Резня с улыбкой

"Акт убийства" — документальный фильм Джошуа Оппенхаймера, Кристин Цинн и коллективного соавтора, названного "Анонимом", стал гвоздем XXIII Международного кинофестиваля "Послание к человеку".

Михаил Трофименков

Эта 160-минутная сказка о геноциде ошеломляет не деталями массовых убийств, а невозможностью ни поверить в таких убийц и такой фильм, ни списать их на больное авторское воображение.

"Эта дрожь, этот дикий визг, эта пятка, отбивающая ритм, подчиняясь автоматизму выпущенного на волю бессознательного, этот двойник, в какой-то момент прячущийся в собственной реальности,— вот изображение страха, действительное для всех широт и показывающее нам, что как в человеческом, так и в сверхчеловеческом Восток может дать нам несколько очков вперед",— писал в 1931 году о театре с острова Бали пророк "театра жестокости" Антонен Арто.

Это идеальное описание неописуемого "Акта", снятого на Суматре, по соседству с Бали. "Предсмертная" дрожь человека, чье горло охвачено проволочной гарротой: дрожь настоящая, хотя в петле оказывается то актер, то душитель тысячи человек, решивший в кои-то веки почувствовать себя жертвой. Дикий визг баб, которым душитель с товарищами, поджигателями и насильниками заплатили за балаган на тему: "Вырезать и сжечь деревню". Ну а пятка, отбивающая "ча-ча-ча",— это пятка самого душителя — Анвара Конго, в свои 72 года элегантного, как сутенер, и пластичного, как король танцплощадки.

В балийском спектакле, правда, не было кордебалета, выплывающего из уст исполинской бутафорской рыбы. Не было выкрашенных анилином перьев и бюстгальтеров, в которых оплывший и задорный толстяк Герман Кото, кандидат, однако, в депутаты, выглядит как заправский бразильский трансвестит.

Но суть та же: "изображение страха", Восток снова дал не несколько, а тысячу очков вперед. В финале Анвара тошнит так, словно он пытается тщетно изблевать своего кромешного двойника. Зрителей тоже тошнит, словно на банкете у каннибалов побывали: поверить в лютый трэш невозможно, но приходится.

Может быть, тошнота и есть катарсис.

В 1965 году трехмиллионная компартия Индонезии уступала по численности лишь КПСС и КПК и входила в правительство. Партийное Общество народной культуры (LEKRA) объединяло львиную часть интеллигенции. А потом, в одночасье не стало ни партии, ни интеллигенции, ни — до кучи — этнических китайцев. 1 октября 1965 года кучка офицеров подняла очень мутный мятеж. Генерал Сухарто, быстро разгромив их, заодно отстранил президента Сукарно, воцарился на 33 года и, обвинив в мятеже коммунистов и китайцев, спустил с поводка армию и "возмущенный народ". Пол Пот по сравнению с ним — дитя. За несколько месяцев от 1 млн до 2,5 млн человек были растерзаны, 2,5 млн загнаны в концлагеря.

Одной армии погром был не по плечу: помогли добровольцы-садисты. Во всех книгах их называют мусульманскими и христианскими фанатиками. Но Анвар, Герман, Ади (замминистра по делам молодежи и туризма), Ибрахим (главный редактор "областной" газеты), Хаджи ("подаривший птицам" райские кущи, купленные им за два миллиона долларов, и гордящийся коллекцией стеклянного кича, особенно рыбой, поющей "Don't Worry, Be Happy") как бы мусульмане, но во время общей молитвы перед каким-то банкетом травят похабщину.

Они не фанатики, а "приманы" — это искаженное "free man" — самоназвание гангстеров. Теперь они на отдыхе, но, когда, тряхнув стариной, собирают оброк с городского рынка, торговцы-китайцы зарываются в асфальт.

Этот геноцид обозвали забытым. Людям хочется думать, что диктатуры, устоявшись, стесняются первородной кровавой каши, кастрируют память, а штурмовиков отправляют под нож. К тому же Индонезия уже 15 лет как демократия.

Оппенхаймер тоже так думал, когда восемь лет назад приехал на Северную Суматру, в 1965-м перевыполнившую план убийств: все ручьи и реки были забиты трупами, дело дошло до вспышек эпидемий.

Режим поменялся, но государственная религия прежняя — культ геноцида и поклонение убийцам. Это прекрасно сочетается с "панчасила" — пятью принципами Сухарто: социальная справедливость, цивилизованный гуманизм и так далее. На съездах полувоенной организации "Пемуда Панчасила" — трехмиллионной банды, имеющей лицензию на разбой и убийства, министры призывают всех стать такими же, как Анвар, и убить столько же людей. На ток-шоу убийцы хвастаются, как душили и топили. И все это так радостно, солнечно, сердечно, с улыбкой во весь рот. Сами убийцы хихикают над давними антикоммунистическими фильмами: коммунисты такими лютыми, как мы, не были, да они вообще никого убить не успели.

Удивление неместных (как можно гордиться зверством, кричать о нем на всех углах) убийц озадачивает. А как иначе? "Это же наша история, сынок!" И потом: "Мы же победили, чего нам стесняться".

Взгляд, конечно, варварский, но верный.

Актер взахлеб, чтобы не перебили, рассказывает Анвару со товарищи, что это они, когда ему было восемь лет, убили его любимого отчима. Он счастливо смеется, палачи искренне разделяют восторг его знакомства с такими замечательными людьми.

