"Лучшее предложение" Джузеппе Торнаторе — третий за последнее время — после "Охотников за головами" и "Транса" — триллер из жизни арт-кругов. Михаил Трофименков — по праву искусствоведа и убийцы — размышляет о криминальной ауре, окутывающей искусство на экране.
Суета воров, волокущих из ночного Лувра "Джоконду", аукционистов, пускающих грабителей в хранилище Sotheby's, и виртуозов-фальсификаторов вызывает у меня снисходительное презрение. Ведь на моей совести — дюжина художников, уснувших на дне Гудзона, и конвейерное производство подделок.
В конце 1990-х годов персонаж с моими именем-фамилией, образованием и адресом лютовал в романе Константина Елгешина "Беги, Сашка, беги". Искусствовед Михаил Трофименков одурманивал нищих художников байками о меценате-янки, готовом осыпать их золотым дождем. Лишь бы они приехали в США и показали публике, истосковавшейся по реализму, как надо писать: бесы абстракционизма с воем тут же улетят в печную трубу.
В Нью-Йорке их под дулом пистолета заставляли производить подделки по-стахановски. Двух Матиссов, Модильяни, двух Рембрандтов, Дали и Тициана за неделю: выпускникам института имени Репина это раз плюнуть. Потом их пускали в расход. Один лишь Сашка спасся и пошел стыдить меня: "Дык, как же так, браток?". Я сатанински расхохотался: "Деньги не пахнут!"
Сюжет не только прелестный, но и характерный. Массовая культура знает две разновидности искусствоведов, музейщиков, коллекционеров. Или грассирующий клоун в беретике, причитающий: "В греческом зале, в греческом зале". Или волк в овечьей шкуре. Логично: таким бессмысленным предметом, как "бесценное" — не имеющее не столько цены, сколько ценности — искусство, можно заниматься либо по инвалидности, либо из корысти. Надо только разобраться, в чем корысть.
И, вообще, все знают, что в музеях висят одни подделки, а оригиналы давно украдены.
"Транс"
В "Фаворитах луны" (1984) Отара Иоселиани картину крали, вырезая из рамы, столько раз, что она, как шагреневая кожа, неумолимо становилась все меньше и меньше. То же самое происходит в кино с искусством как таковым. Чем значительнее роль, отведенная по сюжету артефакту, тем меньшую роль играет его собственно художественное, гедонистическое, измерение. Искусство в триллерах всегда больше чем искусство: можно выделить три его основных функции.
Первая из них — преимущественно отечественной выделки. В 1970-1971 годах советское кино выпустило залп хитов о кражах произведений искусства. "Возвращение "Святого Луки"" Анатолия Бобровского, "Кража" Александра Гордона, "Старики-разбойники" Эльдара Рязанова, "Джентльмены удачи" Александра Серого, "Корона Российской империи" Эдмонда Кеосаяна. В этом есть некая загадка: что такого случилось, что тема вдруг стала жгуче актуальной. А потом так же вдруг актуальность утратила. Стопталась до "Подпаска с огурцом" (1979) из сериала "Следствие ведут ЗнаТоКи" где картины воровали коллекционер Боборыкин, его дочь-искусствовед Муза и муж ее, почему-то астроном, Альберт.
С одной стороны, в СССР существовал просветительский культ культуры: покушение на искусство стояло по степени преступности едва ли не сразу после шпионажа и диверсий. С другой стороны, красноречиво название фильма Владимира Бычкова из того же залпа: "Достояние республики". Кто покушается на искусство, покушается на само государство.
На таком же, вполне благородном, отношении к искусству замешан и сюжет знаменитого "Поезда" (1964) Джона Франкенхаймера. Подпольщики-железнодорожники срывают вывоз отступающими нацистами целого эшелона сокровищ из французских музеев: это тоже достояние республики. Странный пандан к "Поезду" — эпизод из "Ночи генералов" (1967) Анатоля Литвака: на генерала СС, когда он смотрит на захваченные рейхом картины Ван Гога, "находит", и он идет резать проституток. Что-то фашистам искусство идет не впрок.
