Фестиваль современное искусство
Фото: Коммерсантъ / Петр Кассин / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Петр Кассин / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Петр Кассин / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Петр Кассин / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Петр Кассин / купить фото
В Манеже открылся основной проект 5-й Московской биеннале современного искусства — выставка "Больше света" знаменитого куратора из Бельгии Катрин де Зегер. "Больше света" — это около 80 художников и артистических групп со всего мира, почти полное отсутствие "больших имен", тонкие рифмы и сложные подтексты, свобода навигации и одновременно очень четкая структура. И еще это великолепная кураторская работа, считает АННА ТОЛСТОВА.
Постколониальная теория, институциональная критика, политическое искусство, активизм и протест, медиальность и телесность, гендерные проблемы, эстетика взаимодействия, художественные исследования, сайнс-арт и паблик-арт — выставка не об этом, хотя все это в ней есть. Даже феминизм — даром что единоличным куратором Московской биеннале наконец-то стала женщина, известная своими феминистскими взглядами,— ни при чем. Катрин де Зегер не воспользовалась ни одной из готовых кураторских упаковок, чтобы изящно наполнить ее очередной порцией сделанной на заданную тему академической пустоты. Если в двух словах, ее выставка — о визуальном искусстве. О том, что визуальное искусство, пусть его бесконечно расширяющаяся вселенная и готова пожрать все что угодно,— это искусство видеть.
Свет — то, что позволяет нам видеть, следовательно, мыслить, следовательно, существовать. В последней инсталляции покойной Фариде Лашаи кружок световой проекции — он же мячик-глобус из чаплиновского "Великого диктатора" — бежит по темному иконостасу из офортов Гойи, где все фигуры стерты и остались только пустые пейзажные задники, но как только свет падает на опустевший пейзаж, в нем чудесным образом появляются герои "Бедствий войны". Иранский комментарий к теме "арабской весны" и падения диктаторских режимов в Магрибе и на Ближнем Востоке перерастает в размышление о свойстве человеческой памяти, выхватывающей лучом истории лишь случайные фрагменты из мрака забвения.
Свет — это зрение, зрение — это созерцание, созерцание — это время. Можно пробежать мимо стены, которую Парасту Форухар сплошь покрыла цветистыми бабочками, на ходу думая, как декоративно иранское искусство. Можно остановиться и приглядеться: узоры на крыльях бабочек составлены из сцен тюремных пыток — мать художницы, чье имя Парванех по-персидски означает "бабочка", была убита спецслужбами 15 лет назад. Время на выставке Катрин де Зегер, так много занимавшейся современным искусством Индии, Пакистана, Австралии, часто течет в разных, совсем неевропейских ритмах, замирает, почти останавливается. Ведь время — деньги, а неспешность — роскошь, неведомая жителю мегаполиса, что умно подчеркнуто противопоставлением видеоперформанса москвички Елены Ковылиной с его политическим, революционным пульсом и фильма якутского режиссера Михаила Лукачевского, полного медитативного покоя.
Время историческое несоразмерно частному человеческому времени, но иногда они встречаются — например, в знаменитой инсталляции Сун Дуна "Не выбрасывай!" из рухляди и бытового мусора, которые его мать копила всю жизнь — на случай возможных природных или социальных катаклизмов. Эта китайская бережливость знакома и нам, не только по инсталляциям Ильи Кабакова: вот простые домашние вещи, разделочные доски, терки, пилы, оказывающиеся полем для дополняющей их фактуру живописи Ирины Затуловской. Впрочем, мирная с виду домашняя жизнь часто готова стать ареной социальной борьбы, как в фотопроекте узбекского фотографа Умиды Ахмедовой "Свекрови и невестки", где за внешним орнаментальным ориентализмом скрыт жестокий конфликт традиции и современности. А война всегда готова вторгнуться в наш домашний мир, как в простреленных книгах и сожженных рисунках чеченца Аслана Гайсумова.
Созерцать, видеть и мыслить для художника испокон веков значило рисовать: disegno — рисунок, замысел, божественный чертеж мира. Выставка Катрин де Зегер, сделавшей так много выставок рисунка, изысканно графична: штрих и линия читаются во всем, будь то фольклорно-поэтический, актуально-политический и всемирно-исторический индонезийский театр теней в перформансе Джумаади, закручивающийся колоссальной петлей Млечный путь на 24-метровом рисунке индийца Н.-С. Харши или хрустальная паутина-сеть палестинки Моны Хатум.
Двухуровневое пространство Манежа разыграно как движение из зоны тьмы (вечно темный подвал нижнего этажа) в зону света (освещенный огромными окнами верхний этаж). Чтобы от видео, вслушивающегося в голоса природы, токи земли и социальные гулы, подняться наверх, уткнуться в преграждающие путь взгляду картины американца Адама Цвияновича, которые являются не окном в мир, как полагали теоретики Возрождения, а всего лишь обманкой, и попасть в наполненный солнцем зал. Где все норовит воспарить, как в простодушном финском "Благовещении" Эйи-Лиисы Ахтилы, хотя апокалиптико-урбанистические инсталляции Александра Бродского и Петра Белого и тянут обратно вниз, буквально просачиваясь в цокольный этаж. Взмывают ввысь — мебиусовским взрывом гигантских рулонов туалетной бумаги — воздушные города насмешливого парижского архитектора-визионера Йоны Фридмана, придумавшего этот проект специально для Москвы. Зависает под потолком — в ожидании чуда — утопический дирижабль бельгийца Панамаренко. В самом конце все эти разнообразные стремления и сходятся в одной точке: в стайке белых холстов на мольбертах, оставшихся от прошлогодней художественно-политической акции Антона Литвина "Пленэр", когда группа художников вышла писать Кремль белым по белому в поддержку "белоленточников" (см. "Ъ" от 14 мая 2012 года).
"Больше света" — предсмертные слова Гете, слова человека, уходящего во тьму, слова, с которых, возможно, начинается закат европейского Просвещения. В нынешнем году весь мир празднует столетие "Победы над Солнцем", ключевого произведения в истории авангарда, протеста русских футуристов-заумников против одномерной логики западного рационализма: в канун Первой мировой и русской революции "Черный квадрат" Казимира Малевича затмил собою солнце разума, изрядно помутневшее, светящее, да уже не греющее. "Больше света" Катрин де Зегер в том числе и дань почтения Малевичу. И этот финальный белый "Пленэр" во многом переосмыслен: акцент с политического смещен на эстетическое — на развитие супрематической идеи. Однако в то же самое время белый "Пленэр" в пространстве выставки неслучайно обращен к Красной площади, название которой, конечно, читается как "Красный квадрат" по-английски, но в России вызывает совсем другие ассоциации.