В Давосе Евгений Примаков заявил, что его вдохновляют идеи Людвига Эрхарда, архитектора послевоенных реформ в Германии. Судя по контексту, премьер имел в виду социально ориентированную рыночную экономику. Марш фашистов по улицам Москвы показал, что у Эрхарда и правда есть чему поучиться.
Немцы и русские. Кажется, нет более разных народов. Мы думаем, что они жить не могут без пива с сосисками. Они считают, что мы только и думаем о водке с икрой. Мы уверены, что все они — педантичные штольцы. Они полагают, что все мы — ленивые обломовы. Список подобных мифов можно продолжать до бесконечности. Мифов, потому что на самом деле у наших народов гораздо больше общего, чем различий.
Тем более если речь идет о реакции на поворотные события в истории. Уже набило оскомину сравнение последствий первой мировой войны для Германии и для России. И там, и здесь не стало монархии. И там, и здесь царили голод, разруха и инфляция. И там, и здесь люди мечтали о сильной руке. И там, и здесь эта сильная рука появилась. И хотя там она была окрашена в коричневый цвет, а здесь — в красный, действовали обе эти руки так, что заметить разницу в цвете было сложно.
И все же причины победы красных в России и коричневых — в Германии различались кардинально. Приход к власти фашистов был следствием прежде всего поражения Германии в первой мировой войне и желания взять реванш. Россия в той войне если и не выиграла, то и не проиграла. Она просто вышла из нее с максимально возможными потерями. А потому и не было никакого национального унижения. Победа большевиков — результат прежде всего экономических неурядиц. Проиграй Россия первую мировую, могло быть и иначе. Налицо были все предпосылки для стремительного роста национализма. Упомяну лишь имевший накануне войны широкую поддержку у населения "Союз Михаила Архангела" (попросту — "черную сотню"). За три года войны эта организация не исчезла. Просто лозунг "Бей жидов — спасай Россию!" оказался менее привлекательным, чем "Фабрики рабочим!" и "Земля крестьянам!".
Но однажды Россия тоже проиграла войну. Войну холодную. Пустые прилавки, инфляция, карточная система — все, как в 20-х годах. Все, как в 20-х годах в Германии и во второй половине 40-х все в той же Германии, когда она проиграла еще одну настоящую войну — вторую мировую. Тогда, в 40-х, Германия начала строить социальный либерализм — систему, компромиссную между социализмом и капитализмом. В России во второй половине 80-х начали строить почти то же самое — либеральный социализм. Кстати, именно так называл идеальную систему Франц Оппенгеймер, любимый учитель архитектора послевоенных германских реформ Людвига Эрхарда.
И в Германии, и в России отказались от государственного регулирования цен, что уже через неделю привело к заполнению прилавков (там это случилось в июне 1948 года; здесь — в январе 1992-го). И там, и здесь главной экономической проблемой государства стала стабилизация национальной валюты. И там, и здесь преодолеть разруху без иностранных (прежде всего американских) инвестиций было невозможно. Наконец, и там, и здесь рухнули государственная машина пропаганды и взлелеянная ею система ценностей. Появилась обида (в Германии повторно) на то, что великая держава, которая еще совсем недавно считала себя непобедимой, лежит в руинах. Что свою волю ей диктуют бывшие противники в проигранной войне (в Германии эту обиду усугубляло присутствие оккупационных войск). И именно поэтому Россию 80-90-х годов целесообразнее сравнивать скорее с Германией 40-х, чем с Германией 20-х.
Тогда в России сделали ставку на политику трех "С" — самоуправление, самоокупаемость, самофинансирование, то есть пытались решить прежде всего экономические проблемы. В Германии же — на политику четырех "Д" — денацификацию, демилитаризацию, демонополизацию и демократизацию. Но прежде всего на денацификацию. Американцы в принудительном порядке возили немцев на руины бывших концентрационных лагерей, где демонстрировали им ужасы нацистского режима — массовые захоронения, горы костей, газовые камеры, крематории, орудия пыток и т. д. На подобных экскурсиях побывало практически все население Западной Германии. Есть свидетельства, что даже продуктовые карточки оккупационные власти выдавали лишь в том случае, если немец мог предъявить использованный билет на просмотр документального фильма о зверствах фашистов.
В России по отношению к коммунистам ничего подобного сделано не было. Пресловутая гласность и ликвидация парткомов на предприятиях — лишь жалкое подобие германской денацификации. Возможно, серьезную ошибку совершили и наши кредиторы. В свое время в Германию они начали вкладывать деньги лишь после того, как окончательно убедились, что с фашизмом покончено (напомню, серьезные экономические реформы там начались лишь в 1948 году, тогда как реализация политики четырех "Д" — сразу после окончания войны). Сегодня же, говоря с Россией о новых кредитах, они требуют повысить собираемость налогов, утвердить реалистичный бюджет, сделать что-то с естественными монополиями. Ну, иногда еще вспоминают о ратификации договора СНВ-2. Вероятно, можно было бы ограничиться тем, что перед началом переговоров все члены российской делегации предъявляют билет о посещении одного из лагерей Гулага и конспект какой-нибудь книги о Нюрнбергском процессе. Это гораздо важнее первичного профицита бюджета.
ЮРИЙ КАЛАШНОВ
ОПАСАЯСЬ ВОЗРОЖДЕНИЯ ФАШИЗМА, СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ ПОСЛЕ ВОЙНЫ ПОТРЕБОВАЛИ, ЧТОБЫ КАЖДЫЙ НЕМЕЦ СЪЕЗДИЛ НА ЭКСКУРСИЮ В КОНЦЛАГЕРЬ. ОТ РОССИИ ОНИ ЗАЧЕМ-ТО ТРЕБУЮТ РЕАЛЬНОГО БЮДЖЕТА