"Рембрандт. Я обвиняю!"
Фото: Victor Arnolds
Вторая функция киношного искусства — плод дьявольского брака семиотики с конспирологией, венской школы искусствознания с черной магией. Художники и искусствоведы состоят в заговоре. Хрен с тем, что и как на картине изображено — не для того ее писали: важно содержащееся в ней зашифрованное послание. Зрителей засыпают вопросами — "почему у этого господина тень падает на лоб, а у того — на ухо?" — на которые нет иного ответа, кроме как: "художник играл со светотенью". Но такой ответ не котируется. Художник? Со светотенью? Да вы шутите!
Рембрандт, по версии Питера Гринуэя, доносил о жутких делах, творившихся в Амстердаме: политические убийства, педофилия ("Тайны "Ночного дозора"", 2007; "Рембрандт. Я обвиняю!", 2008). В "Джоконде" зашифрована тайна потомства Иисуса Христа ("Код Да Винчи" Рона Говарда по роману Дэна Брауна, 2006): стал бы Леонардо просто писать портрет! "Фламандская доска" из романа Переса-Реверте (1990) и фильма Джима Макбрайда (1994) вопиет об убийстве аж XV века.
Страшно даже подумать: любая картина, включая "Ходоков у Ленина" и "Грачи прилетели", вопиет о неотомщенной крови и все еще ждет своего дешифровщика.
Между тем моду на такое кино ввел — и, наверное, потешался, как ловко снес всем крышу — художник совсем иного полета, чем Браун или даже Гринуэй. Чилийский эмигрант, последний великий сюрреалист Рауль Руис снял "Гипотезу похищенной картины" (1979) как "поэтический документ" об оригинальной философии Пьера Клоссовски, как игру в тайну, чистой воды изящную спекуляцию, интеллектуальное развлечение, сон или мираж. Фильм состоял из череды живых картин, повторяющих композиции цикла полотен вымышленного академиста Фредерика Тоннера. Картин изначально было семь, но одну (N4) украли, а без нее не постичь зашифрованное послание, замаскированное под жанровые сцены. Чего только не утрамбовал в эти картины забавник Руис: и проклятие тамплиеров, и секретные общества, и культ Бафомета.
"Код Да Винчи"
Наконец, третий подход к искусству — сугубо утилитарный. Если герой "Аферы Томаса Крауна" (1968) Нормана Джуисона грабил банк, то герой ремейка (1999) Джона Мактирнана — музей. Вас уверяют, что делает он это из бескорыстной любви к авантюре: не верьте. Коррекция сюжета точно отражает экономическую конъюнктуру. В современном мире нет смысла красть деньги: искусство — вот самое надежное вложение в движимое имущество. И если в старых плутовских фильмах ("Как украсть миллион" Уильяма Уайлера, 1966) воровали из музеев, то теперь, как в "Трансе" (2013) Дэнни Бойла — с аукционов, где рыночная стоимость артефакта вытеснила его художественную ценность.
Таким образом, в фильмах о "преступлении и искусстве", "республиканских", конспирологических или "рыночных", как правило, нет ни преступления, ни искусства.
Преступления нет как экзистенциального вызова. Не случайно же символом такого вызова Альбер Камю в "Падении" (1956) сделал похищение (1934) из собора Святого Бавона в Генте створки алтаря братьев Ван Эйк, одного из прекраснейших творений за всю историю, не найденного и по сю пору.
Ну а искусства нет, как чистой видимости, как феномена, высший смысл которого заключен в его бессмысленности. Разве что великий мистификатор Орсон Уэллс воспел в "Фальшивке" (1973) знаменитого фальсификатора Элмира де Хори, автора стольких "Гогенов", "Пикассо" и прочих "Ван Донгенов", что, скажем, коллекция техасского миллионера Медоуса целиком состояла из его продукции. Воспел именно как художника. Ведь само искусство — не что иное, как колоссальное, божественное вранье, обман, подделка, и только потому оно способно доставлять наслаждение.