Выставка авангард
Фото: Коммерсантъ / Александр Петросян / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Петросян / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Петросян / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Петросян / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Петросян / купить фото
В Зимнем дворце в Санкт-Петербурге открылась выставка "Утопия и реальность. Эль Лисицкий и Илья и Эмилия Кабаковы". Сочиненная сначала для нидерландского Музея Ван Аббе, которому принадлежит самая значительная за пределами России коллекция произведений Лисицкого, в Эрмитаже она приобрела совсем иное звучание. Осенью эта же экспозиция откроется в Москве. О петербургской ее реинкарнации рассказывает КИРА ДОЛИНИНА.
Это очень сильная выставка. Сильно в ней все: и то, что, расположившись на знаменитом третьем этаже Зимнего дворца, том самом, где вожделенные Москвой французы, она существует в вакууме пространства с воздухом разреженным и почти для жизни не приспособленным. И то, что воздух этот есть продукт выставленных здесь произведений, ведь и страстная утопия Лисицкого, и мизантропическая антиутопия Кабаковых сочинены вовсе не для комфортного существования в них праздного гуляки. И то, что вся она построена на очень четких противопоставлениях, держащих всю экспозицию в железных тисках,— формы и слова, конструирования и деконструкции, полета и погружения, будущего и прошлого, внешнего и внутреннего.
С одной стороны, трудно представить себе настолько разных художников, как Эль Лисицкий и Илья Кабаков. С другой — раз придумав это сопоставление, невозможно отказаться от соблазна попробовать показать их вместе. Сам Илья Кабаков в беседе с Ольгой Свибловой признается, что это предложение голландцев его "безумно напугало и удивило": "Во-первых, это встреча с абсолютной классикой и с невероятно авторитетным в мировом отношении автором. Во-вторых, это противоположная мне по эстетическим и каким-то психологическим моментам личность. Все говорило о том, что эта встреча совершенно невозможна, что это встреча чужих по духу людей". Однако для западных кураторов это не столько попытка примирить в одном пространстве двух гениев, сколько обобщение иного характера, это способ показать социализм начала и конца, от мечты к реальности, от розовой юности к старческому гниению. Немного прямолинейно, но от этой прямолинейности выиграл зритель.
Собрание Эля Лисицкого в Эйндховене действительно роскошное. Тут и проуны во всех видах, от живописи до реконструированного зала проунов 1923 года, тут и макеты декораций мейерхольдовских спектаклей (1928-1930), и архитектурные проекты, и мебель, и авторская фотография, плакаты, обложки журналов и книг, карикатуры. Все это подано с идеальной музейной тщательностью, но, как это ни странно, не иллюстрирует некий монографический рассказ о художнике, а создает новый, чрезвычайно упругий текст. То же и с Кабаковыми — показаны очень важные для них вещи (и метафизический рисунок 1970-х, и сочинения выдуманного Кабаковыми художника Шарля Розенталя (1999), и мусорные коллекции, и работы из серий про коммунальные квартиры, и часть знаменитейшей инсталляции "Человек, улетевший в космос из своей квартиры" из собрания Центра Помпиду (1985), и модели Дворца проектов (1998) и Дома сна (2007)). Но ретроспективой эту выставку не назовешь.
Столкновение утопии и антиутопии расписано по главам: у Лисицкого — "Космос", у Кабаковых — "Голоса в пустоте"; у Лисицкого — "Чистота форм", у Кабаковых — "Мусор"; у Лисицкого — "Победа над бытом", у Кабаковых — "Быт победил"; у Лисицкого — "Памятник Лидеру", у Кабаковых — "Памятник Тирану"; "Трансформируя жизнь" против "Бегства от жизни"; "Вера в реализацию будущего" против "Нереализованной утопии"; и наконец, "Художник как реформатор" против "Художника как рефлектирующего персонажа". И тут, вопреки тотальному вроде бы несовпадению всего и вся у этих художников, выявляются общие места. В обоих случаях это очень неудобное, неуютное искусство. Что бы оно ни делало, возносилось ли над человеком или погружалось в его глубины, но оно программно вне человеческого масштаба. В обоих случаях художники устанавливают над зрителем тотальный контроль, вовлекая его в свои умозрительные или пространственные построения. И конечно, в обоих случаях, особенно когда речь идет об инсталляциях, это практика, по определению Бориса Гройса, "безоговорочного и неограниченного насилия". Теоретик говорит здесь о том, что Советский Союз сам по себе являлся своего рода художественной инсталляцией, границами которой служили границы советской территории. Зритель же сталкивается с жесткостью этих "границ" собственным лбом: полет Лисицкого в Будущее априори не учитывает настоящего, убогого, голодного, разрушенного. Холодное препарирование Кабаковыми Настоящего подразумевает позицию зрителя максимально приближенную не к художнику, но к его героям, мелким, мелочным и одиноким. Выйти за пределы очерченного обоими авторами круга, нарушить те самые границы, очень трудно.
Эрмитаж не так часто принимает у себя полностью сконструированные за рубежом выставки. В данном случае музей на это пошел. Согласился он и на пожелание Кабаковых сделать выставку в Зимнем дворце, а не в Главном штабе, где уже прочно воцарилось современное искусство и где куда легче было бы развернуть эту экспозицию. В какой-то мере этот статусный каприз прославленной четы сыграл на весь проект: разрыв между райскими кущами Гогена в соседних с выставкой залах и жесткой геометрией утопии Лисицкого столь велик, что ты ныряешь в нее с головой и сразу. Это ли не идеальная кабаковская тотальная инсталляция?