Роман с гиперинфляцией

В начале 90-х Россия так и не познала всех прелестей настоящей гиперинфляции. Лучший способ узнать о ней больше — перечитать роман одного из самых романтичных писателей XX века Ремарка "Черный обелиск".

ЕЛЕНА ЧИРКОВА

В конце дня Людвиг просит у своего босса Георга прибавку к окладу: сегодня ему повышали зарплату только в девять часов утра и только на 8 тыс. марок. В девять "это было еще кое-что", но потом объявили новый курс доллара, и Людвиг не может купить на них "даже галстук", "только бутылку дешевого вина", а "необходим именно галстук". Утром доллар стоил 30 тыс. марок, а в полдень уже 36 тыс... Так начинается роман Эриха Марии Ремарка "Черный обелиск", запечатлевший жизнь при гиперинфляции. Действие происходит в 1923 году — в самый ее разгар — в вымышленном городке, списанном с Оснабрюка, родного города автора. Главный герой Людвиг Бодмер, прошедший Первую мировую, работает в фирме однополчанина, торгующей надгробиями.

Ремарк родился в 1898-м и успел стать солдатом Первой мировой. В 1921-м вернулся в родной город, где пару лет, пока не получил место в ганноверской газете, работал коммивояжером, продавая надгробные памятники и играя на органе в часовне при городской больнице за бесплатный обед.

Гиперинфляция не просто очень высокая инфляция, а жизнь в другом экономическом измерении. Когда цены начинают очень быстро расти, а порогом гиперинфляции считается их рост на 50% в месяц три месяца подряд, меняется экономическое поведение. Люди стараются как можно быстрее избавиться от бумажных денег, что увеличивает скорость их оборота и приводит к скачку цен даже при стабильном предложении денег. Поэтому гиперинфляция — это самосбывающийся прогноз: стоит в нее поверить, и она случится непременно.

Издержки гиперинфляции очень велики: расходы на переписывание ценников и печать новых денег, рост затрат потребителей на отоваривание денег, трудности при заключении даже краткосрочных договоров, сложности долгосрочного планирования, невозможность денежных накоплений, снижение инвестиционной активности, умирание целых отраслей, ухудшение собираемости налогов и сокращение доходов бюджета... Результат — экономический спад и падение уровня жизни.

Обычно гиперинфляция — следствие войны, революции или территориальных изменений. Вторая мировая вызвала ее в Греции и Венгрии, а Первая — в Венгрии, Австрии, Германии, Чехословакии и Польше, почти во всех странах проигравшей коалиции. В России инфляция, начавшаяся в Первую мировую, раскочегарилась до гипер- из-за революции и гражданской войны.

Случается она и в мирное время. В Боливии в 1985 году сошлись одновременное ухудшение условий внешней торговли, рост мировых процентных ставок, сокращение объема внешнего кредитования, что и привело к потере около 10% ВНП. Правительство выбрало эмиссию в качестве решения проблем бюджета, и это привело к росту цен на 60 000% за год. В Зимбабве в 2008 году максимальный месячный рост цен составил 42 000 000 000 000 000%, дневной — 207%, а минимальное время удвоения цен — 15 часов.

Рейхсбанк вам товарищ

В Германии дело обстояло так. Спустя три дня после начала Первой мировой, 31 июля 1914 года, Рейхсбанк отменил обмен банкнот на золото, что означало снятие ограничений на их печать. К концу войны, к ноябрю 1918-го, объем денег в обращении увеличился в четыре раза, но цены выросли всего на 140%. Окончание войны не привело к ценовой стабилизации. К власти пришли социалисты. Заигрывая с рабочими, они обещали им коврижки в виде сокращенного рабочего дня и повышенных зарплат, что требовало финансирования и подрывало доверие к марке. Кроме того, Германия как проигравшая сторона была вынуждена выплачивать огромные репарации.

