Семьдесят лет назад в Венеции скончался великий русский импресарио Сергей Дягилев. При жизни одни считали его пшютом, другие — гением. В Париже ему пели дифирамбы, в Петербурге травили пасквилями, в советской России он был объявлен буржуазным эстетом — его имя было под запретом. Слава Сергея Дягилева разноречива, но его гений неоспорим.
Щеголь
Эффектная седая прядь, благодаря которой он смолоду заслужил прозвище "шиншилла", монокль и фрак, сидевший на нем безукоризненно,— неизменные приметы Дягилева-денди. Создавать образ элегантного красавца этому плотному румяному человечку помогали блестящие цилиндры, визитки, вестоны, роскошные трости. Он держался с фатоватой развязностью, любил дерзить напоказ и не скрывал оригинальных взглядов назло ханжам. Он обожал пикантные анекдоты и от скуки нюхал кокаин.
Никто не помнит его на пляже: он никогда не купался, стыдясь показаться на людях раздетым. Однажды он пригласил на завтрак красавца-гондольера, и публика на Гран-Канале не без удовольствия наблюдала эту изящную пощечину общественной морали. Сама его неуклюжесть была грациозной: он имел привычку покачивать головой, и оттого его походка приобретала повадку льва. Едва он входил, его присутствие ощущалось мгновенно, уходил — каждый из присутствовавших чувствовал пустоту.
Запечатленная многократно на фото шуба с бобровым воротником шалью и на хорях была единственной в его жизни. Мясин, завороженный изящным обликом молодого Сергея Павловича, с изумлением обнаружил, что его изящный костюм изрядно поношен, а модные башмаки дырявые.
С возрастом его чаще видели у букинистов, чем у модных портных. Но стремление к щегольству не прошло — он полюбил темные пиджаки, которые старательно застегивал на все пуговицы по тогдашней моде, и светлые брюки, что помогало при небольших расходах выглядеть по-прежнему элегантно. Умирая, уже в бреду, он беспокоился, что усы и борода его запущены, и даже в момент агонии проявлял бессознательное кокетство, стараясь вставить на место искусственную челюсть.
Сибарит
Соратники по "Миру искусства", признавая организаторские таланты Дягилева, не признавали у своего лидера серьезного образования. Барскую лень, домашность, сибаритство вспоминают все. "Тройки" в гимназии, отсутствие в университете, чудом сдавал экзамены — в юности будущий импресарио явно не утруждался науками. Зато был крепко образован музыкально: дед Дягилева построил в Перми Театр оперы и балета и для внука специальным разрешением губернатора было зарезервировано персональное 7-е кресло в 13-м ряду. Мальчиком он сочинил целый акт оперы "Борис Годунов" и семь романсов для мачехи, юношей в Петербурге брал уроки композиции у Римского-Корсакова и в Париже с успехом аккомпанировал Шаляпину. Правда, громкий дягилевский баритон, довольно неприятного тембра, звучал только в ванной.
По словам Бенуа, Дягилев вообще читал мало и легко признавался в литературных, тем паче философских пробелах. Но его способность все схватывать на лету помогла ему стать разнообразно образованным эстетом. В результате художники считали его экспертом в живописи, композиторы — в музыке и даже строптивые балетмейстеры принимали его советы.
Дягилев предпочитал учиться у людей, нежели у книг. Для путешествий по Европе составлялся список самых известных писателей, художников, музыкантов, которых предполагалось не просто посетить, но извлечь пользу для дела. Эта цель определяла круг интересов и знакомств. При этом он мог безапелляционно отказать княгине Тенишевой в участии в ее журнале под предлогом бездарности. Из списка картин для русской выставки в Гран-Пале в Париже он выбросил передвижников: "Париж грязи не поймет". Вымарывая кусок из партитуры "Половецких плясок", объяснял его происхождение дурным пищеварением Бородина. "Так вернее" — этот дягилевский аргумент всегда выдвигался в решении спорных художественных вопросов. Объяснить мотив он не брался.
