснит "деревенская", куда мужики с баграми выносят выловленную разбитую лодку и труп самоубийцы.
В третьем акте сцена делится на две симметричные комнаты аристократического дворца, в каждой — по отдельной кровати и по сервированному на одну персону столу: снедаемые одиночеством, чужие друг другу молодожены и спят, и обедают порознь. Здесь раздавленного жизнью героя настигает отец утопленницы, из романтического безумца превращенный режиссером в расчетливого мстителя. Развязка оперы Даргомыжского происходит на берегу Днепра, развязка спектакля Василия Бархатова — в выстроенном на мариинских подмостках театре, где не выдерживающего просмотра оперы из морской жизни (Мария Данилова не без заметного удовольствия цитирует тут столетней давности костюмы Михаила Врубеля к первой постановке "Садко" Николая Римского-Корсакова) героя настигает сердечный приступ: пока на одной половине сцены его безмолвно пытаются возвратить к жизни, на другой он, пребывая в коме, напоследок выясняет отношения со всеми, кто его любил и кто от него пострадал. Готовящийся вот-вот разменять четвертый десяток Василий Бархатов вырастает в по-настоящему большого режиссера: лучшие эпизоды "Русалки" стоят многих спектаклей большинства его российских коллег. Господин Бархатов не просто реабилитировал пылившуюся в запасниках партитуру, которую вплоть до мариинской премьеры крайне трудно было представить в современном театральном контексте, — на пару с Зиновием Марголиным ему удалось выявить драматический потенциал музыки Александра Даргомыжского, заставив прозвучать "Русалку" так, как она не звучала еще ни разу за всю свою полуторавековую сценическую историю.