Тоска по империи
Сергей Ходнев о каталоге византийских древностей в собрании Музеев Московского Кремля
Недавно откуда ни возьмись разгорелся спор ГМИИ с Эрмитажем вокруг Музея нового западного искусства. Хоть в самый момент возгорания этот спор и был вынесен пред соломоновы очи президента, власть, похоже, мудро самоустранилась от того, чтобы менять статус-кво, так что тяжба ограничилась обменом мнениями. Правда, довольно запальчивым. Еще бы, в кои веки раз не церковь с музеем препираются, а два уважаемых музея между собой.
В спорах такого рода стороны часто обращаются за аргументацией к историческим прецедентам. Пытаются обращаться, во всяком случае, потому что если с расформированием ГМНЗИ событийная канва довольно понятна, то с нашей музейной практикой XIX века все подчас обстояло таким нелинейным образом, что равняться на нее затруднительно. Вот пример. В 1856 году только что воцарившийся Александр II, приехав в Москву на коронацию, посетил Оружейную палату. Видимо, его как-то покоробило, что в кремлевском музее в большом количестве выставлены "древние иконы и другие предметы церковной древности" (их насчитали, внимание, тысячу с лишним), и он распорядился их отдать. Но не в храмы, нет, а в Синодальную ризницу, то есть по тем временам тоже, по сути, в музей — так что древности просто переехали из одной кремлевской палаты в другую, из Оружейной в Мироваренную. Дальше интереснее: на сакральные древности вскоре начинают опять претендовать светские музейщики в лице Московского публичного и Румянцевского музеев, но достается коллекция Музею древнерусского искусства при петербургской Академии художеств, с тем чтобы потом, уже в 1898-м, оказаться в Русском музее. Ее распатронили в 1930-е, и тогда вышло, что некоторые византийские артефакты, хранившиеся некогда в Московском Кремле, в конце концов — уж простите, Михаил Борисович,— волюнтаристским образом оказались в собрании Государственного Эрмитажа. Попробуй-ка ответь, у кого в таком разе больше моральных прав на эти древности. Получается что-то вроде евангельского подвоха: если женщина по закону левирата последовательно выходила замуж за семерых братьев, умерших друг за другом, то чьей женой она будет по воскресении мертвых?
Ковчег в виде кивория святого
Димитрия Солунского, 1059–1067 годы
Пример с миграциями церковных древностей взят из свежеизданного каталога византийских древностей в собрании Музеев Московского Кремля. Жанр каталога вообще-то не слишком располагает к увлекательности, но тут увлекательных сюжетов на самом деле предостаточно. Например, сапфировая гемма, которую передал в Оружейную палату Николай I. Камень в свое время обнаружился в Польше, и когда он попал императору в руки, к нему прилагался старинный ярлычок с надписью "Ex corona Moscoviae" (из московской короны). И, сдавая драгоценность в музей, государь поручил разобраться, что там такое вышло с короной. С одной стороны, известно, что под занавес Смуты Семибоярщина была вынуждена в счет жалования отдать полякам-интервентам два древних царских венца с каменьями, и оба сгинули. С другой стороны, Николаю I самому Польша доставляла уйму хлопот, и тогдашние кремлевские хранители древностей на всякий случай, чтобы не расстраивать самодержца, взялись доказывать, что камень никакого отношения к Московии не имеет, что никаких государственных регалий ляхи вообще не получали, так что надпись — сущая вражеская пропаганда и фальсификация истории. Ну кто мог бы вообразить, что исследовательская судьба перелетной византийской драгоценности окажется заложником "спора славян между собою"?
Еще сюжет. Была у государей московских "образная палата", где складировались бесчисленные иконы — что-то вроде запасника или фондохранилища, откуда образа периодически выдавались в храмы, дворцовые палаты и монастыри. Это дело общеизвестное, но обычно представляется, что в послепетровские времена "образная палата" мирно канула в лету. Ан нет, оказывается, она каким-то чудом тихо дожила до начала ХХ века. Да что там "дожила" — она при этом, говорят очевидцы, "представляла собою громадный и превосходный музей памятников православной иконографии и искусства, равного которому по богатству нет в России и даже на всем православном Востоке". Громадный музей, который потом взял да и исчез, как Атлантида.