Интуиция, память, вкус. И хватка: отбирая безымянные картины для выставки в Таврическом дворце, он с ходу определял в дряхлом старце отпрыска знатной фамилии и, наоборот, румяного младенца вычислял как будущего павловского царедворца. "Взять!", "Брак!" — его команды исключали сомнения. В симфонической фантазии Стравинского он услышал "Петрушку" — балет, который принес " Русским сезонам" мировую славу.
Автор самых злых воспоминаний о Дягилеве балетмейстер Фокин уверяет, что единственное указание Дягилева о хореографии: "Таточка, не прыгайте! Здесь надо плавно". Впрочем, было и другое: когда на репетиции "Золотого петушка" в речитативе о печени Фокин прижал руку к левому боку, из-за кулис раздалось дягилевское: "К другому боку, Михаил, печень справа!"
Дягилев имел такт не диктовать своим сотрудникам, он предпочитая требовать с них по-крупному. Но, все как один, они вспоминают его страсть к деталям и любовь к нюансам. Нюансы он мог оттачивать часами и успокаивался лишь, когда все вокруг в изнеможении падали.
Работяга
Просить, упрекать, понукать, встряхивать, стыдить, умолять, заставлять — в этом он не знал равных. И сам подавал пример одержимости, которой требовал от других. Пока мирискусники разглагольствовали на диванах о русской живописи, Дягилев методично объезжал русские губернии, где в дворянских поместьях выторговывал, выклянчивал, выманивал старинные русские портреты. Так создалась выставка русских и финляндских художников с обстоятельным каталогом — первое дягилевское начинание.
Обратив на пользу дела личные связи, он превратил казенный справочник "Ежегодник императорских театров" в роскошный увраж. Одобрение государя стало трамплином в его театральной карьере, и его планы о безраздельной власти в императорских театрах уже казались реальностью. Директорский тончик той поры смешил мирискусников, Серов даже дал уморительную карикатуру Сережи с огромной звездой на мундире. Он даже зачастил к Кшесинской и свел нечто вроде дружбы с Великим князем Сергеем Михайловичем.
Вынести успех оказалось честолюбцу не по силам: когда он решил, что может определять политику императорских театров, в тот же день был уволен. И это было благо, иначе мир остался бы без Дягилевских сезонов.
В нем рано обнаружилась и впоследствии развилась в страсть характерная черта — обращать врагов в друзей. Он обожал препятствия: его энергия удесятерялась. За самовольство в императорском театре Николай II невзлюбил его, и тем более достойно восхищения, что уже следующий проект Дягилева — художественная выставка в Гран-Пале, был полностью государем оплачен.
Колоссальная работоспособность Дягилева. Открывая "Русские сезоны" в театре Шатле он мог пересидеть подряд три смены рабочих, без устали отдавая распоряжения и входя во все подробности. Пока утомленный Фокин в гостиничном номере грыз сухую булку с партитурой "Петрушки" в руках, Дягилев в обществе пресс-агентов обеспечивал успех балету, который еще только сочинялся. В дело вступали элегантные дамы и приятели-эстеты, которые слетались к нему как бабочки. Их приглашают на репетиции, где они наблюдали артистов не через оркестр. В благодарность очаровательному директору назавтра же в аристократических салонах распространяют изысканные сплетни и слухи о новинке. "Я говорил со всеми критиками, они в восторге" — после этой дягилевской фразы об аншлаге можно было не беспокоиться. И когда наступал день премьеры, подогретая публика бешено аплодировала собственным представлениям, тогда как сам балет мог быть плох или хорош — это не имело значения. Из 64 премьер балетов дягилевской антрепризы провалов практически не было. Были скандалы.
Дягилев устраивал их со вкусом и размахом. В гневе он срывался на фальцет, и этот контраст к его обычной манере тоже шел на пользу делу. Он растоптал эскизы Пикассо к "Параду", вопя, что это барахло, а не искусство. Горячий Пабло поклялся, что ноги его больше не будет у Дягилева, а наутро принес новые, совершенно гениальные эскизы.
