Прощай, молодость, здравствуй, молодость

Юлия Яковлева

Флагман искусства жить Vogue вышел с тематическим номером об искусстве старения. Но, испугавшись собственной смелости, так отполировал фотошопом для обложки актрису Хелену Бонем Картер, что на вид ей никак не благородный полтинник, а все презренные двадцать. И тем самым выразил всеобщее замешательство (на то он и флагман). Как, в самом деле, теперь быть?

Еще вчера моду упрекали в том, что она навязывает молодость и стройность. Что стареть — это почти непристойно. Хуже только если толстеть. Ложись под лазер, скальпель или к тетке, в глушь, в Саратов. Теперь же возраст в цене и моде. Книжки про то, как стареть правильно, строчит Америке ее главный эксперт по домашнему хозяйству — от устройства свадеб до выбора наволочек — Марта Стюарт. Обратно в профессию поперли старухи модели лет тридцати-сорока. Седовласые пары рекламируют дизайнерскую мебель. Одна из бывших моделей и женщина с безупречным вкусом Инес де ла Фрессанж учит: никакого ботокса, а побольше рок-н-ролла, к морщинам надо надевать не кашемировые двойки и жемчуг, а кеды "конверс". Другая француженка с безупречным вкусом — дизайнер Изабель Маран смело показывает миру седину и выпускает в коллекции вязаные кофточки с цветной совой, как бы говоря, что не только рок-н-ролл, но и детский сад теперь можно. Пиковая дама Диана фон Фюрстенберг выпустила свои морщины самой первой, к ним уже привыкли.

А вы помните, как все невинно начиналось? Сначала в моду вошли концерты старых рок-музыкантов, ботинки и куртки из состаренной кожи. Теперь вот из состаренной кожи модно носить лицо.

У кого нет, крутятся как могут. В дорогом берлинском магазине оптики мне рассказали, что молодые бизнесмены дружно кинулись заказывать очки с простыми стеклами — чтобы выглядеть постарше.

Всеобщая суета понятна. Стрелки часов сбесились. Социальный возраст сдвинулся как минимум на десять лет: чем его не обуславливай, рождением ли первого ребенка или окончанием университета, нынешние пятьдесят это былые сорок, а тридцать — прошлые двадцать. Так что те, кому сейчас двадцать, могут вообще лазить по деревьям и плеваться жеваной бумагой. А в восемьдесят опять наступает десять. Если еще хватает энергии и не одолел маразм, многие с облегчением напяливают долгожданные розовые колготки, зеленые сандалеты, стрекозиные очки: теперь наконец-то снова можно все (в этот момент окружающие и начинают ошибочно подозревать у вас маразм).

В Европе людей зрелого возраста больше, чем молодых, а стариков — больше, чем младенцев. Плавно набирает высоту демографическая волна пожилых, и тот, кто первым ее оседлает, сорвет немалый куш. Это во-первых. Потому что, во-вторых и главных, те, кому полтинник и выше, и те, у кого больше всего свободных денег на собственные прихоти — одежду, дизайнерскую мебель, рестораны, путешествия, это одни и те же люди. Возможно, молодые профурсетки и украшают подиумы, но рулят фирмами и правительствами дамы с возрастом и внешностью хорошо еще если Хиллари Клинтон, а то ведь и Ангелы Меркель. А если покупаешь квартиру или дом и среди претендентов объявилась пожилая чета, все, гаси огни и отползай: состязаться бесполезно, они перебьют цену наверняка. Любимая книжка барышень "Унесенные ветром", и та вывернулась наизнанку; не модно больше повторять за Скарлетт ее знаменитое "Я подумаю об этом завтра", куда актуальнее теперь поучение капитана Батлера: главное — это понравиться старухам. Потому что возраст — это власть. Возраст — это деньги. Статистика подсчитала, что жить стали дольше, жить стали веселее. "Смешон и ветреный старик, смешон и юноша степенный" были двести лет назад. Теперь юноша степенный опутан выплатами по кредиту на образование, на первую квартиру, на первую машину, да и то если у него вообще есть работа, например официантом. А толпы ветреных стариков зажигают на круизных лайнерах, рассекают на Porsche, блуждают рассеянным взглядом по вешалкам в бутике Prada, ведь надо же что-то надеть на вечер в оперу.

На европейский взгляд богатые и старики — это почти синонимы. На русский взгляд богатые европейские старики выглядят как-то потусторонне, а потому жутковато. Как будто пытаются восполнить свои тела, деформированные кислородным окислением, гравитацией и изнашиванием митохондрий. Нет больше гладкой кожи? Есть гладкость сумочки Hermes и надежная мягкость кашемира. Не блестят глаза? Зато блестят бриллианты. Утраченную быстроту и силу мышц заменит мощность Mercedes. Словом, паноптикум в духе Гойи. Что и говорить, богатая старость — это чрезвычайно не русский феномен.

В России изнашивание физической оболочки почти всегда равно изнашиванию социальной. Это у нас молодые секретарши копят на бриллиантовые серьги. Молодые менеджеры берут кредит на новый BMW. А все, вместе взятые, тратят деньги на дорогую обувь, одежду, сумочки, путешествия, хотя при этом живут в съемной квартире. Танцуй, пока молодой. Пенсия — это миф, оттуда еще никто не возвращался. Женщин это касается на еще более ранних подступах. Когда 43-летняя режиссер Дуня Смирнова вышла замуж за 57-летнего Анатолия Чубайса (по европейским меркам вполне себе возрастной мезальянс), то было ощущение, что женщины России готовы справлять дату их свадьбы вместо Восьмого марта: благая весть о том, что есть жизнь и после сорока лет, нуждается в ежегодном напоминании. На европейский взгляд порождениями сна разума выглядят как раз наши молодые.