К февралю 1920 года цены выросли еще в пять раз, а масса денег в обращении — в два, то есть рост цен догнал рост денежной массы. Это должно было произойти рано или поздно. Центробанк продолжал эмитировать деньги, и новый скачок инфляции не заставил себя ждать. С мая 1921 года по июль 1922-го цены выросли в восемь раз, доверие к деньгам окончательно исчезло, началось бегство от банкнот, что еще больше подтолкнуло рост цен. В январе 1923 года французы оккупировали Рур — важнейший промышленный район страны, но немецкое правительство поддерживало бизнес в оккупированной области, выплачивало зарплаты рабочим, финансируя выплаты за счет печати новых денег. Экономический парадокс состоял в том, что, хотя социалисты пеклись о благе рабочих, финансируя свои программы за счет печатного станка, они способствовали обнищанию рабочего люда, чьи зарплаты в реальном выражении падали, и обогащению крупных промышленников. От инфляции выигрывает тот, чьи авуары находятся в реальных производственных активах.

Если принять за единицу ценовой индекс июля 1914 года, то в июле 1922-го он составил 100, в январе 1923-го — 2785, в июле — 194 тыс., а в ноябре 1923-го — 726 млрд. Курс доллара достиг 4,2 трлн марок. На пике инфляции в Берлине килограмм хлеба стоил около полутриллиона марок, масла — 5,6 трлн, трамвайный билет — 150 млрд. Максимальный месячный рост цен составил 29 500%, дневной — 20,9%, минимальное время удвоения цен — 3,7 дня. В последние месяцы цены росли гораздо быстрее количества денег в обращении: от "фантиков" старались избавиться как можно быстрее. Американский экономист Томас Саржент в статье "Чем закончились четыре большие инфляции" рассказывает, что в пивной сразу заказывали несколько кружек и расплачивались вперед — к концу посиделок цены были выше.

Героиня фильма Ингмара Бергмана "Змеиное яйцо", действие которого происходит в Берлине того времени, утром сняла комнату, отдала деньги за сутки вперед, а вечером квартирная хозяйка передумала и вернула аванс. Мошенница "сдачей" комнаты зарабатывала на жизнь: утром меняла полученные авансом марки на доллары, а вечером обратно, оставляя разницу себе. Впрочем, она тоже жертва: арендная плата была фиксирована в марках, и аренда не окупала даже затрат на содержание помещений.

Деньги килограммами

В "Черном обелиске" из-за быстрого обесценивания денег в кассе мастерской наличных не держат, "только маленький чемоданчик с запасом на сегодня и завтра. Тысячные и стотысячные билеты и даже несколько пачек с милыми старыми сотенными. Около двух с половиной кило бумажных денег". Новые банкноты в сто тысяч выпущены всего две недели назад, а уже ждут бумажек в миллион. Если так пойдет, то всего через несколько месяцев будем считать на миллиарды, полагают герои, вздыхающие по "прекрасным спокойным дням 1922 года", за который доллар скакнул "с двухсот пятидесяти марок всего до десяти тысяч". В финальной стадии в обращение были, кстати, пущены банкноты достоинством 100 трлн марок.

Георг удовлетворяет просьбу Людвига насчет повышения зарплаты, приносит свой чемодан и бросает на стол две пачки денег. Людвиг просит добавить "еще полкило этих обоев" и получает третью пачку. Нужно спешить, чтобы купить галстук, "сегодня никакого повышения оклада больше не будет". Слава Богу, завтра воскресенье — "единственный день недели, когда инфляция приостанавливается".

Когда цены меняются каждый день, бесполезно экономить и копить бумажки на что-нибудь дорогостоящее. Можно себе позволить мелочь, галстук — это дневное жалование — и иной раз "в виде утешения" бутылку водки, но нельзя обновить костюм — "никак не удается скопить нужную сумму".

Скорость печатания новых денег увеличивалась так быстро, что к октябрю 1923-го 99% купюр в обороте было напечатано в последние 30 дней. К этому времени налоги давали всего 1% доходов бюджета, остальное — эмиссия. Существовали и серьезные технические проблемы: не было возможности напечатать необходимое количество новых денег, чтобы поддержать торговый оборот. Например, 25 октября 1923 года было напечатано 120 квадриллионов (тысяч триллионов) марок, тогда как дневная потребность была в восемь раз больше. Правительство объявило, что производственные мощности по печати денег расширяются и вскоре достигнут 500 квадриллионов в день.

