В юности кажется, что нет ничего скучнее, чем рассматривать семейные фотоальбомы. Ну там, где ты сам, еще туда-сюда. Ну на родителей в юности посмотреть тоже интересно. Но вот уже тети-дяди, бабушки-дедушки, не говоря уже о более удаленных по горизонтали или вертикали персонажах генеалогического древа, все это представляется информацией избыточной. В молодости все кружится вокруг тебя самого. В зрелом возрасте все вроде бы продолжает описывать те же фуэте вокруг тебя любимого, но почему-то чужие лица и чужая жизнь становятся важным источником самопознания. Тут и страсть к подглядыванию, и тоска по иным годам, городам и странам, и здоровый инстинкт обобщения. Кандальная тяжесть зимнего пальто на ватине, белые первосентябрьские банты-гиганты и монументальные халы на головах школьных учительниц объединяют жителей одной шестой части суши куда больше, чем великая русская литература. В чужих фотографиях мы готовы видеть свои воспоминания, вчитывать историю своей семьи, а иногда и подменять чужой историей свою собственную — в нашей стране хранить фотографии и помнить свои корни было совсем небезопасно, и во многих семьях эту привычку истребили как факт. Но человеческая память требует визуального наполнения — заимствования чужих образов помогают нам справиться с этим. Это немного суррогат, как кенотафы, например. Я бы мечтала знать, к какой именно закопанной яме с костями мне принести цветы в память об умершем в камере на Лубянке прадеде, но кто ж мне скажет. Поставленный его благодарными учениками памятник совсем на другом кладбище, как для других, не забывших своих предков людей — тысячи памятных знаков по всей стране, эту боль немного приглушает. Наша история хорошо приучила нас к коллективным воспоминаниям.
Сергей Ильич Бердичевский, бывший меньшевик, в архангельской ссылке с семьей, 1928 год. Из семейного альбома
Выставку в Музее архитектуры готовят вместе голландские и русские кураторы. У голландцев, конечно, совсем другой по части памяти бэкграунд, но именно им, с их отменной архивной культурой, где все подсчитаны и учтены, есть что тут сказать. Для голландцев "городская семья" — это прежде всего сам город, который в их с XVII века классической буржуазной республике был прямым отражением его жителей и всего, что с ними происходило. Программная индивидуализированность городского жителя в этом мире приводила к унификации дома и быта, что никоим образом не влияло на самоуважение честного бюргера.
Русский ХХ век, о котором идет речь на выставке, меньше всего говорит о порядке. Он про семьи, которые "вместе" реже, чем "врозь", а если "вместе", то явно вопреки обстоятельствам и воле истории. Он не столько про обычную жизнь, сколько про эксперименты над людьми. Не столько про встречи, сколько про стоящие за ними расставания. Город как место бытия русской семьи, как главный герой появляется здесь только начиная с хрущевских пятиэтажек, тогда, когда семья оказывается в центре большой политики. До этого все больше не созидание, а разрушение: детские дома, рабочие общежития, приюты, ясли, коммунальные квартиры, бараки, эвакуированные семьи, соломенные вдовы и сироты.
Александра Юсуповна с внучкой. Сахалинск. 1976 г. Из семейного альбома
Но за всей этой конкретикой стоят реальные семьи. Эта та микроистория, на которой вот уже скоро полвека принято строить большую науку. Собрать эти истории, выслушать еще живых свидетелей, дать возможность зрителю увидеть за таким вроде бы частным самое что ни на есть общее, идея простая, но совершенно необходимая. Мы не узнаем тут о нашей стране чего-то, чего не знали раньше, но фотографии и письма из семейных архивов иногда могут сказать что-то куда точнее, чем тонны исписанной историками бумаги. Здесь и кровь настоящая, и беды реальные, и радости человеческие. Так и про свою собственную семью поймешь что-нибудь — почему наши бабушки были всегда такие безалаберные и какие-то бездомные, почему дедушки не могли ничего оставить на тарелке, почему мамы не умели носить дорогие вещи, а дяди предпочитали всем изыскам старого центра чистые линии тупых брежневских новостроек.
Государственный музей имени Щусева, до 27 октября (в рамках Пятой Московской биеннале современного искусства)