И это — а вовсе не только привычка российских олигархов тратить не считая — причина повышенного интереса мировой модной и глянцевой индустрии к русскому рынку. Так же как и к арабскому: арабская культура помешана на том, что вещи должны выглядеть новыми (все прочее просто вытекает из этого постулата: например, что может выглядеть новее, чем лакированное и блестящее?). Так же как и к азиатскому: буддизм учит, что вещи с трещинами, изъянами, дырками, приносят несчастье. Иными словами, мода любит не тех, кто в ней разбирается, кто умеет сочетать седину с кедами. А тех, кто умеет выбрасывать, будь то старый свитер или поизносившаяся супруга. Выбрасывать, чтобы, конечно же, освободить место для моды нового сезона! Иначе какой смысл.

Можно, конечно, углубиться в вопрос еще на один виток и добавить, что нынешнее внимание европейской и американской моды к зрелости, даже старости — это попытка заскочить в уходящий поезд. Мода была не всегда. Моды, например, не было в XVI веке, когда платье шили год и передавали детям по наследству. Она родилась в середине XVIII века, набрала обороты вместе с техническим прогрессом XIX столетия, открывшим анилиновые красители и швейную машинку, и превратилась в себя саму нынешнюю — с обновлениями коллекций раз, потом и два раза в год — только в ХХ веке. Веке модернистского искусства и модернистского мышления. Искусства, которое старалось бежать впереди паровоза и быть вечно молодым, пока не выдохлось окончательно. Теперь никто не знает, что делать, как надо, куда бежать и бежать ли вообще. Снова наступило время, а с ним вернулось понятие возраста.

Никто не говорит, что будет легко. Раз я покупала коньяк в Осло. Алкоголь в Норвегии продается в специализированных магазинах под опекой государства. Раньше они вообще напоминали аптеку. Теперь провизор сидел за кассой. Он подтянул бутылку к себе и строго попросил меня предъявить удостоверение личности: лицам моложе двадцати одного года крепкие напитки не продают. Я могла быть счастлива весь день и даже потом еще, но уже короткими вспышками. Неумолимый страж трезвости вознаградил меня за все, что делает жизнь почти невыносимой: за фитнес, за витамины, за рыбий жир по утрам, за бойкот сластей и хлеба, не говоря о табаке и алкоголе. Я укладывала бутылку. Очередь меж тем двигалась, приближая меня к истине. Доказательств, что она старше двадцати одного года, этот кассир строго требовал у всех дам, у кого еще имело смысл не спрашивать пенсионное удостоверение. Но и совсем ветхих старух не обходил. С одной он даже заговорил по-французски, она хохотала. Это был какой-то неистовый дамский угодник. Просто-таки сорвавшийся с цепи донжуан! Прекрасен, впрочем, был и один стюард на входе в самолет из Лондона. Он всех пассажирок приветствовал на разный лад — бросив мгновенный взгляд, безжалостно сделав выводы, молниеносно отнеся в соответствующую категорию. Его интерес к пассажиркам, незнакомым, ничем ему не полезным ни сейчас, ни в будущем поражал страстью и бальзаковской остротой взгляда. Категорий было три: "здравствуйте, мадам", "доброе утро" (полная катастрофа) и "добро пожаловать". Все пассажиры-мужчины были просто "привет".

Словом, всегда найдется кто-то, кто бескорыстно напомнит тебе, который час.

Можно понимать про себя все, мудро водить знакомства (как говорила Лиля Брик: дома среди своих я молодцом, а если пойду к балеринам, то сразу почувствую себя старой лахудрой), мои года — мое богатство, можно одеваться у Изабель Маран и носить кеды и даже знать, что у магазина тебя, допустим, ждет свой Porsche, летом — круиз, вечером — мишленовский ресторан, а малолетки пусть себе надеются на чаевые. Можно даже и не хотеть выглядеть, как будто тебе двадцать; в двадцать лет я, например, была чучело чучелом. Можно прекрасно помнить, что вообще-то юность — время довольно нелепое, если не сказать жалкое: ничего не понимаешь, ничего не умеешь, в голове белиберда. Повторить? Спасибо, не надо. Но выглядеть-то все равно хочется моложе, чем ты есть.

Вот почему юные модели никуда не денутся ни из Vogue, ни с любых других глянцевых страниц, ни с подиумов. Вечные студентки. Девушки в цвету. Слегка похожие друг на друга, так что кажется, что это всегда одни и те же, просто в слегка видоизмененных туалетах, прическе, макияже. И в этом весь смысл.

Потому что они нынешние античные боги. Вечная юность — она и есть вечная жизнь. О том, что христианская культура в кризисе, а наступило черти что, по-видимому, новое язычество, уже и талдычить всем надоело. Ну боги так боги. Как положено. Вечно юные, юные, юные. Вечно прекрасные. Слегка нетрезвые, с дурацкими историями и запутанной сексуальной жизнью. Короче, студенты.

Мраморный Парфенон с его ярко раскрашенными статуями богов — глаза голубые, губы и щеки алые, волосы золотые, одежда цветастая — был, конечно, первым глянцевым журналом в истории.