"Слово "революция" стало неприличным"

О большевистской традиции, ставшей отечественным политическим мейнстримом, и об исторических тупиках "Огонек" размышлял с культурологом, членом бюро Научного совета РАН, профессором РГГУ Игорем Яковенко.

— Многие делегаты II съезда социал-демократов 1903 года потом вспоминали, что спор Ленина с Мартовым казался им "толчением воды в ступе". И уж никто не ожидал, что их разногласия так скажутся на истории страны. Что там на самом деле произошло?

— Масштаб любого события выясняется со временем. В начале века в Киеве издавалась очень крупная газета "Киевлянин". Ее создатель — видный политик, депутат Государственной думы, принимавший отречение Николая II, Василий Шульгин. Эта газета может поразить сегодняшнего читателя тем, что она "не заметила" Октябрьской революции. Буквально: на первых полосах номера, вышедшего после памятных событий, о них ничего не было. И только в колонке, где помещались новости вроде "в станице такой-то выпал град с куриное яйцо", было короткое сообщение о том, что толпа матросов ворвалась в Зимний дворец и устроила там дебош. Так данное событие виделось со стороны корреспондентом монархической газеты. Уже потом развернется мифология Октябрьской революции, будут сниматься фильмы и слагаться поэмы.

Похожая история произошла со съездом РСДРП. Спор мог бы ничего не значить, но он совпал с идеологическим оформлением большевизма, и постфактум видится нам совсем не случайным. Он так или иначе сказался на мировой истории.

— Потому что "ленинцы" взяли курс на мировую революцию?

— В первую очередь потому, что на этом съезде родилась одна из великих тоталитарных идеологий ХХ века — коммунизм. Родилась не как абстрактная идея, а в единстве с политической организацией, поставившей своей целью воплотить эту доктрину в жизнь. Второй такой идеологией стал фашизм, но он возник позже, поэтому пальма первенства в создании великих идеократий ХХ века принадлежит большевикам. С формальной точки зрения разногласия между Лениным и Мартовым сводились к двум пунктам. Во-первых, обсуждалось, кого считать членом партии. Ленин настаивал, что им может быть только тот, кто систематически участвует в работе РСДРП. Имея в виду реалии России 1902-1903 годов, такому условию соответствовали люди, живущие на нелегальном положении, готовые в любой момент к ссылке в Сибирь. Мартов, напротив, предлагал давать членство широкому кругу лиц, просто сочувствующих социал-демократии и жертвующих деньги ей во благо. Разница в подходах уже здесь вполне отчетливая. Второй пункт касался так называемого демократического централизма. Истины ради заметим, что сначала большевики называли свой принцип бюрократическим централизмом и только в 1906 году переименовали его в демократический. Суть его в следующем: пока решение не принято, члены партии имеют право на полемику, но раз уж оно принято, единственное, что им остается,— это выполнять. Этот принцип исключает фракционность и блокирует внутрипартийную свободу, что не устраивало меньшевиков. Ленин хотел создать партию военизированного толка, вспомним, что именно в армии приказы не обсуждаются. У меньшевиков было иное видение и самой партии, и ее целей, и смысла политической работы. Британский историк Эдвард Карр очень точно заметил, что меньшевики считали себя организацией трудящихся, а большевики — организацией революционеров. Вот в этом принципиальное отличие.

— Это связано с тем, что одни допускали эволюционное преобразование и реформы, а другие нет?

— В том числе. Заметим, что меньшевики никогда сами не называли себя меньшевиками, они сохраняли за собой термин "социал-демократы". А большевики для них были "якобинцами". Понятие "большевик" возникло случайно: Ленин приобрел большинство голосов при выборе руководящих органов партии, поскольку со съезда ушла часть потенциальных сторонников Мартова. Все члены РСДРП понимали условность наименования, но история — это такая дама, которая отдается победителю. Победили большевики, и поэтому Мартов оказался меньшевиком. Хотя он-то как раз видел себя продолжателем большой и давней социалистической традиции, хорошо известной в Европе и восходящей к античности.

Европейская социал-демократия складывается во второй половине XIX века, зачастую вырастая из профсоюзного движения. Ее идейные основания разнородны: от социалистов-утопистов (Сен-Симон, Фурье, Оуэн) до марксизма. Она осознавала себя выразителем интересов рабочего класса. Задача социал-демократов формулировалась так: аккумулировать интересы рабочих, оформлять их требования и продвигать в рамках политического процесса. Отсюда возникли требования 8-часового рабочего дня, социальных гарантий, еженедельного выходного и другие, близкие и понятные рабочим. Но большевики, как подлинные коммунисты, ставили перед собой совсем другие задачи.

В Советском Союзе существовало ругательство, восходящее к дореволюционной эпохе,— "хвостизм". Большевики обвиняли в этом социал-демократов. Логика простая: те, кто борется за насущные интересы рабочих, плетутся в хвосте рабочего класса. Они не понимают подлинных целей пролетариата, живут не будущим, а прошлым. Подлинная же цель рабочих — это революция, уничтожение эксплуатации и создание такого общества, где труд будет свободным. Поэтому, по мысли любого большевика, нет смысла спрашивать у пролетариата, что ему нужно. "Божественная истина" исходно известна марксисту-ленинцу. Требуется втолковать ее трудящимся массам и мобилизовать людей на достижение великих целей. Принципиальные расхождения Плеханова, Дана, Мартова и Ленина с его командой лежали в этой плоскости.

— Получается, что большевизм строится на полном пренебрежении к реальности и на мессианской роли власти. Так ли уж оригинален этим Ленин?