Жизнь продолжается

Экономика оказалась на грани коллапса: фермеры перестали продавать свою продукцию, розничная торговля не могла раздобыть товар, а если получала его, то не могла продать с прибылью. Упали реальные зарплаты и доходы рабочих, мелких предпринимателей и других представителей среднего класса. Чтобы добыть средства на пропитание, одни подались в спекулянты — торговали материей, одеждой, обувью, мылом, другие начали распродавать свою мебель, украшения, одежду.

На доходы продавца памятников не прожить, Людвиг, герой "Обелиска", крутится как может. Подрабатывает репетитором. Играет на органе в больничной часовне за еду: сестры милосердия кормят его "завтраком, состоящим из яиц, холодной закуски, бульона, хлеба и меда", благодаря чему Людвиг легко обходится без обеда. Кроме того, он получает тысячу марок, на которую может проехать в больницу и обратно в трамвае.

Цены все время растут. В начале романа Людвиг "за какие-нибудь скромные пять тысяч марок" ест бутерброды и простоквашу в ресторане, а Георг столько же платит за сигару. Спустя несколько дней герои собираются в бордель и прихватывают с собой водку, которая обходится им уже "в десять тысяч марок за стаканчик", в заведении она дороже — 40 тыс. Там их пытаются развести на коньяк за 60 тыс., но герои торгуются, они готовы дать только сорок. 40 тыс. коньяк стоил вчера, сообщает официантка. Да нет же, еще сегодня утром, парируют герои. Но до объявления курса, утверждает официанта. Нет, после того, в одиннадцать объявили курс, уверены Людвиг и Георг. В итоге друзья соглашаются на шестьдесят, но "уже по тому курсу доллара, который будет послезавтра". По завтрашнему, идет на компромисс хозяйка. Еще несколько дней, и герои заказывают в "Красной мельнице" бутылку шампанского за 2 млн.

Людвиг сотоварищи экономят на том, что накупают впрок талонов на обед в ресторане "Валгалла" некоего Эдуарда, который ввел обеды по абонементу, чтобы поднять популярность заведения. "Но за последние недели лавина инфляции перечеркнула все его расчеты"; стоимость первого обеда по талону еще в какой-то мере соответствовала уровню рыночных цен, однако деньги обесценивались так быстро, что пришлось отказаться от системы абонементов. Но герои предусмотрительны, они всадили "все деньги, полученные за один из памятников павшим воинам, в покупку этих обеденных книжечек "Валгаллы" оптом". Чтобы маневр не слишком бросился в глаза, для покупки использовали подставных людей, и у каждого из честной компании оказалось свыше 30 книжечек. Через месяц обедали за полцены, через полтора — за стоимость десятка папирос. Наконец Эдуард попытался наложить запрет на абонементы, но их обладатели "привели с собой юриста, пригласив его на венский шницель". Владелец заведения все надеялся, что резервы махинаторов наконец иссякнут, не зная, что талонов хватит на семь месяцев. За это время доллар подскочил почти до триллиона, а друзья все еще обедали "на прошлогодние талоны по шесть тысяч гнусных марок за обед". Прекрасное вложение денег, жаль лишь, что Эдуард больше не беспокоился о качестве еды. Сохранить сбережения можно, только вложив их в реальные ценности. Другие, не такие изобретательные, как эта компания, приобретают "массивные посеребренные ножи и вилки".

Те же, кто копит в банкнотах, вынужденно или нет, остаются ни с чем. Заказать памятник приходит вдова, ее муж покончил с собой, потеряв сбережения. Деньги — приданое дочери от первого брака — были положены в сберкассу на пять лет, до ее совершеннолетия, их нельзя было снять, а когда срок депозита истек, деньги потеряли всякую цену, и жених отказался. Дочка все плакала, муж этого не вынес. В утренней газете — сообщения о трех самоубийствах бывших рантье. Один из самоубийц "держал в руке четыре совершенно обесцененных тысячных банкноты с красной печатью, словно входные билеты на небо", рядом с другой "валялась ее порванная сберегательная книжка, где на текущем счету у нее было пятьдесят тысяч марок".

