Экономика должна быть полигамной

Моногамный брак по историческим меркам — сравнительно новый принцип семейной жизни. Став нормой в Западной Европе, он способствовал концентрации капиталов и экономическому росту. Восток же со своей верностью полигамии пришел к упадку. Как ни странно, России для подъема экономики было бы полезно, чтобы богатые имели как можно больше детей или, как вариант, много жен.

ТЕКСТ АЛЕКСАНДР ЗОТИН, МАКСИМ КВАША

Два мира, два примера

Старший брат получил мельницу, средний — осла, младшему достался только кот. "Кот в сапогах" — полезнейшее чтение для будущего историка экономики: у примогенитуры и майората (права первородства), оказывается, было множество полезнейших с точки зрения экономического роста последствий. Капитал при наследовании не дробился, а образованные и здоровые дети, выросшие в зажиточных семьях, занимались инновационными для своего времени вещами.

Моногамность брака в европейской сказке XVII века уже не подвергается сомнению. Примерно к XII веку католическая церковь добилась окончательного укоренения моногамии (см., например, статью Кевина Макдональда "The Establishment and Maintenance of Socially Imposed Monogamy in Western Europe"). А вот самый известный памятник арабской литературы "Сказки 1001 ночи" — многотомное свидетельство полигамной нормы. И, кстати, тоже весьма поучительное чтение.

Американский экономист Тимур Куран в книге "The Long Divergence: How Islamic Law Held Back the Middle East" отмечает, что исламский бизнес в начале Средневековья ничем не уступал европейскому. Купцы осуществляли масштабные трансграничные торговые операции, их караваны пересекали тысячи километров в Азии и Африке, базары Ближнего Востока ломились от дорогих и редких товаров. Европа же была отсталой. Однако именно в Европе зародилась современная экономика, а не на более продвинутом Востоке. Почему?

Среди главных причин Куран называет полигамию и систему наследования. Исламские купцы прекрасно вели бизнес, но любое масштабное предприятие заканчивалось с их смертью. Многоженство в сочетании с принципами наследования, уравнивающими в правах многочисленных детей и жен, неизбежно дробило капитал на множество маленьких частичек. Поэтому бизнес был атомистичным и эфемерным. Например, смерть партнера по караванной торговле означала распад дела — оставшимся партнерам нужно было перезаключать сделки с целой толпой наследников.

В Европе моногамия диктовала другой путь. Богатые купцы были не слишком плодовиты, хотя бы в отношении легальных детей. Концентрация капитала не уменьшалась за одно поколение. Эффект моногамии усиливало право первородства — все состояние получал один наследник.

Менее справедливо, чем в исламском праве, согласно которому все наследники равны. Однако именно моногамия и право первородства создали почву для появления крупных компаний. Капитал переживал владельцев, копился между поколениями и не дробился из-за множества наследников. Ну а дальше большие капиталы и компании создали предпосылки для появления финансовой и экономической инфраструктуры: векселя, рынки акций и облигаций, система бухучета и т. п.

Разумеется, церковь боролась и с тем, что социологи называют серийной моногамией — большим количеством последовательных браков и разводов,— по сути, распределенной во времени полигамией. Эта борьба основывалась на этических и религиозных аргументах, но была не вполне бескорыстной. Уменьшение количества наследников аристократии из-за сексуальных ограничений приводило к увеличению численности бездетной элиты, завещавшей состояния церкви.

Но главное — это, конечно, экономические последствия моногамии. Она способствовала росту неравенства, концентрации капитала и возникновению целого класса авантюристов-инноваторов — в общем, возникновению рыночной экономики.

И даже слишком

Плоха не только недостаточная концентрация капитала, но и избыточная. Слишком большое неравенство ухудшает качество человеческого капитала, а значит, и конкурентоспособность экономики. Чрезмерная политическая влиятельность олигархов вынуждает государство принимать решения, продиктованные их интересами. А в долгосрочном — межпоколенческом — плане это плохо и для самих больших состояний, ведь по наследству передается собственность, а не предпринимательские таланты.

По оценкам американских экономистов Ларри Котликоффа и Ларри Саммерса, 81% всего богатства — унаследованные состояния. Но чем богаче человек, тем ниже процент наследственных денег. По оценкам Credit Suisse, среди американских миллиардеров лишь 27% получили состояние по наследству, в Европе этот показатель значительно выше: 65% в Германии и 60% во Франции. В России он близок к нулю.

Наследование даже в рамках моногамии оказывает, по мнению экономистов Credit Suisse, позитивный эффект более равного распределения богатства. "Каждое поколение имеет своих предпринимателей, сумевших заработать огромные капиталы,— пишут эксперты.— Но когда эти супермиллиардеры умирают, их состояния дробятся". В итоге среди просто богачей — верхних 5% по богатству — доля унаследованных состояний уже составляет 53% всего богатства.

Процесс плавного распределения богатства в более широких слоях общества по западному образцу в России еще не успел стартовать — практически все крупные состояния были нажиты в 1990-х и 2000-х. А межпоколенческий трансфер капитала — дело медленное, средняя скорость смены поколений равна приблизительно 30 годам.