— В некотором смысле большевики выражают устойчивые характеристики российской политики и национального духа. Об этом говорил еще Бердяев. Идея автократии, то есть самодержавия, исходит из того, того царю Богом открыты тайны и истины об управлении страной и православным народом. Никаких советников и процедур согласования воли пастырей и мнений пасомых не требуется. Сакральная истина всякий раз спускалась в России сверху из директивной инстанции. Поэтому, в частности, царизм принципиально не замечал происходящих в стране изменений и ложился костьми на пути реформ, мешая буржуазно-демократическому развитию и приближая свой конец. Но большевизм ХХ века отличился тем, что стал целостной идеократией. Это религиозная доктрина, предмет веры, который объявляет себя научным учением, но при этом требует истовой веры честного средневекового человека, не знающего сомнений и готового умереть за эту веру. Сегодня об этом забывают, но в основаниях марксистской философии лежит фундаментальная ложь относительно природы человека. Марксистская философская антропология заявляет, что человек по своей природе благ. Уберите эксплуатацию, освободите человека от "пережитков прошлого" — и проявятся исходно присущие его природе добродетели. Этот освобожденный человек создаст прекрасное общество. Создаст мир, о котором тысячелетия мечтали миллионы людей. Причем ложь эта не доказывается, а постулируется как самоочевидная истина. Если поставить ее под сомнение, то вся коммунистическая эсхатология рассыпается. Не только мощная философская традиция, но любой трезвый человек осознает, что в человеческой природе наряду с тем, чем мы можем гордиться, присутствует масса того, с чем мы боремся, чего боимся, от чего открещиваемся: неустранимые потенции деструкции, агрессии, зла.

— Нужна ли большевизму революция, чтобы утвердить свои идеалы?

— Настоящий большевик не ставит своей целью трансформировать наличное политическое пространство. Он призван разрушить нетерпимый мир и построить новый, по своим лекалам и принципам. Ему нужны революция и власть навсегда, после победы в революционной борьбе. Заметим, что в последние 12 лет понятие "революция" выпало из нашего языка, стало неприличным. Мы живем в стране, где всем объясняют, что революция — это что-то приблудное, не свойственное русскому человеку. Ситуация удивительная, если учесть, что революционная линия социал-демократии родилась как раз в России, здесь же победила и начала коммунистический проект. Каждый зрелый человек понимает, что худой мир лучше доброй ссоры. Однако, как бы сегодняшние идеологи от этого ни открещивались, революции неустранимы из истории человечества. Есть некий символизм в том, что сама история человечества началась с "неолитической революции". Заметим, что России принадлежит видная роль в мировом радикальном движении, нам в целом присущ радикальный способ восприятия мира: либо царь — Бог и всегда прав, либо он дьявол и надо его свергать, чтобы победило Царство Божие. Ленин и большевики возникли не на голом месте. В 1842 году Белинский уверял: "Тысячелетнее Царство Божие утвердится на земле не сладенькими и восторженными фразами идеальной прекраснодушной "Жиронды", а террористами, обоюдоострым мечом слова и дела Робеспьеров и Сен-Жюстов". Прокламация "Молодая Россия" 1862 года призывала "двинуться на Зимний дворец, истреблять живущих там". Сегодня об этом говорить не принято, но Россия — один из исторических центров мирового террористического движения. Народники, эсеры, анархисты, большевики — все они убивали, совершали "эксы" и запугивали политических конкурентов. Первое политическое убийство ХХ века было совершено в России: в 1901-м студент Петр Карпович убил министра народного просвещения Боголепова. Это все свидетельствует о богатейшей радикальной традиции, которая помогла большевизму вызреть. И это же свидетельство того, что силы, способные при удобном случае революцию совершить, в России всегда были, причем свои, внутренние и органичные.

— Как вам кажется, революция 1990-х черты большевизма имела?

— В той же мере, в какой их имело все наше общество. Все-таки реформаторы 90-х не были классическими доктринерами: они искали выход из реально сложившейся ситуации, опираясь на факты больше, чем на идеи. Их доктринерство сводилось к тому, что адресатом реформ стал "человек экономический". Идея состояла в том, что если поставить нашего человека в определенные экономические условия, он начнет вести себя в соответствии с логикой экономической рациональности. Это было ошибкой. Но давайте помнить, что в истории человечества к 1991 году не было прецедентов выхода из социализма в нормальную рыночную экономику. Я культуролог и названные проблемы лежат в моей епархии. Между человеком с его органами чувств и реальностью, которая его окружает, есть еще один контур — культура. И наше понимание, оценка и переживание мира задается актуальной культурой. Экономически рациональное поведение рождается в культуре Запада, которая и породила однажды экономическую науку. Носители иных культур выстраивают свое поведение совершенно иначе, вне логики экономической оптимизации. И когда советские заводы закрывались, люди не бежали искать новые рабочие места, а начинали пить и растаскивать латунные детали. С точки зрения "человека экономического", такое поведение непостижимо, но в рамках российской культуры оно было ожидаемым и оправданным. Надо заметить, что все это имеет отношение к старшим советским поколениям. За 20 лет выросли совсем другие ребята, неизмеримо более вписанные в современный мир.

— Насколько сегодня нам близок большевизм?

— В нашей культуре радикальная традиция обладает колоссальной инерцией. Она затухает только в том случае, если складывается ситуация, при которой большевик проигрывает меньшевику. Это не так часто бывает: в России до сих пор частный инициативный человек слабее человека "при должности", чиновника, способного задушить его поборами. Поэтому радикализм остается как реальность и как возможность. Он, правда, сильно сжался в объеме своих носителей и снизил "градус", но здесь несчастье помогло: все-таки за ХХ век в стране возникла чудовищная историческая усталость. Россия полвека провисела на дыбе, и теперь общество объединяет стремление спокойно пожить. Но большевизм, конечно, не исчез. Мы должны помнить об этом.

Беседовала Ольга Филина