Он умело режиссировал интригу. Пикантные подробности, интимные детали — он знал в этом толк. Всю жизнь он эксплуатировал семейную легенду, которую, вероятно, создал сам, о своем происхождении от внебрачной связи Петра Первого. Подстриженные усики, румяные щеки, живые блестящие глаза — черты великого преобразователя России и впрямь были налицо. Мирискусники забавлялись, давая ему прозвища: вождь, сверхчеловек, Петр Великий, Воротила, наш Геркулес.
Манипулируя слухами, сплетнями, интригами, он умел добыть денег едва ли не накануне сезона. Маркиза Рипон, фрейлина английской королевы, стала его верным другом и доброй феей в Лондоне, а в Париже первые аристократические фамилии соревновались за право видеть его в своих гостиных. Выбить деньги из снобов стоило большого труда, но он умело использовал связи. Для открытия сезона в Лондоне он добился, что государственный театр Drury Lane взял на себя расходы на постановку балета его антрепризы — неслыханный случай. Когда нечем было заплатить композитору или художнику, деньги чудесным образом находились у Габриэль Шанель, Катрин д`Эрланже или Миси Серт.
Для Дягилева громкое имя значило больше, чем деньги. Впрочем, как таковые деньги не волновали его никогда. Еще юношей получив 60 тысяч рублей от мачехи, он употребил их на создание своей первой коллекции и в дальнейшем ценил деньги только как средство для воплощения очередного проекта. Но выпросить у него пять франков было труднее, чем пять тысяч.
Шармер
Остроумец и чаровник, он обращал эти свойства на пользу дела. Чтобы завоевать строгую мать Вацлава Нижинского, он выучил несколько фраз по-польски и растопил сердце бедной женщины. Но сотрудники, а тем паче фавориты Дягилева хорошо усвоили его жизненный принцип: если вы со мной, вы хороши, нет — убирайтесь. Превращение балетмейстера Фокина из гениального и единственного в устаревшего и обратно зависело от состояния отношений с Нижинским. Вслед за пощечиной Лифарю следует примирение в виде букета с робкой запиской: "Мир". Правда, милые сценки с Лифарем можно оставить без комментариев — его не выгоняли никогда, умело лавируя между гневом и любовью. Напротив, выгоняли танцовщицу, если она смела кокетничать с Лифарем. Однажды так под горячую руку попалась Карсавина, да "Отеллушка" вовремя опомнился.
Любовь Дягилева была бесконечно щедрой, но измена все перечеркивала. Он мог целовать ноги Вацы после премьеры "Видения розы" — и безжалостно выбросить из труппы, едва тот женился. Когда личный секретарь Маврин изменил ему с танцовщицей Ольгой Федоровой, то был изгнан безвозвратно. Если Дягилев получал человека целиком, взамен осыпал его дарами и благодеяниями, и карьера счастливца быстро набирала обороты. Мясину он устроил выставку личной коллекции картин, Нижинскому отдал своего преданного слугу Василия Зуйкова, Лифарю дарил балеты и композиторов, всех возил учиться к Чекетти и в путешествия по Европе — и каждого ревновал, как дьявол.
Он расстраивал браки внутри труппы, опасаясь заговора, и не терпел самостоятельности артистов ни в театре, ни в жизни. Когда Бронислава Нижинская отказалась выкрасить волосы в рыжий цвет, он заменил ее другой балериной. Когда Вера Немчинова втайне от него подписала контракт с лондонским импресарио Кокраном, он поклялся, что она никогда не будет больше в его труппе, и до конца жизни не подал ей руки.
Бунтарь против серой массы, он панически боялся коллективных петиций, считая артистов лишь стадом баранов. Что не мешало ему принимать участие в праздниках за кулисами, где он бывал мил и приветлив. У него, барина и аристократа, никогда не было настоящего контакта с труппой, все его распоряжения передавались через секретарей. Но если не ладилась премьера, он обегал уборные, уговаривая быть паиньками — и все подчинялись.
Он обожал буффонство и считал жуликов, если они талантливы, лучшими из людей. В Лондоне у него был секретный курьер для выполнения "особых поручений" — русский анархист, живущий вне закона. Дягилева привлекали неординарные личности, равно как и они стремились хотя бы познакомиться с ним. Он был дружен с Муссолини, который писал статьи о балете, а Мата Хари забрасывала его письмами, умоляя принять в труппу.