Старики — сколько их по всей Индонезии — рады и Оппенхаймеру: весь мир узнает, как прекрасно убивать. Они с радостью проведут его по местам боевой славы. Но хорошо бы подать их рассказы с искоркой. Снять этакую полижанровую симфонию: в подвале мы будим душить коммунистов, одевшись как киношные гангстеры, для убийств в лесу нарядимся ковбоями, а в интермедиях будем петь и танцевать на фоне водопада. Кошмары? Мучают, конечно. Давайте кошмары тоже снимем, они у нас такие кошмарные!

Остается понять, кто спятил: убийцы, режиссер или зрители.

Интеллектуалы всего мира спятили точно: наперебой поминают банальность зла. Это, что, теперь называется банальностью, когда старик, загримированный под зомби, изображает, как вырезает у старика, одетого бразильским транссексуалом, печень и отрезает член, а потом съедает их?

Убивали они потому же, почему предложили Оппенхаймеру стилизовать их подвиги. Из любви к кино. В 1965 году они были теми, кого в СССР называли стилягами или штатниками. Они глотали Голливуд, они дышали Голливудом, они чувствовали себя героями фильмов, когда, причесавшись под Элвиса, пританцовывая, выходили из кинозала. Коммунисты объявили бойкот голливудским фильмам — кроме экранизаций Хемингуэя, с которым выпивал генсек компартии. А они не могли без этих фильмов прожить, ну и убили коммунистов. Те еще, правда, поломали им бизнес — спекуляцию билетами. Деньги не ахти какие, но обидно же.

Вернер Херцог, один из продюсеров Оппенхаймера, говорит, что такого страшного фильма еще не видел, и вообще не видел ничего подобного. Херцог, положим, сам кого угодно напугает, но тут он лукавит. У "Акта" есть прямой экранный предок. Классический фильм режиссеров из ГДР Вальтера Хейновски и Герхарда Шоймана "Смеющийся человек" (1966) — часовой монолог человека, по сравнению с которым полковник Куртц из "Апокалипсиса наших дней" — эталон психического здоровья.

45-летний Зигфрид "Конго" Мюллер, награжденный Железным крестом 1-го класса на Восточном фронте и слегка раненный в голову в 1945 году, верховодил наемниками в бывшем бельгийском Конго. Что-то прихлебывая, что-то покуривая и хихикая, он чередовал садистские подробности казней повстанцев с байками на тему "череп коммуниста — лучший подарок, но таможенники удивятся, если вы его привезете в Германию" и гимнами белой цивилизации, которую он спасает.

Мюллер тоже был парнем с художественными амбициями: врал что-то про книгу, которую написал и которую хочет экранизировать Columbia Pictures, но в Голливуде все делается так медленно. Рассказал, кстати, как помог итальянцу Гуалтьеро Якопетти, основоположнику "шокументаристики", со съемками "Прощай, Африка" (1966). По его просьбе, парни Зигфрида "Конго" Мюллера — тоже странная рифма с Анваром — расстреляли пару-тройку негров, а потом еще поохотились на черномазых с вертолета и даже, как ни хотелось, не приступали к делу, пока Якопетти не "синхронизировал камеру с пулеметом".

Якопетти в Италии даже судили, но оправдали "за отсутствием события преступления".

Режиссеры раскрутили Мюллера, прикинувшись — их фирменный прием — западными корреспондентами. Оппенхаймер, никем не притворяясь, все же вышел притворщиком. Старики-убийцы, прямо как сенатор Маккейн, считающий "Правду" главной русской газетой, живут прошлым, когда любой американец был по определению согласен с необходимостью убить всех "красных", а любой режиссер-янки был из Голливуда и снимал вестерны с мюзиклами.

Когда старики узнали о победе фильма на фестивале в Торонто, они поначалу созвали пресс-конференцию и предъявили Оппенхаймеру букет взаимоисключающих претензий. Во-первых, они думали, что он интервьюирует их для своей диссертации и никому фильм не покажет; во-вторых, они думали, что играют в мелодраме о "примане" и дочери коммуниста, полюбивших друг друга во время резни; в-третьих, это они сами снимали фильм о себе, а Оппенхаймера просто наняли. И вообще, он же — это заявил замминистра Ади — бабла срубил, а нам — шиш. Трогательный, старомодный бандитский наезд.

Но потом Анвар посмотрел фильм и поговорил с режиссером по скайпу. Плакал и благодарил. Теперь они все время разговаривают. Анвар боится, что за ним придут страшные правозащитники. Оппенхаймер успокаивает его, но признается, что не переживет, если старика арестуют, и приготовил для него тайное убежище, нанял адвоката. Герману фильм тоже понравился, и он тоже охраняет Анвара, не отходит ни на шаг. Оппенхаймер еще боялся, что партийные товарищи Анвара убьют, но в Индонезии слишком уважают стариков.

Что такое стокгольмский синдром, знают все. Теперь появился и джакартский. Это когда герой и режиссер взяли друг друга в заложники, и они оба — зрителей. Это не имеет отношения ни к политике, ни к морали, ни к манипуляции, ни к порнографии насилия. Всем жилось бы легче без знания о том, что, не подозревая ни о каких денацификациях и покаяниях, живет и в ус не дует волшебная страна, где на календаре — вечный день открытых убийств.