Панагия с камеей «Богоматерь
Воплощение», вторая
половина XI — начало XII века,
оправа — конец XIV века
То есть нет, разумеется, не одними только казусами отечественной истории, и музейной, и государственной, заполнена текстовая часть этого каталога. Это огромный том, 600 страниц, с роскошной полиграфией и превосходной версткой; у нас каталоги такими бывают, но в основном тогда, когда какой-нибудь состоятельный доброхот хочет что есть мочи похвастаться своей коллекцией, а тут государственное собрание. Причем византийские памятники из Кремля, при всем международном авторитете коллекции, в таком объеме попросту никогда раньше не публиковались. Их 145 — считая, правда, и монеты, и черепки амфор, и вещи довольно скромного художественного качества (как несколько грубоватых гемм, например), и произведения, которые если и были сделаны греческими мастерами, то сделаны в России, но полный каталог на то и полный, и произведения проходные только оттеняют достоинство шедевров совсем уж абсолютного уровня. Драгоценности иконописные, ювелирные, шитые и рукописные сопровождены описаниями, назвать которые информативными — все равно что назвать Рим милым городком, о котором что-то где-то написано. Добротный анализ, доказательные атрибуции, кропотливые расследования провенанса — все очень фундаментально, буквально вплоть до того, что ямбические эпиграммы тщательно разобраны и переведены и подстрочником, и стихами. То есть налицо неказенный повод для добросовестной гордости. И за само кремлевское собрание, несмотря на то, что его с XVIII века перетряхивали по-всякому, и за дельную научную содержательность, не уклоняющуюся ни в утрированную "духовку", ни в историософские словеса.
Хотя соблазн, понятно, велик, учитывая, что подавляющее большинство вещей напрямую связано с сакральной проблематикой. И что сама аккумуляция подлинных или мнимых византийских древностей в Кремле была делом государственным, коль скоро государство не мыслило себя без ощущения прямой преемственности между Римом вторым и Римом третьим. Но тут как раз и состоит причина того, что потенциальная аудитория каталога шире, чем круг византинистов: мимоходом возникает довольно любопытный ракурс этой самой преемственности.
Она ведь бывает разной. Говоря начистоту, игра в наследников Византии — не только наш специалитет, этим увлекались в разное время и Болгария, и Сербия, и даже дунайские княжества, Молдавия с Валахией. Но те же Болгария и Сербия опирались не только на культурную и религиозную, но и на чисто территориальную близость к "царству греческому". Если угодно, "свою Византию" они получили по праву соседства. Или вот Венеция. У нее тоже были с Византией давние отношения, для которых идея культурной преемственности тоже была по-своему важна, но несметные византийские сокровища, хранящиеся в ризнице базилики Сан-Марко, оказались там потому, что в XIII веке венецианцы разграбили Константинополь. И не из одной только голой алчности — надо полагать, для них было важно, что грабят они не безвестный торговый город, хотя бы и сказочно богатый, а имперскую столицу, полную христианских святынь. Если в первобытном сознании было нужно съесть печень врага, чтобы перенять его храбрость, то тут нужно было сожрать "царицу городов" с ее златом, каменьями и мощами, чтобы перенять ее могущество и сиятельность. Свою Византию, иными словами, Венеция захватила насильно.
Не то у нас. Царьград был не по соседству, а за тридевять земель. К тому же в то время, когда идея "третьего Рима" развернулась в полную мощь, в Константинополе уже сидели турки. На государственном уровне пафос нашей преемственности, судя по истории кремлевской коллекции, сводится не к геополитическим претензиям и не к погружению в греческую премудрость, а к самой идее непрерывного собирания все новых предметов, которые должны были освящать эту преемственность. Они во множестве гибнут в московском пожаре 1547 года — ничего, разошлем эмиссаров по старым городам и привезем реликвии и древние иконы оттуда, и немедленно окажется так, что вот этот образ тоже евангелист Лука написал, а вот этот мощевик царю Константину принадлежал, и где ж быть этим вещам, как не в Москве. Пограбили царскую казну поляки — ничего, обретем новые святыни, получив их в дар или купив у "гречан торговых людей", и это опять же будет не столько новым приобретением, сколько восполнением идеальной картины мироздания (да и политического устройства тоже).
Литик «Богоматерь», XIII–XV век
Это немного похоже на известный момент из истории первого Рима. В 83 году до рождества Христова на Капитолии сгорели "Сивиллины книги" — таинственное собрание прорицаний, к которым было принято обращаться по большой государственной нужде. Казалось бы, как их восстановишь — это тебе не Гомер, копий нет. Тем не менее республика отрядила специальную комиссию, которая по всему Средиземноморью собирала древние пророческие тексты, чтобы потом из них каким-то образом изготовить новое издание "Сивиллиных книг". Как — непонятно, но еще несколько столетий, аккурат до падения Западной Римской Империи, книги хранили и ими пользовались. Но римляне собрали однажды эти пророческие крохи — и этим удовольствовались. Наша же тоска по Византии выглядит странным образом и более оптимистической, и в то же время для государственной идеологии слишком непрактичной: сколько ни накапливай священных сокровищ, их никогда не будет достаточно.
"Византийские древности. Произведения искусства IV-XV веков в собрании Музеев Московского Кремля". М.: Пинакотека, 2013
"Византийские древности". Кремль, Оружейная палата, с 7 по 25 июня