Уместное время
Кира Долинина о ретроспективе Владислава Мамышева-Монро
Это тот случай, когда нам всем лучше бы помолчать, чем говорить. Монро умер весной этого года, умер так странно, так страшно, так кинематографично, что его уход не только породил массу разной степени достойности некрологов и скоропалительных воспоминаний, но и стал толчком к громким скандалам, которые еще не раз аукнутся разным людям на отечественной арт-сцене. За всем этим потоком очень личных, очень болезненных, растерянных от непонимания (или, наоборот, постоянного ожидания) этой ранней смерти, чуть не потерялось самое важное: о Владике Мамышеве-Монро при жизни писали очень много, еще больше давали писать и говорить о себе ему самому, но никто никогда не написал о нем большого аналитического текста, который бы попробовал осознать феномен "Монро" как практику по-настоящему большого художника. Самые честные из художественных критиков в похоронные недели в этом искренне раскаивались: мы все с ним дружили, мы делали с ним выставки, обнимались на вернисажах, танцевали и выпивали, мы не жалели хвалебных слов при встрече, но никогда никто не сказал ему всерьез, что видит в нем состоявшегося мастера, давно уже вышедшего за пределы двадцать пять лет назад взятой им на себя роли главного художественного фрика страны. Он так любил светскую жизнь и себя в ней, так был во всем этом органичен, что никто и не заметил, как светская эта колготня заслонила год за годом набиравший силу артистизм. Нам стыдно. Но сказать это сейчас еще труднее — чтобы не прозвучало как банальный реверанс погибшему.
Фото: XL Gallery
Фото: Владислав Мамышев-Монро
После того, как на Москву и Петербург обрушилось известие о смерти на Бали, было сделано несколько выставок Монро — важных эмоционально, но ничего в понимание его как художника не добавивших. Тут некого винить — нужна дистанция: нужны время и большая, отборная, строгая, очень взвешенная выставка. И лучше не в Питере, где страстей накипело по этому поводу уже столько, что хватит залить все дворцы Русского музея, а в холодноватой по причине быстротечности ее времени Москве.
Пока суд да дело — громких слов говорить не стоит. Сейчас время мемуаров, собирания тонн всевозможных материалов — и, как ни странно, время видео. После смерти художника (поэта, композитора, режиссера, любого творца) есть период необходимого молчания. Практически любые попытки исследовательских текстов на столь остро болезненном материале обречены на провал. А вот видеокадры оказываются куда ярче и отчетливее, чем при жизни их героя. Тут работает осознаваемый зрителем, но от этого не менее пронзительный эффект присутствия того, с кем еще вчера ты мог оказаться в одном пространстве. В случае с Владиком Монро это правило сработало вдвойне: он не актер, чтобы вспоминать его прежде всего по ролям, но избранный им художественный метод, его лицедейство, в данном случае приближает его к актерам. Можно сколько угодно сейчас перебирать фотографии из его проектов, всех этих бесчисленных Монро, Гитлеров, Путиных, Жанн д'Арк, Иванов-царевичей, Иванов-дураков, Любовей Орловых, Осам бен Ладенов, Валентин Матвиенко, Данай, королев Елизавет, императриц Екатерин, Иисусов, Лениных, Чаплиных, можно и нужно видеть, как талантливо это было сделано, но сейчас, именно сейчас — куда больше задевают вещи с "живым" Монро.
Недаром этой весной самой топовой работой Владика было менее чем трехминутное видео "Кафе "Элефант"" — счетчик просмотра его в интернете иногда зашкаливал. В этой работе есть все, что есть в его фотографиях (гротеск, трагизм, ирония, клоунада, аффектированные жесты, утрированная мимика и, прежде всего, идеальное попадание в интонацию избранного сюжета), но есть и то, что заставляет раз за разом пересматривать ее — движение, сама жизнь. Слишком простодушный эффект для серьезного художника? Ну и пусть — он и сам любил именно такие эффекты, чтобы не в бровь, а в глаз. И красоваться этим любил — мол, я монстр, отражение, "необразован, глуп, ужасен", "искусственное, синтетическое жадное существо", "мутант, жертва поп-культуры". В этом нашем желании смотреть кадры с живым покойником есть нечто ярмарочное, площадное, почти неприличное, но от чего невозможно отвернуться. Ровно то, с чем в своем потенциальном зрителе Монро работал всю свою жизнь. Когда-нибудь позже, на той, большой и важной будущей выставке, может быть, и окажется, что все его видео слабее фотопроектов, или не окажется, и все выстроится в единую линию образов, из которых, по наитию ли или по здравому (вот уж слово не про Монро) размышлению, писалась автобиография художника, способного стать любым. Когда-нибудь. Сегодня же оммаж Монро именно на кинофестивале — чуть ли не единственный корректный способ вспомнить его таким, каким он сам был бы рад быть для нас — живым.