В Государственном Эрмитаже открылась выставка "Корпоративное единство. Голландский групповой портрет Золотого века из собрания Амстердамского музея". Под этим немного неловко по-русски звучащим названием скрывается одна из самых роскошных гостевых эрмитажных выставок этого сезона. Рассказывает КИРА ДОЛИНИНА.
Корпоративные голландские портреты учат наших современников гордой, но законопослушной демократии
Фото: Александр Коряков, Коммерсантъ / купить фото
На этот раз Николаевский, самый большой и самый почетный для выставок зал Зимнего дворца, отдали под 12 полотен. Всего 12, но каких: огромные, помпезные, строгие, темные картины, именно в таком своем разреженно многофигурном существовании наиболее прямо отсылающие и к представляющему их музею, и к собственно уникальному жанру, о котором они нам повествуют. Амстердамский музей (еще недавно именовавшийся Историческим музеем Амстердама) хранит самое большое количество так называемых корпоративных голландских портретов XVI-XVII веков в мире. Галерея, в которой вывешена часть из них, — одно из самых наглядных посланий этой нации. Все эти члены стрелковых корпораций (резервисты), регенты (попечители) благотворительных учреждений, члены профессиональных гильдий, все эти совершенно конкретные, с именами и биографиями люди есть один сплошной гимн новой республике, городам как центрам притяжения богатства, городскому самоуправлению и самоуправлению в целом, ну и себе самим как тем, кто все это (республику, города, управляющие ими институции) делает. На этих полотнах очень гордые люди, но сами портреты не про личное (как это было на семейных портретах) и даже не про историческое (как на портретах времен военных баталий или иных важных пертурбаций), а именно что про общественное, групповое как единственно возможную форму нормальной жизни.
В этом, конечно, есть огромная доля социальной утопии, пусть и порожденной не высоколобыми теориями, а буквальным чтением Библии. Но ведь и мир, созданный в Нидерландах после первой в истории Европы буржуазной революции, был куда ближе к воплощенной утопии, чем то, что этим словом в воспаленных головах дальнейших революционеров именовалось. Тотальная ответственность за свой город была для этих людей и бременем, и поводом для гордости.
Защита и охрана? Создаются стрелковые корпорации. В XVII веке, правда, особой нужды в них уже не было, и вряд ли кто-нибудь из изображенных на портретах бравых, пузатых, с фигурой-грушей усачей пускал в ход свое красивое оружие, но самоощущение горожанина как защитника сохранялось еще долго. Профессиональные сообщества? Гильдии самых разных мастеров были основой голландского общества, регламентируя и труд, и даже отдых своих членов. При этом гильдии не объединяли, а скорее разъединяли профессионалов — членение по гильдиям нам сегодня показалось бы странным: кожевники, работающие с тонкими кожами, состояли в разных гильдиях с шорниками, обрабатывающими грубые кожи; медики и хирурги — тоже. Доходило до смешного: ремесленник имел право пришить новый рукав к старому кафтану, но сшить новый кафтан самому ему было запрещено. Или гильдия лудильщиков протестовала против продажи книготорговцами чернил в оловянных чернильницах. Благотворительность? Бесспорная гордость новорожденной республики. Строгий протестантизм и общественный темперамент дал невиданные доселе плоды: помогали вдовам, сиротам и старикам, строили для каждой из этих категорий приюты, пытались бороться с бедностью и голодом в холодные годы или в периоды резкого подорожания жизни. Нельзя сказать, чтобы эта битва была проиграна: в одном только Лейдене в 1634 году бесплатную продовольственную помощь получили 20 тыс. человек. Слава об этих социальных экспериментах разошлась по Европе. Так, Людовик XIV накануне своего вторжения в Голландию писал Карлу II: "Не тревожьтесь об Амстердаме. Я глубоко убежден, что Провидение защитит его хотя бы за одну только благотворительность".
Амстердамские групповые портреты как раз об этом. О славе и гордости. Одни (портреты регентов в первую очередь) обращены в свое достойное настоящее. Другие (стрелки) — в прошлое, они скорее аллегория защитников города, чем его настоящая охрана. Десятки лиц смешиваются в Николаевском зале в единый фриз. При этом разброс во времени создания портретов (с 1557 по 1680-е годы) велик, как и разница в их поэтике. Статичные, с резко очерченными грубыми лицами, каждый с определенным символом в руке бородачи на ранних портретах оказываются куда экспрессивнее кругленьких и розовощеких бондарей или увенчанных дивными париками в локонах медиков на поздних работах. Кто-то может посетовать, что на выставку не привезли признанных асов этого жанра — Рембрандта и Халса. А по мне, так хорошо, что не привезли: гении жанр всегда размывают. Да и те, кто сегодня гостит в Эрмитаже, в свое время были совсем не после, а именно что рядом с великими. И Николас Элиас Пикеной, и Бартоломеус ван дер Хелст, и Гербранд ван ден Экхаут ценились ничуть не меньше. А ученик Рембрандта Говерт Флинк так и вовсе получил самый престижный в городе заказ на панно для новой амстердамской ратуши. Для их современников голландская живопись была многоликой, выбор был огромен, да и регламентация в этом ремесле была ничуть не менее разветвленной, чем у других гильдий. Хотя, нет, были сферы, куда более законопослушные: разделка сельди, например, регламентировалась 30 предписаниями. Триумф корпоративного мышления затронул практически все сферы жизни общества голландского золотого века. Более поздние буржуазные революции многое переймут. Но эти были первыми, более невинными и имели в своем распоряжении очень маленькую, очень мокрую и оттого сложную для жизни страну. Им было чем гордиться и о чем писать портреты.