оживший фольклор, цветная сказка, взгляд художника внутрь, а не вовне
Культура
ДИВЫ РАСИМА
На двери мастерской вас встречает изображение то ли дива, то ли самого хозяина. Расим Бабаев похож на своих героев - дивов. Улыбка у него такая же зубастая, как у них. И в глазах - тайна, нет, тайны. Только вот голова у Расима одна и рук-ног именно столько, сколько человеку полагается. Зато за его дивами глаз да глаз нужен - то у них руки размножаются, то ноги, да и с головами бывают странные трансформации.
Расим-то утверждает, что это портреты его знакомых. Что те даже иногда узнают себя. Наверное, немного у тебя, Расим, хороших знакомых останется, если они узнавать себя начнут в этих носатых, шароголовых, пузатых, скачущих, ржущих, вопящих, с растопыренными пальцами существах.
Нет уж, Расим, признайся, что все твои дивы, и петухи, и лошади, и кошки - ты сам. И не напугаешь ты нас "кровавым генералом", нестрашный он у тебя, а догадываешься, почему? Потому что и он - это тоже ты. Именно поэтому, продав какому-то свихнувшемуся американцу голубую лошадь, ты ни разу не смог ее повторить - ты просто не можешь вспомнить модель, с которой писал эту лошадь. Ты не можешь вспомнить себя.
Ты многолик, Расим. Ты и течешь, как вода. Ты сыплешься, как песок, ты летишь, как лист, подхваченный приморским ветром. Ты танцуешь, как ребенок, который залез в фонтан. Ты не можешь остановиться и будешь писать и писать свои автопортреты, называя их чужими именами.
И дарить их своим друзьям, заселяя собой Баку и прочие города мира. Придет день, когда тебя станет так много повсюду, что твои владельцы объединятся в ООД - Организацию Объединенных Дивов. Однажды ты сам заявишься на заседание этой межпланетной организации... и тебя никто не узнает. Так ты и будешь жить в сторонке, неузнанный, наблюдая, как крепнет созданное тобой ДИВное движение, и рисовать новых пятиглазых, семиносых, стоухих, весело скалящихся дивов, ни разу не повторившись.
Тогрул Нариманбеков и господин Случай
Тогрул Нариманбеков превращает тьму в свет. И наверное, именно поэтому высвобождается такое фантастическое количество энергии. В его картинах борется все со всем: красное с черным, синее с желтым, светлое с темным. А нам остается завороженно следить за этой невозможной борьбой. Мы нервничаем? Представьте, нет, потому что в этом смерче присутствует нечто, что смягчает, обволакивает эту борьбу.
Картины Тогрула Нариманбекова орнаментальны, как восточная музыка, как круглые жесты беседующих в чайхане мужчин, как пиры, как цветущие сады, как старые щербатые дома с витиеватыми балкончиками. Тогрул, уверен, сейчас почти единственный, кто может развить дальше это древнее восточное искусство орнамента - и он это делает, но опять же в борьбе, ломая орнамент, внедряя в него экспрессию, выгибая плоть, затрачивая мегатонны энергии.
Когда Тогрул мажет краской холстик, он становится правдивее самого себя, и эта правда ему нравится, но порой не нравится портретируемому. Поэтому совсем не портреты сделали Тогрула известным во Франции и в Америке. Во Франции, говорит Тогрул, сейчас безумный и довольно страшный арт-бизнес. Без имени, без ценника на фамилии ни один гений не пробьется. А имя делают несколько галерей. Впервые, когда Тогрул выехал в Париж, ему предложили писать картины прямо на месте, просто за проживание, "за харчи". Он согласился, но когда работы попали на аукцион в Нью-Йорк, вот тут и произошло чудо, о котором мечтает каждый художник. Во всех каталогах против фамилии Нариманбекова стоит отныне цифра с несколькими нулями.
Думаете, Тогрулу просто повезло. Конечно, нет! Просто господин Случай, поглядев на этого неуемного человека, сообразил, что тот все равно ухватит его за хвост. Вздохнув, он шагнул к Тогрулу - и протянул ему руку.
Тогрул так заряжен энергией, что в пустой бакинской квартире, в окружении пяти только что написанных картин, заполняет все звенящее пространство только этим голым сгустком самого себя, своими любимыми оперными ариями и безумными планами.