Вечное сияние чистой пропаганды

Выставки редко бывают знаменитостями сами по себе. Фотовыставки — тем более. Слишком эфемерное это дело — сочинение выставок: живет меньше, чем спектакль, а документируется лишь памятью очевидцев да сухими планами развески. Хотя, говорят, что на самых лучших выставках в мире правит даже не разум, а чистый дух — то эфемерное, ради чего сотни тысяч зрителей идут смотреть на зачастую известные вещи. Хотя бывают и исключения: там, где не сотни тысяч, а самые что ни на есть настоящие миллионы посетителей, и там, где то ли исходная идея, то ли ее воплощение оказываются в пограничной точке между различными культурными мифами. Ровно это произошло с выставкой "Род человеческий" в нью-йоркском MoMA 1955 года рождения. Вряд ли человек, который ее придумал, в самом амбициозном своем сне мог представить, что его проект посмотрит 9 миллионов зрителей в 66 странах на разных континентах, что на нем оттопчутся все самые видные теоретики фотографии второй половины ХХ века и, что самое невероятное, что в полном своем виде он станет самостоятельным музеем.

Эдвард Стейхен (1879-1973), в 1955-м куратор фотоотдела MoMA, знал, что делает: родившийся в Люксембурге, но выросший в эмигрантской семье в американской глубинке, он рано заболел фотографией, был отмечен самим Стиглицем, с которым он позже откроет знаменитую галерею "291", стажировался в Лондоне и Париже, прославился портретами Бернарда Шоу и Огюста Родена, сделал первую в историю модную фотосессию для дома Поля Пуаре и самую знаменитую съемку Греты Гарбо, работал на Vogue и Vanity Fair, сам много выставлялся и в 1920-30-х годах был самым высокооплачиваемым фотографом мира. Но параллельно в нем жила иная идея. Уйдя в 1914-м на Первую мировую, он вернулся в Америку больным войной и прямой (документальной) фотографией. Вторая мировая только утвердила его в мнении, что именно в этом жанре есть потенциал самого непосредственного разговора со зрителем. Однако собранные им как куратором выставки (о Перл-Харборе и о войне в Корее) научили его, как он вспоминал позже, что американская публика способна быть шокирована ужасами реальной жизни, но только при наличии хоть какого-то позитивного месседжа. Именно таким проектом должен был стать "Род человеческий".

503 фотографии 273 авторов из 68 стран. Система отбора даже по современным интернет-меркам кажется сумасбродной: команда Стейхена разослала тысячи обращений по разным фотоклубам, организациям и журналам по всему миру, плюс объявления, плюс личные письма фотографам. В итоге ассистенту Стейхена Уайну Миллеру пришлось отсмотреть более 2 миллионов отпечатков, а первичный отбор составил 10 тысяч снимков. При этом основным критерием было вовсе не художественное качество. Стейхену, работавшему в свое время с Матиссом, Пикассо, Роденом, Сезанном, Бранкузи, нужны были не имена, а лица. Имена, конечно, тоже были, да еще какие: Доротея Ланг, Роберт Капа, Анри Картье-Брессон, Август Зандер. Но правили бал тут не художники, а созданные ими образы, которые не по отдельности, но именно в массе своей создавали мозаику о человеческой жизни и смерти. Дети, старики, женщины, мужчины. Игры, страсти, свадьбы, похороны. Расы, народы, страны. Нищета, роскошь, обреченность, беспочвенный, казалось бы, оптимизм. Жизнь там, где и жить-то невозможно. Бессмысленность бытия там, где есть все для счастья. Вся эта масса изображений (отпечатанных, что важно, в самых разных форматах — от A4 до огромного настенного панно) была расположена на втором этаже MoMA так, чтобы зритель сам проложил себе маршрут и двигался бы в своем собственном ритме. Для 50-х это был революционный экспозиционный ход.

Успех выставки в Нью-Йорке был ошеломительный. Но исторической она стала в тот момент, когда Информационное агентство США (USIA) сделало из нее несколько передвижных выставок, предназначенных для показа по всему миру. Так она стала орудием холодной войны, влившись в пропагандистские программы Госдепа, который как раз в это время активно финансировал американское современное искусство. Не знаю, насколько жители японских, гватемальских или индийских деревень, куда привозили самый малый из многочисленных вариантов "Рода человеческого", проникались идеей превосходства американской цивилизации, но появление этой экспозиции в Москве на сенсационной по всем параметрам Американской выставке 1959 года сработало точно. И не столько количеством фотографий (видали мы и поболе на Всесоюзных выставках), сколько абсолютно нездешним уважением к человеку как таковому.

В 60-х эту выставку обвиняли в подыгрывании обывательскому любопытству. В 70-х Ролан Барт отыграется на ней как на ярком носителе американской мифологии, тогда же на нее нападут за попытку сгладить расовые и классовые проблемы (Кристофер Филлипс, Джон Бергер, и Абигайль Соломон-Годо), ну а там и до обвинений в колониальном сознании (Аллан Секула) недалеко. Еще были тексты с феминистическим уклоном, были статьи политологов, антропологов и социологов. Объект оказался поистине неисчерпаемым. Сама же выставка продолжает жить своей жизнью. Количество копий ее каталога, того самого, первого, к 1978 году достигло 5 миллионов экземпляров, продолжает он допечатываться и до сих пор. Может быть, это вообще самое популярное coffee table-издание в мире — оторваться действительно невозможно и смотреть можно сколько угодно раз. А оригинал по завещанию Стейхена был подарен герцогу Люксембургскому и с 1994 года хранится в замке в Клерво. В начале июля "Род человеческий" открылся в нем после глобальной реставрации всех экспонатов выставки. Силу американской пропаганды опять можно проверить на себе.

Люксембург, замок Клерво

Кира Долинина