На грани выживания

У бизнеса схожие проблемы. Дело не в том, за сколько продан товар, а в том, когда за него отдадут деньги. Один из коммивояжеров страшно горд тем, что сбыл за три четверти миллиона, причем "без надписи, без доставки и без ограды, это все — дополнительно", "большой крест из шведского гранита с двойным цоколем и бронзовыми цепями". Думает, что уж точно не продешевил, но не взял деньги вперед ("мы креста еще не доставили"). Да, раньше предоплаты не требовали, но теперь "благородные принципы приводят только к банкротству". Деньги может заработать почти каждый, а вот сохранить — почти никто. "Важно не продавать, а покупать и как можно быстрее получать деньги за проданное". Те три четверти миллиона, за которые сегодня был продан крест, "если их уплатят только через два месяца, будут стоить не больше, чем сегодня пятьдесят тысяч марок". В следующий раз, когда удается продать дорогие мемориальные доски из черного гранита, сотрудники мастерской требуют денег в тот же день, отсрочку дают лишь до полудня.

Искусство выживания во время гиперинфляции состоит и в том, чтобы самим платить по счетам с максимальной задержкой. Одной семье повезло: жена заказала траурные платья, а ее муж, бывший на грани смерти, выздоровел, теперь их можно продать, заработав несколько миллиардов, тем более что за материал жена еще не платила и отдаст за него обесценившимися деньгами.

Мастерская чуть не обанкротилась, когда как-то распродали почти весь свой запас надгробий, но "ничего взамен не приобрели, кроме обесцененных счетов в банке да нескольких чемоданов с денежными знаками, которые даже не годились на то, чтобы оклеить стены конторы". Решили на вырученные деньги тут же приобретать новые материалы, но инфляция всякий раз обгоняла. Наконец придумали схему, которая позволяет держаться. За партию гранита друзья планируют рассчитаться векселем сроком на три месяца, то есть "приобрести гранит почти даром" — под тем предлогом, что крупной суммы сразу не собрать, а держать деньги в банке — безумие. Продавец не должен терпеть убыток, поэтому он учтет вексель в банке, учетный процент покупатели ему компенсируют, и он полностью получит деньги за свой гранит. Но и банк ничего на этом не потеряет, он тут же передаст вексель госбанку. В госбанке вексель будет лежать, пока не истечет срок и он, обесценившийся, не будет представлен к оплате.

Подобным же образом в Германии финансировались все предприятия, и госбанк был вынужден печатать все больше бумажных денег, вследствие чего курс падал все стремительнее. Почему же государство шло на такие схемы? Ему это тоже на руку — "таким образом оно освобождается от всех своих долгов".

В этой игре должны быть проигравшие. "Разоряются при этом люди, оказавшиеся не в состоянии оплачивать свои покупки векселями, люди, имеющие какую-то собственность и вынужденные продавать ее, мелкие торговцы, рабочие, рантье, чьи сбережения и банковские кредиты тают на глазах, чиновники и служащие, существующие на заработную плату, на которую уже нельзя купить даже пары новых башмаков". Погружаются в безысходную нужду живущие на зарплату, цены растут быстрее, чем она индексируется. "Рабочие получают теперь заработную плату два раза в день — утром и под вечер, и всякий раз им дают получасовой перерыв, чтобы они успели сбегать в магазины и поскорее сделать покупки — ведь если они подождут до вечера, то потеряют столько, что их дети останутся полуголодными".

"Служащие после долгих пререканий наконец добились некоторого повышения ставок, но тем временем деньги настолько упали, что люди теперь на эту прибавку едва могут купить раз в неделю литр молока. А на следующей неделе, вероятно, только коробок спичек". Инвалиды — самые тяжелые жертвы инфляции, они вынуждены заниматься попрошайничеством, сидя с плакатами, на которых выведено: "Моя ежемесячная пенсия составляет одну марку золотом".