Еще одна российская проблема — множество сверхбогатых на фоне малого числа просто богатых. Миллиардеров в России, по данным Credit Suisse, 96, мультимиллионеров (с состоянием от $100 млн) — около тысячи, а просто миллионеров ( от $1 млн до $5 млн) мало, по оценкам западных банков, 80-150 тыс. По оценке ЦСИ Росгосстраха, годовым доходом выше $0,5 млн в год располагает 70 тыс. российских семей. Для сравнения, в Японии миллиардеров — всего 14, а миллионеров — 3,4 млн.

Исторический опыт избавления от подобной сверхконцентрации имеется. В Саудовской Аравии число потомков основателя первого саудовского государства Мухаммеда ибн Сауда (умер в 1765 году) за восемь поколений по разным оценкам составило 15-30 тыс. Сейчас имущественное неравенство в Саудовской Аравии, по данным Credit Suisse, на уровне европейских стран, коэффициент Джини по имущественному неравенству составляет 79,2 (в Германии — 77,7, в Нидерландах — 81,2, в США — 85,2, в России — рекордные 91,4).

Гаремы — народу

Если Россия последует по пути Саудовской Аравии, проблема неравенства может быть смягчена всего за 200-300 лет. Понадобится, правда, легализовать и даже стимулировать полигамию.

"Из истории известно, что олигархи, скучающие от сытой праздности, склонны создавать гаремы, а их потомство чрезвычайно многочисленно и порой исчисляется многими сотнями. При этом в процессе наследования происходит естественное дробление собственности. Если на протяжении двух или трех поколений подобная скорость размножения олигархов будет предписана юридическим императивом, в стране естественным образом возникнет средний класс, который только и способен стать основой подлинной общественной стабильности" — эта идея Виктора Пелевина пока не получила статуса законодательной инициативы. Впрочем, и первоначальное накопление капитала в России еще не закончено.

Нынешних же олигархов — будь идея Пелевина воплощена на практике — и правда пришлось бы заставлять размножаться. У первых 25 членов списка Forbes в среднем около двоих детей. Исключения вроде многодетного Романа Абрамовича редки. Однако даже семерых наследников явно недостаточно для быстрого дробления его капитала.

Остались сотрясением воздуха призывы лидера ЛДПР Владимира Жириновского узаконить многоженство (его, правда, заботила демографическая сторона дела) и неоднократные предложения политиков из мусульманских регионов страны (они делали упор на традиции и легализацию статус-кво).

Ничего удивительного, ведь, судя по результатам социологических опросов, россияне пока не готовы принять полигамию. По данным фонда "Общественное мнение" (ФОМ), в 2006 году (последний опрос на эту тему) против введения полигинии (многоженства) были 49% опрошенных мужчин и 73% женщин. Неясно, правда, понимали ли респондентки, что в правовом государстве легализация многоженства невозможна без многомужества.

Впрочем, остальные — либо за полигамию, либо нейтральны. А по данным последнего опроса "Левада-центра", 34% респондентов считают допустимым иметь помимо жены (мужа) любовницу (любовника). Проще говоря, утверждать, что культурные, этические и религиозные нормы однозначно противоречат полигамному браку, невозможно. Ведь не порицаются значительной частью общества внебрачные связи.

Никак они не противоречат и "последовательной полигамии" — так западные социологи называют периодическую смену брачных партнеров: люди живут вместе, пока их жизненные интересы совпадают, а потом тихо-мирно разбегаются и вступают в новый брак.

Как отмечает социолог Елена Вовк в исследовании, опубликованном в журнале "Социальная реальность" ФОМ, "позитивное отношение к многоженству тесно связано с возрастом и местом жительства респондентов... В наибольшей степени оно выражено у молодых и у жителей мегаполисов. Это дает нам основания предположить, что либеральное отношение к многоженству — следствие пересмотра взглядов на брак и отношения между полами (к чему, как известно, более склонны молодые поколения и чему способствует урбанизированная среда)".

Вовк указывает и на пластичность самого института брака: "Понимание брака и брачной любви в последнее время претерпевает существенные изменения: то, что еще совсем недавно казалось выходящим за рамки приличий (например, так называемые гражданские браки), сегодня стало разновидностью нормы". В современном мире, где даже папа римский может отказаться от порицания гомосексуализма, отношение и общества, и государства, и церкви к реставрации полигамии может повернуться на 180° за считанные годы.

Тем более что проблема чрезмерного неравенства — как по доходам, так и по имуществу — выглядит все серьезнее. Начало долгосрочной стагнации экономики лишь консервирует эту проблему. Остановка в росте благосостояния большинства населения способствует фактическому разделению общества на касты. А это означает даже не остановку, а практически демонтаж социальных лифтов. Знает об этом и российская власть. "Мы уступаем по этому вопросу и наиболее развитым демократиям, и даже, как это ни печально, по определенным позициям нашим предшественникам из Советского Союза",— признал два года назад Дмитрий Медведев.

Впрочем, на отказ от моногамии даже ради создания социальных лифтов в России вряд ли пойдут. Ведь в выигрыше от многоженства окажутся самые обеспеченные, а бедные столкнутся с дефицитом женщин, в арабских странах это обостряло революционные настроения, а в британских колониях — гомосексуализм. В нынешние тренды это не очень вписывается.