Антрепренер
"Париж обалдеет!", "Лондон сойдет с ума!" — ради сенсации он мог всех загнать и заложить собственные усы. В театре Шатле нет машинерии — и за баснословный гонорар он выписал из Москвы машиниста Вальца, чародея сцены. Плотники стучали молотками трое суток — и на сцене Шатле зажурчал настоящий водяной фонтан. Сани с самозванцем в "Борисе Годунове" на сцену вывез не конь, а серые оборванные мужики — и европейцы ахнули.
В угоду очередному эффектному "пампсу" он мог пожертвовать даже дружбой: приписал "Шехеразаду" Бенуа Баксту, переименовал все фокинские балеты. В угоду успеху моральные устои объявлялись буржуазным предрассудком: эта кордебалетная отказалась выступить обнаженной нимфой? Получите выходное пособие, милая! Нижинский на сцене имитирует половой акт? Отлично, весь Париж сбежится на "Фавна". Скандал с этим балетом обеспечил кассу на весь сезон, дело дошло до полиции, и это был абсолютный триумф.
Для "Садко" он приволок сундук настоящих раковин из Венеции, а для испанского дивертисмента посадил на сцену настоящего калеку. Едва в аристократических гостиных заговорили о большевистской революции, в "Жар-Птице" тут же заполыхало красное знамя. В советской России новые таланты? И он решает выписать из Москвы Голейзовского для постановки "Стального скока", чтобы вызвать скандал среди эмигрантской публики. Трюки, идеи, деньги, скандалы, таланты — всю жизнь он собирал их для ее величества сенсации.
Космополит
Он умер от прозаического фурункулеза, осложненного диабетом. Хоронили его шикарно, за счет верных Миси Серт и Коко Шанель, которые случайно оказались в Венеции в роковые дни. Над его могилой нет православного креста — изящная ротонда, и это еще один, последний знак его необычной судьбы.
Его любовь к России так же противоречива, как вся его жизнь. Все русское он отчаянно любил и... презирал с горечью оставленного любовника. Его забавляло, что на Западе его принимали за диковатого русского боярина, но аристократическую приставку de к своей фамилии он выписывал крайне аккуратно. В своей антрепризе он отдавал предпочтение модернизму и кубизму — и неистово собирал русскую старину. Воинствующий русофил, он одновременно мечтал о дубинке для России-матушки.
Отважный авантюрист, Дягилев всю жизнь был подвержен суевериям и страхам. Боялся лошадиного сапа — и предпочитал глухие кареты открытым элегантным экипажам. С грипповавшим Нижинским он разговаривал исключительно из-за двери, даже когда тот был совсем здоров. Когда дети Бенуа лежали в скарлатине, он совещался с ним только по телефону, прося при этом не дышать в трубку, чтобы зараза не распространилась по воздуху.
Но самый главный, панический страх воды заставлял его на любом корабле требовать персональный пробковый жилет и даже в каюте спать в обнимку со спасательным кругом. Когда-то цыганка предсказала ему умереть на воде, и смерть-таки настигла его в любимой им Венеции. Там все лакеи звали его eccellenza, там он веселел, свежел и молодел и там, по иронии судьбы, нашел последний покой.
Всю жизнь скитавшийся по гостиницам, Дягилев нигде не имел своего угла. Лишь в Париже, недалеко от театра Шатле, позади Дворца Гарнье, где проходили с триумфом "Русские сезоны", есть уютная площадь его имени. В 1966 году ее торжественно открыл Сергей Лифарь — его последний и самый удачливый фаворит.
В Перми, на родине Дягилева, сохранился дом, где прошло его детство. Тогда дом назывался Пермскими Афинами: по четвергам там собирались любители музыки со всего города. Теперь в нем располагается гимназия его имени, музей и Культурный фонд "Дом Дягилева" с единственным сотрудником — директором-энтузиастом Игорем Махаевым. Завтра усилиями "Дома Дягилева" на кладбище Сан-Микеле состоится православная служба.
ЛИДИЯ Ъ-ШАМИНА