Итальянский экономист Константино Брешиани-Туррони, по горячим следам написавший книгу о немецкой гиперинфляции под названием "Экономика инфляции", констатирует, что в 1922-1923 годах резко возрос спрос на "некачественное" мясо — конину и собачатину. Даже статистику приводит: в третьем квартале 1921 года на мясо было забито 1090 собак, в третьем квартале 1922-го — 3678, а в третьем квартале 1923-го — 6430. В третьем квартале 1924 года, после стабилизации, съели всего 841 собаку.

Растет число безработных. Правительство теряет доверие. Усиливаются волнения, начинаются демонстрации, на авансцену выходят новые силы, и Людвиг наблюдает, как у церкви "стоят два национал-социалиста в мундирах и держат большой плакат: "Приходите к нам, камрады! Адольф Гитлер вам поможет!"".

Без печатного станка

Резкий рост цен удалось остановить в конце ноября 1923 года. В октябре была выпущена новая валюта — рентная марка. Она обменивалась на 1 трлн старых марок, и ее курс к другим валютам примерно соответствовал довоенному. Доверие к ней поддерживалось обещанием по первому требованию обменивать марку на номинированные в золоте облигации. Для рынка это был сигнал, что деньги не будут печататься с прежней скоростью. Указ, вводивший новую марку, ограничивал общее количество денег, которое могло быть выпущено. В условиях бюджетного дефицита соблазн финансировать его за счет эмиссии был очень велик, но параллельно были уменьшены бюджетные расходы. В частности, согласован более щадящий график выплаты репараций и сокращены бюджетники — работники почты и железных дорог, и увеличены налоги, что привело к устранению бюджетного дефицита. Центробанк получил независимость и мог отказать правительству в бесконтрольной эмиссии.

Герой "Черного обелиска" уезжает в Берлин работать журналистом на зарплату 200 марок, новых, разумеется. Он собирает друзей и хочет "грандиозно отпраздновать прощание... с инфляцией". Напоследок Людвиг заходит к другу Вилли, который слишком активно спекулировал маркой и теперь "сидит в маленькой комнатке", стены которой оклеены "денежными знаками и обесцененными акциями",— "это стоило дешевле, чем обои, и интереснее". На эту комнату он обменял "свою элегантную квартиру", ему пришлось продать и свою красную машину, но Вилли "удалось спасти свои костюмы, кое-какие драгоценности, и поэтому он еще долго будет считаться шикарным кавалером".

Экономике не удается сразу приспособиться к новым деньгам и ценам. Все встает. Даже публичный дом остался без клиентов — "ни у одного черта нет денег". Действительно, "инфляция тут же перешла в дефляцию. Там, где раньше считали на миллиарды, теперь опять считают на пфенниги. Везде нехватка денег. Отвратительный карнавал кончился. Начался чисто спартанский великий пост". Пост продлился недолго: 1924 год был в экономическом отношении гораздо успешнее 1923-го, а 1925-й тем более. Идеи Гитлера, однако, успели набрать популярность.

Автором стабилизационной программы считается экономист и банкир Ялмар Шахт, назначенный в 1923 году главой Рейхсбанка. И хотя программа базировалась на идеях Джона Мейнарда Кейнса, консультировавшего немецкий центробанк до него, Шахт этого так и не признал, записав все очки на свой счет.

С приходом Гитлера к власти начинается возвышение Шахта, в 1935 году он совмещал посты главы Рейсхбанка и министра экономики, состоял негласным советником фюрера по экономическим вопросам. Шахт был столь силен и влиятелен, что позволял себе такие вольности, которые другим могли стоить жизни: часто перечил Гитлеру, а однажды даже вернул подаренную ему Гитлером картину, сообщив, что это подделка. Сталин же тех экономистов, которые остановили гиперинфляцию начала 1920-х у нас, расстрелял.