В Русском музее открылась выставка Бориса Кочейшвили "Простое лето". Рассказывает АННА МАТВЕЕВА.
В своей «обычной» живописи Борис Кочейшвили наслаждается игрой бесчисленного множества оттенков цветов
Фото: Александр Коряков, Коммерсантъ / купить фото
Посреди мертвого сезона, когда большинство музеев и галерей уходят на каникулы, Русский музей не позволяет себе расслабиться. Громких выставок-блокбастеров на сезон лужаек, дач и шашлыков не запланировано, но музейный процесс идет своим чередом. 14 августа в Мраморном дворце открылась выставка Бориса Кочейшвили со своевременным названием "Простое лето".
Борис Кочейшвили родом из 1960-1970-х, и хотелось бы написать, что в эти годы он сформировался как художник, но назвать его только художником было бы неверно. Он культуртрегер-многостаночник, универсал творческого труда: художник, автор и участник многочисленных выставок, поэт (шесть поэтических сборников), актер кино. Сейчас, когда каждый род искусства стал отдельным бизнесом и работающие в нем предпочитают узкую специализацию, "таких не делают". Русский музей не делает акцента на "нехудожественных" ипостасях Кочейшвили, но и совсем без них обойтись не может: у входа на выставку зрителя встречают на одной стене картины, а на другой, напротив, — распечатанные на полупрозрачной пленке короткие стихотворения.
Выставка четко делится на две части, это деление подтверждено самой ее топографией: в зале налево от входа — традиционная живопись, в зале направо от входа — картины-рельефы. Во всех работах Кочейшвили очень заметен интерес к другим формам искусства, стремление выйти за границы и живописной плоскости, и живописи как таковой. Так вот, он придал этому стремлению самое что ни на есть материальное, осязаемое воплощение. Стал подмешивать в краску гипс и буквально горстями, кучками, толстыми слоями накладывать его на холст. Мастихин — инструмент живописца, треугольная лопаточка, которой художник подправляет краску на холсте, — в его руках превратился в строительный мастерок. Картины из плоских стали трехмерными, это уже почти барельефы, фигуры выпирают из плоскости холста, отбрасывают тени, в них прорезаны глубокие борозды, и все это так и хочется пощупать. Заметно, какое удовольствие эта трехмерность, рельефность доставляет художнику, как он играет с ней, открывая и тестируя разнообразные художественные возможности, которые она предоставляет. Вот картины, в которых объемность является ведущим инструментом, и художник ее смакует, убирая с полотен все, что может помешать восприятию рельефа: картины "Женщины" или "Барокко и конструктивизм" либо чисто белые, либо монохромные (белое с серым), главное "действующее лицо" — рукотворные неровности, бугры и рытвины. А вот "Зеленая башня в лесу" — художник окрасил гипс, и его картина-барельеф играет оттенками зеленого.
По сюжетике картин тоже сразу заметно, какой живой интерес автор питает к смежным жанрам, и прежде всего к жанру самому осязаемому, вещественному, связанному напрямую не только с визуальным, но и с пространственным восприятием, — к архитектуре. Он любит изображать дома, но это не просто изображения, не городские пейзажи: дом на холстах Кочейшвили — всегда полновесный пространственный объем, почти архитектурный макет. Добрая половина картин на выставке называется "Дом", или "Башня", или "Городок". Художнику не так важно изобразить конкретный дом, как выяснить отношения — свои и всей истории живописи — с пространством, объемом, глубиной. Его "дома" не столько объекты в пейзаже, сколько исследование того, как мы видим.
В "обычной", без всякого подмешанного гипса и рельефности, живописи Кочейшвили тоже остается исследователем. Его пейзажи разъяты на цветные плоскости, его интересует, как преломляется свет, как он разлагается на семь цветов спектра, а те, в свою очередь, смешиваются в бесчисленное множество оттенков. Художник — по картинам это видно — беззастенчиво наслаждается их игрой, но не перестает прослеживать их происхождение от простых основ оптики. Будь то приокский пейзаж или просека в лесу, автор словно пропускает их сквозь призму, показывая, из каких составляющих складывается наше поле зрения. Эту задачу — анализ человеческого восприятия — решал весь авангард, не случайно картины Кочейшвили напоминают и русских авангардистов Аристарха Лентулова и Александру Экстер, и эксперименты кубистов. Казалось бы, авангардом эта задача и была решена, но нет, у их метода, как видим, и сегодня есть горячие последователи.