В прокат выходит отреставрированная версия "Сладкой жизни" (la Dolce Vita, 1959) Федерико Феллини. Абсолютный шедевр великого итальянского режиссера, который нескучно смотреть и более чем через полвека после его создания. Фильм, не покидающий рейтинги кинохитов всех времен и народов. Фильм-легенда. Фильм, сценарий которого последовательно отвергли семь продюсеров, включая обладавшего просто-таки звериным чутьем на потенциальные шлягеры Дино де Лаурентиса, рассорившегося с режиссером после проведенного Феллини кастинга. Фильм, вызвавший истерику Ватикана, обвинившего автора "Сладкой жизни" в безнравственности и устроившего ему безжалостную травлю в католической прессе. Фильм, который может служить образцом модернистского кинематографа. Наконец, самый живой фильм еще не впавшего в умозрительный маньеризм Феллини, в котором декадентская барочность никак не противоречила естественному и жаркому дыханию римской ночи.
Термин "сладкая жизнь" стал нарицательным, хотя поначалу он обозначал достаточно локальное явление, когда из-за дешевизны съемок на студии Cinecitta Рим прозвали "Голливудом на Тибре" и вслед за американскими продюсерами и кинозвездами сюда ринулась международная тусовка, состоящая вперемешку из обломков аристократических семейств Европы, нуворишей, артистической богемы и паразитировавших на ней особей. К этим последним относится и главный герой картины, светский журналист Марчелло (Марчелло Мастроянни). Но с тем же успехом фильм мог называться "Рим". Феллини здесь словно бросает вызов еще не сложившейся "новой волне", доказывая, что портрет города не обязательно должен быть неким импрессионистическим этюдом, а способен выглядеть на экране как мощная многофигурная фреска. Могла бы "Сладкая жизнь" называться, как еще один поздний фильм Феллини, "Сатириконом": судорожное, лихорадочное, но подспудно трагическое прожигание жизни его героями напоминает об оргиях Тримальхиона. А писатель Штейнер (Ален Кюни), в общении с которым Марчелло находил хоть какой-то выход из бессмысленной суеты, убивает своих детей и кончает с собой, как древнеримский стоик.
"Сладкая жизнь" — из тех фильмов, ударные эпизоды которых немедленно входят в антологии мирового кино. Проще говоря, из тех, что являются синонимами самого кинематографа. В прологе вертолет проносит над Римом огромную статую Христа. В финале герои рассматривают невиданное чудовище, выброшенное морем на берег. А в середине — один из самых чувственных эпизодов за всю историю кино: купание в фонтане Треви полногрудой Аниты Экберг, которая явилась Марчелло как образ недоступной и незамутненной женственности и которой Феллини даровал этой сценой бессмертие. К слову, тогдашняя мисс Швеции А. М. Керстин (это настоящее имя Экберг), приехавшая в Рим для участия в фотосессии, организованной одним из итальянских модельных агентств, попала в картину едва ли не случайно. "У меня тогда была привычка,— вспоминала впоследствии актриса,— гулять босиком. Однажды вечером я разулась и пошла к фонтану Треви ополоснуться. Мой фотограф Пьерлуиджи сразу же нащелкал фотографий, а Феллини, увидев их, пригласил меня на съемки. Сначала я решила, что или это сумасшедший, или он издевается надо мной". Но Феллини был настроен серьезно. Его так впечатлили фотографии Аниты у самого известного в Риме фонтана, что он уговорил модель сыграть в его фильме главную роль.
Благодаря снимкам, впрочем, сделанным собственноручно, попал на съемочную площадку "Сладкой жизни" и римский фоторепортер Тацио Секкьяроли. На Феллини произвели сильное впечатление две его публикации, скандализировавшие правоверных католиков: вполне реальный стриптиз в клубе "Ругантино", устроенный юной турчанкой Айше Нана назло Аните Экберг, и фальсифицированное "чудо в Терни", где прохвост-фотограф заставил крестьян, якобы узревших богоматерь, изображать картинное изумление. Оба эти эпизода вошли в "Сладкую жизнь", а фотограф угодил в картину под именем Папараццо. Это имя тоже сразу после премьеры фильма стало нарицательным — так теперь называют беззастенчивых фотоохотников за звездами.
Много позже, делясь с одним из интервьюеров мыслями о своей знаменитой картине, режиссер сказал: "Я отдаю себе отчет в том, что "Сладкая жизнь" представляла собой феномен, значение которого вышло за рамки самого фильма, с точки зрения нравов, но, возможно, также и в силу некоторых новаций; это был первый итальянский фильм продолжительностью три часа, и все требовали, чтобы я его сократил. Мне пришлось защищать его изо всех сил. Питательной почвой для создания его зрительного ряда явилась та жизнь, которую показывают нам иллюстрированные журналы, отражающие общество, которое себя непрерывно прославляет, собой любуется, само себя хвалит и награждает. Мне хотелось всласть понасмехаться над этим. Но разве я мог это объяснить старушке во всем черном, которая спустя пару месяцев после выхода фильма, когда разразился скандал, когда грозили отобрать цензурное разрешение на демонстрацию картины, сжечь ее негативы, отнять у меня заграничный паспорт,— что я мог сказать той старушке, которая, вцепившись в мой галстук, прохрипела мне в лицо: "Лучше бы ты привязал себе камень на шею и утопился в самом глубоком море, чем искушать людей"".
Пересматривая сегодня отреставрированную "Сладкую жизнь", где бережно восстановлен так заботивший режиссера контраст глубокого черного и яркого, почти серебристого белого цвета, остается только подивиться прозорливости той возмущенной старушки. В мире, порабощенном глянцем, насмешливая интонация Федерико Феллини звучит еще отчетливее, чем полвека назад. Хотя в каком-то смысле и обреченнее.